Camille Paglia
“Sexual Personae: Art and Decadence from Nefertiti to Emily Dickinson”
извлечениеиз
1
главы
книги
для anna_mon
- В начале был природа.
- Природа, основа и главный противник наших идей Бога.
- Невозможно понять секс и гендер, не выяснив своего отношения к природе.
- Секс подчинен природе.
- Секс человека естественен.
- Общество – система наследуемых культурных форм, защищающая человека от унизительной покорности по отношению к природе, которая, не церемонясь , пробует на нем свои силы.
- Цивилизованный человек скрывает от самого себя степень своей зависимости от природы.
- Сексуальность – точка пересечения природы и культуры.
- Феминизм, как и все либеральные течения двух последних столетий, следуют за взглядами Руссо, который развивал идею Локка о врожденной доброте человека. Я встаю на сторону де Сада, творчество которого это всесторонняя сатирическая критика Руссо. Де Сад следует Гоббсу. Все, что начинается Руссо заканчивается де Садом.
- Секс есть власть.
- В западной культуре бескорыстных отношений не существует.
- Мы – иерархические животные.
- Секс демоничен. Демонизм хтонической природы – грязный секрет Запада.
- Взрослый секс – всегда представление, ритуалистическое проигрывание исчезнувших реальностей.
- Поиск свободы в сексе обречен на неудачу. Сексом правят навязчивость и древняя Необходимость.
- Переход от культа земли к культу неба оттесняет женщину в низшую сферу.
- Женщина была идолом магии чрева.
- Природные циклы – женские циклы.
- Женщине не нужно становится, ей достаточно быть.
- Центральное положение женщины является для мужчины серьезным препятствием в его стремлении к идентичности. Он вынужден преображаться в независимое, т.е. свободное от нее существо. Если ему это не удастся, он просто вновь вернется в нее. Для мужчин секс – борьба за идентичность.
- Женщина не мечтает о трансцендентном бегстве от естественного цикла, поскольку она и есть этот цикл .
- Луна, месяц, менструации ( moon, month, menses )
- Женщина знает, что свободной воли не существует, поскольку она не свободна. У нее нет права выбирать свое предназначение. Каждый месяц для женщины – новое поражение воли.
- Женское тело – хтоническая машина, безразличная к обитающему в ней духу.
- С точки зрения органики у женского тела одна задача – беременность, и на предотвращение ее может уйти вся жизнь. Беременность выявляет детерминистский характер сексуальности женщин. Беременная женщина демонически, дьявольски самодостаточна. Физически и физиологически женщины вполне самодостаточны.
- Природе интересны только виды, а вовсе не индивиды, поэтому реализм и мудрость женщин превосходит реализм и мудрость мужчин.
- Тело женщины лабиринт в котором заблудился мужчина.
- Секс предстает своего рода осушением мужской энергии женской наполненностью. Латентный вампиризмженщины развитие материнской функции.
- Жизнь влечений аморальна.
- Женщина украшается не просто для того, чтобы повысить свою потребительскую стоимость, но для того, чтобы показать, что она желанна.
- Жить в любви и согласии – одно из крайних противоречий, навязанных христианством, идеал невозможный и противоестественный.
- Мужская сексуальность маникально-депрессивна по своей сути. Мужчины знают, что они сексуальные изгнанники. Секс мужчины навязчивое повторение…
- Девственность мужчин и женщин различна.
- Изнасилование - форма естественной агрессии. Латентные метафоры тела делают изнасилование явлением вечным.
- Дефлорация есть деструкция .
- Природа вознаграждает энергию и агрессию.
- Порнографию невозможно отделить от искусства. Порнография - чистый языческий имажизм. Искусство ли порнография? – Да.
- Проституция свидетельствует об аморальной борьбе за власть в сексе.
- Мужественность вынуждена изживать женоподобие. Женщина всегда готова низвести мужчину до мальчика и дитяти.
- Мужчины и женщины находятся в состоянии вечной войны.
Cults and Cosmic Consciousness: Religious Vision in the American 1960s
CAMILLE PAGLIA
Культы и Космическое сознание: видение религии в 1960 годах.
Камилла Палья
Известность пришла к Палья с вышедшей в 1991 году книгой «Сексуальные маски: искусство и декаданс от Нефертити до Эмили Дикинсон». Затем были «Секс, искусство и американская культура» и, наконец, в прошлом, 1995 году - «Соблазнительницы и потаскушки».
Пальи пытается доказать, что мир состоит из противопоставлении дионисийского и аполлонического начал. Хаос, насилие, жестокость и гармония. Природа же оказывается источником и началом всего - это жестокая хтоническая сила. Природа это беспрерывная борьба за выживание.
И вот тут начинается самое интересное: "женское" ассоциируется с природным и, следовательно, дионисийским, мужское - с аполлоническим, то есть гармонизирующим и рациональным. Как вы понимаете, подобные взгляды вызывают у американских радикальных феминисток некоторое недоумение... в лучшем случае...
Ну да ладно, наша тема иная. У Камиллы есть отличная работа "Cults and Cosmic Consciousness: Religious Vision in the American 1960s", которую (конечно же!) никто у нас почему то не знает, а знают книгу "Личины сексуальности", ибо она переведена на русский язык. Первая книга отличнейшее описание хипповской жизни в почти академическом стиле... Соб-но, выкладываю некоторые главы предварительного перевода...
1. Затмения в политике
Комментарии на религиозную манию 1960 гг.
Право и политика в том бурном десятилетии хорошо освещены, но все еще
остаются спорными многие вопросы. Впрочем, то же самое можно
будет сказать и о современных инновациях в средствах массовой информации и
искусстве. Одна из основных неосвещенных тем шестидесятых: что же породило новую религиозную концепцию и само движение 60-х годов. Мы знаем, что это был период, когда Восток и Запад объединились вместе в прогрессивном культурном синтезе. От подобного объединения ожидали почти чудес, однако "рай на Земле" не наступил по причинам, о которых я напишу в этой работе.
Для того, чтобы понять всю глубину духовного сдвига нации в шестидесятых, необходимо более широкое исследование, нежели принято в журналистике.
Но политически окрашенная журналистская модель в настоящее время толкует шестидесятые годы в духе историй о реформаторских движениях, волнах феминизма и начала гей-движения, борьбы за охрану окружающей среды.
Дей-но, мобилизация энергии поколения, а также организаторские
способности, создавшие массовые антивоенные протесты и борьбу за гражданские права - все это привело, например, к объявлению в 1954 г. Верховным судом решения об отмене сегрегации в государственных школах.
Видимо, в крестовом походе шестидесятых мы должны вспомнить и Мартина
Лютера Кинга-младшего, поскольку он играет ведущую роль в истории аболиционизма, движение за гражданские права, ибо гимны оных подняли общество на более высокую
ступень морали.
Американское общество шестидесятых прочно смотрело "налево".
Радикальные активисты, вроде "Студентов за демократическое преобразование" (1960-68) имеют что-то общее с ранними идеологами марксизма, с марксистским же явным атеизмом. Но демонстрации с большим количеством участвующих хиппи "смешивают" политику и оккультизм, магию и колдовство, одевают молодежь в символические костюмы примитивных американской религии, индуизма и буддизма.
Например, на антивоенном протесте недалеко от Вашингтона в октябре 1967 года Yippies исполнили древний ритуал изгнания бесов и злых духов из Пентагона.
Странная смесь из романтизма девятнадцатого века, революционной политики и восторга перед природой, религиями, сексом.
Именно эти фантасмагорические религиозные видения отличают
Новых левых от "старых" американских социалистов и французских "бунтарей" 1968 года. Последние были "условными" марксистами и испытывали безразличие или антагонизм к религии.
Американская молодежь шестидесятых была страстно
привержена политическим реформам, но они же были направлены на
поиски духовной истины и веры, форм духовной жизни вне религиозных и общественных институтов. Несмотря на амбивалентное отношение к власти, они
стремились найти гуру-наставника или духовное руководство (которые иногда
весьма и весьма ошибались).
Гражданские права и политическое "реформаторство" в действительности западные идеалы: индуизм и буддизм способствуют исчезновению интереса к реальностью, видят страдания и несправедливость в качестве важнейших условий жизни, которые не могут быть изменены человеком.
.......................
Культы древние и современные...
Десятки тысяч молодых людей в шестидесятых откололись от веры родителей и предались изучению альтернативных мировых религий, поискам нового образа жизни.
Конечно, меньшинство присоединилось к коммунарам или влились в культы.
Да и сами движения различались по философии и распорядку дня: от умеренного аскетизма до крайнего мазохизма.
История культов, которые распространились в шестидесятых и началах семидесятых, напоминает о некоторых временах расцвета эллинизма и римской имперской эпохи.
Видимо, подобные явления лишь симптомы культурного сдвига на фоне
быстрого расширения и мобильности всей нации.
Состоящие из небольших групп, из людей, недовольных "основными" религиями, такие культы, секты вполне могут превратиться позднее в "полноценную" религию.
Таким образом, культы, с точки зрения социологии, со дня своего рождения динамичны: они вспыхивают искрами, сливаются и укрепляются, или же исчезают бесследно и навсегда.
Некоторые культы требуют полного выхода из прошлого: отказа от
родственников, супругов, друзей. Членство в культе может начинаться с
внезапного опыта духовного преобразования, когда адепт считает, что "истина открылась"
Это может привести к фанатизму, убежденности в том, что взгляды единоверцев единственно верные. Может возникнуть "изоляционизм": члены культа считают, что
мир враждебен, только мучения спасут их.
В римский имперский период, когда транснациональные религии конкурировали с с "государственной" религией олимпийских богов, чьи храмы часто располагались в городских центрах, наблюдалось нечто подобное вышеописанному.
"Тайные" религии не производили монументальных каменных идолов из золота или слоновой кости, они предлагали личное спасение через инициирование и "посвящение".
Группа, которую связывают особые "знания", зачастую обещают не только загробное вознаграждение, но и "мирские" мучения. Таким образом "тайные" религии суть великий призыв к бессильным и обездоленным.
Основные религии Средиземноморья: поклонение Дионису, Деметре, Исиде или Митре часто соперничали между собой и с христианством.
По сравнению с сухим и официальным почитанием олимпийцев, тайные религии
давали своим прозелитам мощное ощущение личной связи с богом.
Возникающее христианство представляется лишь одной из сект в иудаизме, в числе которых, например, были и ессеи, оставившие нам знаменитые "Свитки Мертвого моря", они были найдены в кувшинах только после Второй Мировой войны.
Пожалуй, атмосфера шестидесятых в США, духовный кризис, политическая нестабильность делала американское общество похожим на древнюю Палестину времен римской оккупации.
Но на этот раз нарождающееся религии ослабевали под безжалостным изучающим прожектором средств массовой информации. Мало пророков или мессий может пережить насмешливый и пристальный взгляд телекамеры.
Тем не менее, телевидение оставалось одним из основных источников энергии в развитии культов ХХ века.
Америка была индустрией развлечений: Голливуд сразу после Первой мировой войны начал бесконечную программу освещение всех "звездных событий", будь то жизнь языческой коммуны или обряды поклонников космического сознания.
Заметим, "бешеные" фанаты и фанатки (слово происходит от латинского fanaticus - исступленный, верующих в Кибелу) порождены "Гранд опера" в конце семнадцатого и
восемнадцатого века, когда певцы-кастраты вызывали обмороки женщин и головокружение у мужчин.
Современные средства массовой информации чрезвычайно усилили этот феномен.
Вспышки квази-религиозных эмоций можно было бы рассматривать как истерическую реакцию болельщиков или поклонников артистов.
Рудольф Валентино, Фрэнк Синатра, Элвис Пресли, а также "Битлз" -
это все те же, но современные нам жрецы Кибелы.
Эротика, смешавшись со смертью, является мощным архетипом.
Сколько было потерь рассудка и скорбящих на улицах после смерти
Валентино в 1926 году?
Слух, что Элвис жив, до сих пор упорно циркулирует в массовом сознании, как если бы он полубог, победивший смерть.
Бульварные газеты расхваливали Пресли, почти требовали его канонизации как
христиане первых веков.
Знакомы нам и мифы о рок-звезде Джим Моррисоне.
Удивительно, но в основе подобных культов всегда можно найти миф о двусоставном молодом мужчине: одна часть представлена женственно-божественной, а вторая рисуется угрюмыми красками смерти.
Культуролог сразу же вспомнит легенды об Адонисе: Пресли, например, впал в депрессию и долго скорбел, когда его мать неожиданно умерла в 1958 году, сам же он скончался после долгого злоупотребления наркотиками преждевременно в возрасте сорок два года в 1977 году.
Рок-музыка, даже в ее наиболее Macho-представлениях,
неоднократно производила на свет длинноволосых женоподобных мальчиков, удивительно напоминающих древние скульптуры Антиноя: красивого, но злосчастного любимца римского императора Адриана.
Далее идут прекрасные подробности жизни американских хиппи шестидесятых и красочные описания духовных экспериментов Эмерсона, Торо, квакеров, мормонов, Йогананды, Махариши и т.д. Буду постить частями))
===================================
(Из "заключения")
Движения New Age заслуживают уважения за любовь к природе, поиски смысла в то время, когда ни природа, ни смысл не ценились в общем дискурсе гуманитарных науках.
Новый век пытался возродить основы многолетних мудростей. Он возвысил братство людей, поощрил созерцание, возродил любовь к красоте. Но слишком много культурной энергии была поглощено New Age в течение последних двадцати лет в ущерб изобразительных искусств, которые растеряли предоставленные временем полномочия в баловстве с модными политическими течениями. Несмотря на призывы к архаике, New Age окутывает по сути анти-исторический туман. Не хватает
аналитического метода. Но New Age индуцирует доброжелательность, релаксацию, что чрезвычайно важно перед лицом наступающей в мире агрессии. В наш мир, где торжествует терроризм, New Age лишь принесли литературу. Это
массовый провал в культуре американских университетов и сегодняшний культурный пейзаж мрачен: магистрали проходят между либеральным и консервативным крыльями снобизма светской интеллигенции, с одновременным добавлением цинизма или наивной доверчивости средств массовой информации и нео-языческих культов и суеверий. Все смыслы сведены к разговорам о НЛО, похищениях иностранцев, дурной популяризации науки в стиле уфолога Эриха фон Деникена.
Основой для глобального понимания шестидесятых должна быть такая дисципцилина как "сравнительное религиоведение". Изучение основных религий мира (в том числе ислама) является ключом к политике и искусству. Как атеист, поклоняющийся природе, я считаю, что религии суть сложнейшая система символов, гораздо более сложная, нежели ее пытаются представить близорукие постструктуралисты с их сосредоточенностью на социальных структурах.
Постструктурализм не знает метафизики, и поэтому неспособен к духовности или возвышенности. Да, была волна влияния азиатских религий в течение века, давление Эмерсона и мадам Блаватской, но в результате New Age задохнулись в мусоре и закопались в мелочах. Необходимо вернуться к истокам, изучив не только священные тексты, но и обратиться к истории искусств и методам археологии.
Религиозный импульс шестидесятых годов должен быть спасен от забвения. Воздействия индуизма, буддизма на поколение в США должны изучаться не через беспорядочную литературу и музыку, они должны быть формализованы и
стандартизированы в рамках базового образования. Студенты должны преодолеть преподавательский туман, получить знания древней и средневековой истории, начиная с ранних языческих культов природы и до христианского богословия. Преподавание религии, как и культура, даст студентам интеллектуальную свободу,
способы нахождения этических принципов в сердце каждой религии.
...........
Если женщину, называющую себя феминисткой, на русскоязычном пространстве чаще цитируют и хвалят мужчины, чем феминистки, она не феминистка. Это правило подтверждает и философиня Камилла Палья; в её случае всё обстоит ещё хуже, чем обычно: чаще всего её цитируют и хвалят мужчины правых убеждений или manarchists. Феминистки обычно отзываются о «Личинах сексуальности» так: «Это абсурд» или «Более мрачной и страшной книги я еще не читала» .
Палью взахлёб цитировали псевдолевые юноши, двое из которые в разное время бредили идеей тоталитарного матриархального государства («матриархальность» заключалась в подчинении сексуально раскрепощённых женщин серым кардиналам, тем самым мальчикам со сверхидеями), подписчики антифеминистских сообществ и мужчины из академических кругов, знающие, что нужно женщинам, лучше, чем сами женщины. Почти каждый раз, когда с постулатами «чёрной овцы американского феминизма» соглашалась женщина, выяснялось, что у согласившейся анамнезе большая история насилия, приведшая к мазохистской роли в сексе; реже это была молодая девушка, пытающаяся понравиться правому интеллектуалу.
Это настораживает. Особенно когда твой оппонент утверждает, что у Пальи оптика сильной, уверенной в себе женщины, отличающейся от «фригидных и травмированных» радикальных феминисток. Для простоты понимания не буду приводить обширные цитаты на английском, ограничившись русскими переводами, дающими, впрочем, достаточно чёткое представление о якобы секс-позитивной концепции Пальи.
«Палеофеминизм в варианте Стайнем и Фалуди полагает, что для дальнейшего прогресса нам необходимо превратить мужчин в женщин. А тем временем, под покровом ночи, женщины, рыскающие по улицам в поисках любви, побуждают мужчин доминировать, чтобы женщина могла испытать большее удовольствие» .
Нетрудно понять, почему читательницы называют этот пассаж абсурдным. Во-первых, налицо типичное антифеминистское передёргивание: размывание гендерных ролей и ориентацию на ненасильственных мужчин традиционно обозначают как феминизацию мужчин, которая вредна для общества. Во-вторых, обычно в поисках любви (скрепя сердце, назову так поиски случайного и зачастую насильственного секса) по ночам рыщут мужчины, а не женщины; отсюда следует, что Стайнем призывает превратить мужчин… в мужчин? В-третьих, авторка воспроизводит устаревший ещё в шестидесятые фрейдистский догмат об эссенциальном женском мазохизме.
Из дальнейшего контекста ясно, что авторка говорит о проститутках. Именно тех, кто не использует мужчин для наслаждения, а отдаётся им, позволяя превращать своё тело в обслуживающий автомат. Тут читатель-мэнархист возмутится, вспомнив байки из мужской курилки девяностых - о нимфоманках, которых обрекло на секс-работу повышенное либидо. Перефразируя Ларошфуко, замечу, что продажные нимфоманки - как привидения, все о них говорят, но никто их не видел. Точно так же никто не видел истинных профессионалок из мистических визионов Пальи: «Настоящая проститутка, профессионалка экстракласса, невидима, она избегает полицейских облав и статистических опросов. Данные, приводимые феминистками, собраны по результатам опроса проституток-неудачниц, позорящих свою профессию. Те, кто попались, - это любительницы, по которым нельзя судить о профессионалках» .
Реальность показывает другие картины: девушка, брезгливо отворачивающаяся от покупателя во время секса, винтовая наркоманка, в «нимфомании» которой виноваты вещества, алкоголичка, называющая мужчин уродами, с которыми удовольствие невозможно, «а значит, они должны платить». Мужчина, думающий только о своём удовольствии, то есть не умеющий заниматься сексом, и/или помешанный на власти - типичный клиент проститутки; на основании общения с подобными людьми она делает вывод о всех мужчинах в целом.
Скажет ли по-настоящему уверенная в себе, субъектная женщина, что она отдаётся, как вещь? Возможно, она обращается к архаичным мизогинным определениям в случае ограниченности вербальных ресурсов - как другие женщины говорят: «Хочу быть слабой» в значении «Хочу отдохнуть от двойной нагрузки», но ощущает она себя по-другому. (Речь идёт о так называемой ванили, а не периодических сабмиссивных практиках, к которым может прибегать и ресурсная женщина в случае, если они выполняют роль лечебных, провоцируя оргазмический выход из проблемного сценария.)
Рассуждения Пальи о порнографии также выглядят фантастично:
«Порнография, прорывающаяся наружу в периоды, когда индивидуальность свободна, предъявляет нам неприятную правду о природе, обычно хитроумно скрываемую цивилизацией. Порнография повествует о похоти, о животной части нашего существа, которая никогда не будет полностью приручена любовью. Похоть примитивна, агрессивна, асоциальна. Порнография позволяет нам исследовать наиболее глубинное и запретное в себе».
Как обычно у авторки, доля правды смешана с преувеличениями и провокацией. Что она маркирует как «любовь», то же, что и все буржуазные правые - ультрамоногамный разнополый романтический союз? Мужчина любит «хорошую» (читай: полуфригидную) девочку, а мечтает о «плохой»? Или о двух «плохих» сразу? Проблема Пальи (или её лирической героини?) в неспособности вырваться из устаревшей дихотомии «святая против шлюхи», тянущей за собой не менее банальное, хотя и более реалистичное «природа против культуры».
Что природного во многих порнофильмах - может быть, фаллические заменители, или ярко накрашенные женщины с огромными нарощенными когтями, изображающие лесбиянок (той, кто занималась сексом с другими женщинами, становится смешно уже с первых кадров), или фальшивые оргазмы, или male dom с тасканием за волосы и шлепками, маркируемый как ваниль? Или в природе существуют фетиши в виде пятнадцатисантиметровых каблуков? Скорее, большая часть этой продукции - я не говорю здесь о домашнем видео и феминистском порно, - предъявляет нам неприятную правду о фетишах, о социально сконструированных и быстро меняющихся канонах красоты, о бесконечной объективации женщины. Порнография может и должна стать другой, но об этом Палья умалчивает.
Неестественность и гиперболизированность порнокартинок сродни античным фрескам? Но тогда порно определённо не природный, а социокультурный феномен.
«Мак-Киннон никогда не рассматривает женщину как мать, как любовницу, как шлюху» , - говорит Палья. Разумеется - потому что для Мак-Киннон не существует патриархатного разделения на святых и шлюх. «Порнографические фильмы - это её (Мак-Киннон) пуританские видения Геенны Огненной. Она живёт среди страшных сказок о смерти и расчленении трупов - и это показывает, что она ничего не понимает в великом Дионисе с его чудовищной двойственностью». Переводчик, очевидно, забывает, что снафф - это не просто порно, а короткометражки с убийством и изнасилованием. Но из оригинального текста Пальи не следует, что Мак-Киннон на почве паранойи вместо относительно безобидного порно мерещится расчленёнка. Нет, просто этой женщине причиняет боль насилие над другими женщинами, поэтому она против снафф-пропаганды. Какой веский повод для «атаки на толерантный феминизм», какой невероятной смелости это требует!
Согласно Палье, без боли нет удовольствия (ещё одна выспренная тривиальность), а следовательно, вы должны смириться со всеми общественными институтами, существование которых причиняет вам боль. Чтобы меньше бояться, можно утешать себя сказками - не страшными, как у радикалок, а легендами о величии угнетённых. И это тоже знакомо: мы читали в книгах белых мужчин о пресловутых добродетелях угнетённых - благородстве дикарей, ангельской невинности детей, викторианской асексуальности порядочных женщин.
«Проститутки – это никакие не жертвы мужчин, как нас пытаются уверить феминистки. Это, скорее, завоевательницы мужчин, - изгои, контролирующие сексуальный канал между природой и культурой». А теперь мы узнаём старую антиутопию: «свобода - это рабство», и наоборот. Сама Палья предпочла университетскую кафедру должности проститутки или сутенёрки, и это чисто по-человечески понятно: эпатировать левых интеллектуалов и продаваться за дозу героина - очень разные вещи.
«Все эти феминистские образы богинь - это пошлая версия белой матери семейства, принадлежащей к среднему классу - то, что заставляет меня просто рвать и метать. “Сексуальная персона”, собственно, призвана была развенчать все эти сентиментальные штучки» , - замечает писательница в эссе «From a pseudo-interview in Trivia». Её дальнейшие признания в любви к иерархичному социуму не оставляют места для лавирования. Позволю себе вольную интерпретацию действий Пальи: интеллектуалка, не способная избавиться от внутренней мизогинии, внезапно видит, что вокруг неё полно таких же образованных женщин, гораздо более свободолюбивых и решительных.
Её самооценка рушится. Надо срочно восстановить иерархию, напав на слишком, по её мнению, инициативных самок. Аристократия духа, на которую намекает Палья, это не какой-то там средний класс. Напасть следует и на мужчин, продвигавших либертарные идеи: «Не читайте Лакана, Дерриду и Фуко, а ко всем, кто до сих пор о них болтает, относитесь как к ничего не значащим ничтожествам».
С ошеломляющей непосредственностью мегаломанки Палья делает признания вроде: «На настоящий момент, в мире я - ведущая женщина-интеллектуал. Больше никого нет». (From Seconds, January 1996) Нет, не похоже, что она шутила. К сожалению, фраза: «Сапфо и Эмили Дикинсон - единственные гениальные женщины в истории поэзии», характеризующая не столько современное состояние женской поэзии, сколько литературный вкус и эрудированность Камиллы Пальи, лишает её права называться ведущей интеллектуалкой.
Как и положено правым, а особенно - эгоцентричным патриархальным мужчинам, с которыми Палья себя отождествляет, она символически присваивает себе голоса женщин, выдавая свои желания за условно общие:
«Мы хотим мужественности и энергичности, и я боюсь, что для того, чтобы снова получить мачо в своё распоряжение, нам придется пройти через определённый период нестабильности в сексуальных отношениях».
Как любая жертва гомофобии, Палья прошла через многократные избиения мужчинами и отказы женщин. На её озлобленность в итоге наложилось устаревшее представление о лесбийской сексуальности: лесбиянка - это мужчина в женском теле, значит, она может судить о всех мужчинах по себе. Как ни парадоксально, Палья временами дословно повторяет сексофобных, по её мнению, радикалок второй волны:
«PLAYBOY: Вы как-то сказали, что вы смотрите глазами насильника. Что вы имели в виду?
Палья: у меня лесбиянские импульсы, так что я понимаю, как мужчина смотрит на женщину.
PLAYBOY: Почему вы говорите насильник, а не мужчина?
Палья: Мужчины смотрят на женщин как насильники. Как женщина, я не могла изнасиловать - это не возможно - но если бы я была мужчиной с подобными мыслями, то как знать?
PLAYBOY: Когда появилась страсть к изнасилованию?
Палья: Женщины дают противоречивые сигналы и я понимаю мужчин, которые приходят в ярость, не получая того, на что женщина казалось бы откровенно намекала всеми своими поступками и словами» .
Заражённая истерической женобоязнью, она заявляет: «Женские гениталии гротескны, - ибо они представляют собой расщелину, разлом земной коры, ведущий в хтоническую пещеру матки». Женщине, лишённой мизогинии, напротив, кажется, что они аккуратны и красивы. Искажённая оптика мешает открывать знания о женской физиологии: так, когда Палья пишет, что девственность мужчин и женщин различна, а дефлорация есть деструкция, она благополучно забывает, что многие женщины рождаются или без девственной плевы, или с таким строением гениталий, что первый половой акт не является болезненным.
Когда Палья пишет: «Обычно андрогинность является синонимом изнеженности» , - она подразумевает лишь мужскую андрогинность, точнее, популярные представления о ней: мир писательницы почти предельно андроцентричен, дальше только «Порт святых» Берроуза.
Характерно, что после псевдоэпатажных сентенций и апологии рок-н-ролльной культуры Палья произносит то, что однозначно определяет её как реакционную идеологиню: «Времена, когда брак и религия сильны - это счастливые времена». Так поступают многие правые мыслители - привлекают аудиторию агрессивно-сексуальными демаршами, слухами о «немыслимом разврате», лозунгами о свободе, а заканчивают за упокой.
Она пишет: «Когда женщины отходят от мужчин, как это в массовом порядке произошло в лесбийском феминизме, мы сталкиваемся с огромным культурным бедствием», - и вскоре сетует: «Вы называете меня женоненавистницей, но я много лет провела в постели с женщинами». Палья называет себя феминисткой и точно так же дистанцируется от мужчин; для человека со стороны она такая же представительница лесбийского феминизма, как Андреа Дворкин. Возможно, вся эта алогичная и топорная критика освободительных движений сродни еврейскому антисемитизму и гейской гомофобии: отчаянно нуждающийся в признании маргинал ищет поддержки доминирующей группы, не находит, кидается на своих, в итоге не признан ни своими, ни чужими, и лишь коллекционеры странностей снисходительно улыбаются ему.
Разумеется, некоторые мужчины аплодируют: Камилла Палья озвучивает их мечту, всё внушаемое в процессе социализации отцами и учителями. Дрессированную собаку погладят, назовут умницей, а ту, что порвёт ошейник и сбежит от хозяина, - глупой, не так ли? Истинным господам не помешает ручной академический ротвейлер.
Мужчин не обманет лепет о хозяйках секса, за которым скрывается страх быть отверженной. Femme fatale – такой же выморочный образ, как счастливая и свободная проститутка, и его бытование в обществе - повод снабжать реальных женщин ярлыками коварных меркантильных шлюх.
Сергей Кузнецов утверждает: «Палья действительно может быть названа феминисткой - если понимать под феминизмом не некоторый набор теоретических положений, характерный для некоторой части академического сообщества США, а рефлексию о женщине и ее месте в современном мире». Конечно же, кто действительно является феминисткой, а кто - нет, мужчине «виднее», ибо менсплейнинг никто не отменял. Здесь необходимо вспомнить простое правило, эффективное для ряда специфических ситуаций: выслушай, что скажет мужчина, и поступи наоборот. «Феминизм Пальи, как не устает подчеркивать она сама, совсем другой феминизм: это феминизм за порнографию, феминизм за свободу сексуального выражения, феминизм равных прав, а не феминизм, всегда готовый увидеть в женщине жертву»? Иные секс-позитивные феминистки, не желающие быть жертвами, только пожмут плечами.
Русскоязычный интернет забит микропальями. Часто это девушки, обретающиеся в пабликах «Мужского Движения». Я не такая, как все эти стервы, кричат они, я хорошая. Или: выпорите меня, моя природная роль - подставляться под ремень. Они думают, что так проще: придёт мужчина и заплатит за унижения (к которым девочка привыкла с детства) пропиской в его квартире и подвозом на своей машине. А ещё можно кивать научному руководителю в ответ на мизогинные истерики, надеясь, что он оставит тебя в аспирантуре.
Нет, так не проще. Но подобным женщинам никто не объяснил, что можно по-другому, а если объяснил, то не вовремя - их психика уже была деформирована, как ступни после пятнадцатилетнего ношения каблуков.
Под перепостами фрагментов из «Личин сексуальности» предсказуемо возникают тролли с фрагментами из «Политкорректного словаря», выдаваемого за подлинный документ , и становится совсем скучно.
Мне бы хотелось переадресовать Палье слова, сказанные ею о Джермейн Грир: «Какая потеря. КАКАЯ ПОТЕРЯ! Если бы эта женщина продолжала двигаться в том же направлении, в котором она двигалась сначала, весь феминизм был бы иным. Она была утонченной, сексуальной, образованной. Что с ней случилось???» Не выйдет: я хорошо понимаю, что случилось, да и феминизм не был бы иным: реорганизация движения не под силу женщинам, известным преимущественно провокациями и заигрываниями с правящим классом.
Одна моя знакомая написала рэп-текст со словами: «нет меня, нет ни у Пальи, ни у Дворкин». Сейчас, после возвращения к левой идее, я вижу в этой формулировке дополнительный смысл. Если Дворкин, глубоко травмированная патриархатом, сдержанно относится к мужской сексуальности как таковой и даже истолковывает средневековое женское монашество не как результат антиженских сексуальных репрессий, а как повальную эмансипацию от разнополых отношений и мужчин в целом, то Палья, столь же травмированная, пытается примириться с угнетателями, разыграв как по нотам роль правильной, не раздражающей мужчин жалобами, «притягательной в своей уверенности» девочки. Именно поэтому Дворкин - феминистка, а Палья - нет, но обе они не являются секс-позитивистками.
Елена Георгиевская
Сергей Кузнецов
Камилла Палья: черная овца в стаде американского феминизма
К своему шестидесятилетию знаменитое английское издательство «Penguin» выпустило специальную серию «шестидесяток»: тоненьких книжек по шестьдесят страниц. В серии было шестьдесят книг, и даже стоила каждая шестьдесят пенсов.
Разумеется, в такую юбилейную серию были взяты только те из множества «пингвиновских» авторов, кто достоин титула классика в избранном им литературном жанре: Марк Аврелий, Эдгар По, Зигмунд Фрейд, Альбер Камю, Реймонд Чандлер, Габриэль Гарсиа Маркес, Джеймс Хэрриот. Современную женскую мысль представляет в этой почетной компании Камилла Палья.
Появление ее имени в этом списке «шестидесяти лучших» не случайно и объяснимо не только большой популярностью в Америке и за рубежом. Дело, скорее, в том, что Палья занимает в современном интеллектуальном ландшафте привилегированное промежуточное место. Можно сказать, что она по призыву Лесли Фидлера засыпает рвы и пересекает границы, - но, в отличие от писателей-постмодернистов, следующих этой заповеди в своих художественных текстах, Палья распространяет ее на тексты культурологические. Она размышляет о месте женщины в мире и социуме - но жестко критикует американский феминизм; она касается трудных теоретических вопросов современной культурной мысли - но предпочитает решать их, обращаясь к анализу явлений поп-культуры. Она слишком злободневна для академической науки и слишком сложна для журналистики. Благодаря этому она оказывается в глазах общества одновременно большим, чем и университетский ученый, и популярный журналист. Этим и объясняется появление Камиллы Пальи в «пингвиновской» серии, на этом и базируется ее известность.
Эта известность пришла к ней с вышедшей в 1991 году книгой «Сексуальные маски: искусство и декаданс от Нефертити до Эмили Дикинсон», вызвавшей бурные дискуссии в прессе. Именно первая глава этой книги «Секс и насилие, или Природа и искусство» и напечатана отдельной «пингвиновской» книжкой. Вслед за «Сексуальными масками» последовали «Секс, искусство и американская культура» и, наконец, в прошлом, 1995 году - «Соблазнительницы и потаскушки».
Теоретические взгляды Пальи базируются на идущем от Ницше противопоставлении дионисийского и аполлонического начал. Первое традиционно соотносится с хаосом, насилием и жестокостью; второе - с гармонией и упорядоченностью. К этой - достаточно отработанной - дихотомии Палья обращается прежде всего для выяснения того, что значат секс и насилие, где их начало и какова их природа.
В контексте ее взглядов последнее слово звучит каламбуром: сама Природа и оказывается источником и началом всего - Природа, понимаемая как жестокая хтоническая сила, Природа, очищенная от руссоистского идеализирования, Природа во всей ее ужасающей дионисийской красе. Цивилизация же и культура - только способы проснуться от кошмарного сна природы. Ведь для Пальи природа - это не птички-цветочки, это беспрерывная борьба за выживание; под аполлоническим покровом скрывается бездна бурлящего хаоса. «Дионисизм - это не пикник». Звучит радикально и безжалостно, словно лозунг военного коммунизма.
На эту основную идею и нанизываются все дальнейшие рассуждения. Женское ассоциируется с природным и, следовательно, дионисийским, мужское - с аполлоническим, то есть гармонизирующим и рациональным. По этим же полюсам расходятся Природа и Цивилизация, языческое и иудео-христианское, единое и индивидуальное, текучее и о-формленное . В результате история мировой культуры предстает под пером Пальи как история борьбы этих двух начал, борьбы, в которой аполлоническое все время одерживает верх, загоняя дионисийское вглубь. Впрочем, это положение представляется вполне закономерным - ведь бездна и есть обитель хтонических сил.
Нетрудно видеть, что все эти рассуждения и противопоставления сильно не новы: не говоря уже о Ницше, достаточно сослаться на блистательного Жоржа Батая и заслуженного Нормана О.Брауна. За последние годы и в России получила достаточное распространение основанная на аналогичном разделении трактовка истории культуры; например, постмодернизм воспринимается в ее рамках как течение дионисийское.
Интересно, однако, что описанная выше методика разделения «всего на свете» на дионисийское и аполлоническое сама по себе базируется на идеях рационализма и аналитического расчленения, то есть оказывается аполлонической, предвзятой в рамках рассматриваемого культурного спора. Настоящий поклонник Диониса не пишет культурологических монографий, во всяком случае, таких, какие пишет Камилла Палья: достаточно сравнить ее темпераментный, но логически выверенный стиль с захлебывающимся слогом Жоржа Батая.
Дионисийский подход исключает возможность разделения на аполлоническое и дионисийское; аполлонический - отказывает дионисийскому в праве на существование.
Иначе говоря, ущербным оказывается сама методология разделения . Всякая - пусть даже искусно выстроенная - дихотомия демонстрирует при внимательном рассмотрении свою искусственность, перемещая интерес читателя от разделения к разделяющему. Ведь сам процесс разделения требует от него некоторой «вненаходимости». Однако то разделение, которое проводит Палья, выталкивает ее в стан аполлонического, лишая возможности удержаться на ничейной земле и, тем самым, возможности провести разделение корректно.
В результате перед нами предстает вполне постмодернистская картина перекликающихся друг с дружкой оппозиций: мужское/женское, дионисийское/аполлоническое, душа/тело, твердое/мягкое - оппозиций, перетекающих друг в друга и растворяющихся в бесконечной игре означающих.
Впрочем, новизна излагаемых Пальей теоретических концепций вряд ли так уж важна для нее. Они призваны, так сказать, расчистить плацдарм, закрепившись на котором Палья может перейти в атаку на американский феминизм, принципы «политической корректности» и современную ей академическую гуманитарную науку.
Дело в том, что, благодаря тезису о дионисийской жестокости природы, под сомнением оказывается одна из основ лидирующего направления американской культурной мысли: идея о социальной детерминированности человеческого поведения, в том числе в его сексуальном аспекте. Само по себе «природное» - естественно и, значит, хорошо. И напротив, все то, что плохо, например, то, что служит неравенству (полов, рас, наций и т.д.), привнесено в «природное» извне, из социума. Подобные отклонения от благого-природного объясняются неудачными условиями социального бытия человека, системой общественных табу и запретов. Если же удастся исправить социальные искривления, то личная жизнь граждан - сексуальная в том числе - тут же наладится.
Но для Пальи никакого «налаживания» сексуальной жизни не может быть в принципе: секс, как природная, хтоническая сила, базируется на слиянии наслаждения и страдания, включает в себя влечение к смерти, насилие и жестокость. Война полов - не следствие социальной несправедливости, а то, без чего ни разделение полов, ни секс, ни любовь просто невозможны. Жестокий, брутальный мужчина и женщина-соблазнительница - эти фигуры представляются Палье главными в такой войне. В отличие от большинства американских феминисток (таких, как Наоми Вулф или Андреа Дворкин), Палья считает, что закрепившиеся в обществе стереотипы мужского и женского не являются привнесенными, а отражают подлинное, природное положение вещей.
На теоретическом уровне это означает, что Палья признает отождествление женского с природным, текучим и бесформенным, а мужского - с жестким, абстрактным и интеллектуальным, отождествление, восходящее еще к аристотелевскому соотнесению оппозиции женское/мужское с оппозициями жесткое/мягкое, разум/эмоции, душа/тело и т.д. Надо отметить, что при анализе этого соотнесения существуют две различные методики, соответствующие двум направлениям в феминизме. Согласно первой, предложенная Аристотелем корреляция оппозиций насаждается мужчинами для укрепления своей гегемонии в культурной и экономической сферах. Именно этой точки зрения придерживается большинство американских феминисток, доказывающих - теоретически и практически, что женщина вполне может мыслить рационально и контролировать свои эмоции.
Согласно второй методике, аристотелевское разделение отражает реальное, «природное» положение вещей. Именно к этой теоретической школе принадлежит Камилла Палья. Однако подлинную славу ей принесло умение применять свои теоретические взгляды при обсуждении самых горячих вопросов современности.
Начнем с вопроса о женском образе. В отличие от современных американских феминисток, Палья восстает не только против утвердившегося образа женщины - домашней хозяйки, но также против образа слабой женщины - жертвы (жертвы конкретных мужчин и фаллократического общества в целом), а также идеала деловой женщины, успешно конкурирующей с мужчинами «на их поле». Равные гражданские и экономические права - хорошая вещь, но, увлекшись борьбой за них, женщины словно бы отказались от своего дионисийского начала. Ведь сама цивилизация, в рамках которой осуществляются эти «равные права», была «придумана» специально для того, чтобы предохранить человечество от жестокого опьянения дионисизма, и придумана, разумеется, существами аполлоническими, мужчинами. Поэтому в аполлонических играх любая женская победа будет означать поражение женского : ибо в результате побеждает сам аполлонический, мужской принцип.
Где же спасение? Оно для Пальи только в одном: в утверждении дионисийской женщины, женщины-вамп, la femme fatale женщины, не скрывающей своей сексуальности, а, напротив, всячески подчеркивающей ее. Секс - это основа власти женщины, которая, по Палье, предстает не жертвой, а хозяйкой и повелительницей почти в любых сексуальных треволнениях.
Мужчина никогда не поймет женщину? Ну и отлично! Эта инакость, из чрева которой - как из хтонического чрева земли - и появляется новая жизнь, должна стать ее сильнейшим козырем, основой непреодолимого соблазна, подчиняющего мужчину себе.
Женщина-соблазнительница, женщина-вамп оказывается одной из главных героинь ее последней книги. Прослеживая историю этого образа, она особенно внимательно останавливается на своих современницах. Ее героинями оказываются такие женщины, как Катрин Денёв в «Дневной красавице» Луиса Бунюэля, Шарон Стоун в «Основном инстинкте» или Мадонна в ее скандальных клипах и выступлениях. Все они, словно по рекомендациям Пальи, используют свою сексуальность как оружие, приковывая взгляды мужчин к манящему центру своей непознаваемости, центру, исключенному из фаллогоцентричной культуры. Публичное акцентирование самого существа женской природы - будь то расставленные ноги героини «Основного инстинкта» или вызывающе-непристойный жест Мадонны, прикладывающей на сцене руку к собственной промежности, - подрывает основы мужской власти сильнее всех феминистских трактатов вместе взятых.
В подобном подходе к сексуальности Палья расходится с некогда радикальным, а ныне вполне академически респектабельным феминизмом, утверждающим, что сексуальность в том виде, в котором она сконструирована социумом, направлена на подавление женщины. Но, по Палье, сексуальность не является социальным конструктом, а предстает, как мы помним, уполномоченным послом дионисийской природы в современной культуре. Секс несводим к социальности: ведь социальность - порождение цивилизации, которая сама по себе является для Пальи способом защиты от хтонических, природных сил, от сексуальности в первую очередь.
Впрочем, поскольку феминизм стал в современной Америке влиятельной политической силой, то теоретическими спорами дело не ограничилось: с первых же своих выступлений Палья вступила со своими коллегами-феминистками в спор по множеству практических, почти юридических, вопросов. Разумеется, все они так или иначе связаны с сексуальностью, а важнейшие из этих вопросов таковы, что лет пятьдесят назад их вряд ли бы стали обсуждать в «приличном обществе». Я имею в виду дискуссию о проституции, изнасиловании и порнографии.
«Я думаю, что проститутка - одна из немногих женщин, по-настоящему контролирующих свою судьбу, контролирующих сферу секса», - говорит Камилла Палья в одном из недавних интервью. Ей импонирует идея использовать специфически женское оружие - секс - для получения денег, символа мужской власти.
Мужчины ходят к проституткам вовсе не потому, что хотят потрахаться, утверждает Палья. Проституция для многих - едва ли не единственный выход в дионисийски-языческую область, который оставила открытым иудео-христианская цивилизация. Отправляясь к проститутке, мужчина отдается стихии женской власти. Не проститутка предоставляет себя в распоряжение клиента - клиент предоставляет себя в распоряжение надличной силе чистой сексуальности. И когда все кончено, чтобы избавиться от ощущения собственной использованности, он платит деньги, делая вид, что остается хозяином ситуации.
Кроме того, проститутки первые опробуют и применяют маргинальные сексуальные практики, такие, как садомазохизм или групповой секс. Уже сам факт, что «цивилизованное» - то есть аполлоническое - общество оттеснило эти практики на обочину, должен повышать их ценность в глазах Пальи: не скрывая сожаления, она говорит в интервью, что, когда она начинала свою сексуальную жизнь, садомазохизм был достаточно экзотичен, а теперь, когда он широко распространен и, можно сказать, моден (не случайно для облегчения разговоров сам термин сокращен до аббревиатуры: S&M), она уже опоздала, чтобы «врубиться» в него как следует.
Нетрудно видеть, что позиция Пальи полемически заострена против расхожего феминистского представления о проститутке как о жертве. Феминистки приводят данные, что большинство проституток подвергались сексуальным притеснениям в детстве? Эти данные статистически недостоверны, парирует Палья, подборка нерепрезентативна. Настоящая проститутка, профессионалка экстракласса, невидима, она избегает полицейских облав и статистических опросов. Данные, приводимые феминистками, собраны по результатам опроса проституток-неудачниц, позорящих свою профессию. Те, кто попались, - это любительницы, по которым нельзя судить о профессионалках.
Надо сказать, что свою позицию «не следует представлять женщину жертвой» Палья проводит последовательно. Так, обсуждая скандал, связанный с обвинением Вуди Аллена в том, что он «приставал» к своей несовершеннолетней приемной дочери Сун Йи, Палья восклицает: «К чему весь этот шум, что надо ее «защитить»? Сун Йи не то 19, не то 21 год, и она сама может разобраться с этим».
Это, однако, частности. Вопрос об изнасиловании, как все понимают, гораздо важнее. Впрочем, уточним, что речь идет о так называемом «date rape» - буквально «изнасиловании на свидании». Этот термин означает любое продление полового контакта между двумя партнерами дальше, чем женщина хотела бы. На практике это означает возникновение неисчислимого числа пограничных ситуаций, когда девушка, скажем, охотно идет на оральный секс, но не соглашается на вагинальный (или наоборот). И если юноша при этом продолжает настаивать и добивается своего - то это и есть «date rape», «дружеское принуждение». Посчитавшая себя изнасилованной девушка может обратиться в суд, со всеми вытекающими последствиями. При этом доводы противной стороны - «она со мной и раньше...», «да она со всеми...», «ведь она сама разделась...» и т.д. - совершенно не смягчат суд. Даже если половой контакт имел место при предыдущей встрече, даже если девушка вовсю флиртовала или вообще неразборчива в связях - все равно изнасилование имело место, если она попросила партнера чего-либо не делать, а он это сделал. Одним из принципиальных положений является тезис «нет всегда значит нет » - устного протеста девушки должно быть достаточно для ее партнера. Как всякий вопрос, перешедший из стадии теоретического обсуждения в стадию судебных разбирательств, вопрос об «изнасиловании на свидании» оброс множеством деталей, подвопросов, разграничений и вариантов. Тем не менее можно сказать уверенно: действительно есть множество ситуаций, когда женщина чувствует, что столь трудно юридически определяемое изнасилование все-таки имело место, несмотря на то что она сама пришла и сама разделась.
Камилла Палья, однако, считает, что здесь вместе с водой выплескивают ребенка. Зачем пытаться защитить женщину, если настоящая женщина должна защищаться сама? Не следует делать из всех женщин жертв, виктимизировать их. Почему в паре мужчина - женщина женщина должна быть выделена? Почему только она может быть жертвой насилия, как будто секс существует исключительно для мужчин, а женщины к нему только принуждаются? Напротив, Палья призывает: «Предоставьте нам свободу рискнуть изнасилованьем!». «Мне нравится ситуация свидания, - признается она, - когда девушка должна сама защищать себя - словом и делом, а не бежать под защиту папочки-закона, чтобы тот схватил за руку ее парня».
Палья отказывается принимать идею «нет всегда значит нет »: как можно уверенно говорить о том, какие желания стоят за тем или иным словом? Иногда «нет» может быть элементом сексуальной игры, а иногда говорящий сам не знает собственных желаний, и тогда «нет» может означать все что угодно.
Уже первое выступление Пальи в 1991 году с протестом против концепции «изнасилования на свидании» вызвало бурные споры, которые не затихают и поныне. Не менее скандальными оказываются ее взгляды на порнографию.
Надо отметить, что в современной феминистской мысли эти два вопроса оказываются тесно связаны. Начиная хотя бы со знаменитой книги Андреа Дворкин «Порнография» (1981), возобладала точка зрения, что порнография способствует мужской гегемонии, представляет женщину как сексуальный объект и провоцирует мужчин на сексуальное насилие в ее адрес. Порнография искажает жизнь и внушает зрителям неверные представления о сексуальных отношениях полов. Хлесткий лозунг гласит: «Порнография - теория, изнасилование - практика».
Нетрудно догадаться, что Палью все это не пугает. Порнография в ее системе ценностей - порождение язычества (и, значит, дионисийства) в иудео-христианском мире. Всякий запрет отдает цензурой; свобода невозможна без свободы сексуального воображения.
Порнография способствует изнасилованиям? Ерунда, запрет на порнографию способствует им не меньше. Порнография искажает действительность? Ну и отлично, это просто значит, что порнография гротескна, как гротескны древнегреческие фризы, изображающие жестокие битвы титанов, - никто ведь не думает, что это было на самом деле, и не стремится им подражать. Порнография искажает представление о женщине, выдавая за идеал красотку 90-60-90? Ничего подобного, просто всем нравится смотреть кино, чтобы там все было «не как в жизни». Лично она, Палья, предпочитает полных женщин, с переливающимися складками плоти. (Неудивительно, мы ведь помним, что текучесть тоже ассоциируется с дионисийством.) Убийства, сексуальная жестокость? Пожалуйста! Мы же смотрим детективы и «хорроры» - все ведь понимают, что на самом деле никого при съемках не убивают. Детская порнография? Недопустимо использовать детей на съемках, но комиксы, картинки, статуи - почему нет? Например, Караваджо - это же наполовину детская порнография!
Но, может быть, Палья говорит об эротике? Нет, ничуть, это ханжеское разделение. Я не говорю: «Мне нравится эротика», я говорю: «Микеланджело был великий порнограф!»
Источник своих взглядов Палья помещает во времена своей юности, в легендарные шестидесятые. Действительно, нетрудно видеть, что ее убеждения вполне соответствуют духу «сексуальной революции», а образ самостоятельной сексуальной женщины - нонконформистскому идеалу того десятилетия.
Из тех лет идет и ее увлечение поп-культурой. Не случайно Мадонна - одна из самых ярких поп-звезд - постоянно оказывается в центре ее внимания, а поклонники Мадонны составляют значительный процент ее читателей. В этом вопросе, как и почти во всех остальных, Палья противопоставляет себя американским феминисткам, склонным видеть в поп-культуре механизм эксплуатации женщины и манипулирования ее телом и сознанием. Именно поп-культура, не устает повторять Палья, сейчас объединяет людей, выступая в качестве важнейшего канала, по которому к ним поступает информация. «Чтобы понять Америку, нужен автомобиль и телевизор», - категорически заявляет она, добавляя, что обязана кино большим в своем образовании, чем всем университетам и книгам, вместе взятым.
Как многие люди ее поколения, вот уже двадцать лет ждущие конца «эпохи Гутенберга», Палья в восторге от новых электронных технологий, прежде всего - от глобальной компьютерной сети Интернет, позволяющей пользователю, сидя у себя дома, иметь доступ к фактически неограниченным массивам информации со всего света. В своей последней книге она пишет, что технология - это западная версия расширенного состояния сознания. Электронное и электрическое кодируется у нее как дионисийское, за счет иного, гораздо более гибкого способа организации информации. Впрочем, в этом Палья только пополняет ряды культурологов, обнаруживающих в новых технологиях все черты неевропоцентричного мышления. Разумеется, Палья выступает сторонницей полной свободы слова в Интернете, защитницей киберсекса и киберпорно. Интернет платит ей взаимностью: если академический мейнстрим не очень жалует Палью, то в Интернете регулярно появляются ее новые статьи, перепечатанные кем-либо из поклонников, или интервью, взятые для специальных электронных журналов.
Нетрудно видеть, что главной мишенью Пальи оказываются ее соотечественницы-феминистки и некоторые принципы «политической корректности». Из-за этого многие считают Палью «главной антифеминисткой Америки». Однако сама она с этим не согласна и утверждает, что именно ее взгляды и есть настоящий феминизм, в наиболее полной форме удовлетворяющий потребности женщин.
Настоящий или не настоящий, но Палья действительно может быть названа феминисткой - если понимать под феминизмом не некоторый набор теоретических положений, характерный для некоторой части академического сообщества США, а рефлексию о женщине и ее месте в современном мире. Позиция Пальи - еще одно проявление разнообразия современной феминистской мысли, достаточно сильно различающейся по странам и школам. Американский академический феминизм, заложивший основы «политической корректности», - только одна из таких школ, хотя, может быть, и самая заметная.
Феминизм Пальи, как не устает подчеркивать она сама, совсем другой феминизм: это феминизм за порнографию, феминизм за свободу сексуального выражения, феминизм равных прав, а не феминизм, всегда готовый увидеть в женщине жертву. «Мой феминизм - это феминизм рабочего класса, футбольный феминизм», - восклицает Палья, имея в виду главу из своей последней книги, в которой она объясняет, что именно футбол способен научить женщину стратегии и тактике обороны в сложных жизненных обстоятельствах.
Именно голосом таких - бесстрашных и самостоятельных - женщин и хочет быть Палья, критикующая академический феминизм за то, что он старается не замечать ни шестидесятых, ни сексуальной революции. Подобный феминизм, пишет она, это просто страх белой женщины из среднего класса перед реальностью. Поэтому американским феминисткам следует учиться у женщин «третьего мира», провозгласила Палья на Всемирном женском конгрессе в Пекине. В этом-то и должна заключаться настоящая мультикультурность.
Самым интересным во всем этом является то, что Палья сама остается прежде всего американской феминисткой, с характерной американской зацикленностью на поп-культуре и масс-медиа. Ведя полемику с американским феминизмом, она очень по-американски призывает учиться у стран «третьего мира», а европейскую культурную мысль либо не замечает, либо резко критикует. Особенно резкой становится ее критика в адрес французской школы, символизируемой именами Жака Лакана, Мишеля Фуко или Жака Деррида.
Именно следование их идеям прежде всего породило, по Палье, «кризис в американских университетах». Она обвиняет их последователей в том, что идеи французского постструктурализма устарели в условиях современной культуры, основанной на «медиа», а не на «тексте», и противопоставляет им Маршалла Маклюэна, называя его «одним из величайших пророков наших дней». «Не читайте Лакана, Фуко и Деррида, - обращается она к студентам, - они научат вас строить только на неподвижной основе. Вслушайтесь лучше в одно из посланий афро-американской культуры, в строчки группы «Midnight Star»: «Не паркуйся, бэби, не паркуйся на танцполе!». Вся наша жизнь сегодня - танец, и вы должны научиться двигаться, не разрушая его ритма. Оставаться неподвижным во время танца - это не выбор».
Критикуя французский постструктурализм, Палья апеллирует к уникальности американского опыта: «Вся эта французская чепуха написана, словно «медиа» не существует! Наша культура - поп-культура! Американцы - единственные, кто должны ее интерпретировать!» Лакан, Фуко и Деррида оказываются для Пальи представителями старой, «текстуализированной» Европы, в которой она не может долго находиться: «Я была в Англии и чувствовала себя там, как в тюрьме: для меня было сильнейшим ударом то, что там фактически нет телевидения!»
Однако так рьяно критикуя европейскую культурную мысль, Палья будто случайно упускает из вида ряд французских авторов, уже многие годы работающих именно в области изучения медиа, таких, как Бодрийар или Вирильо. Между тем их работы не только опираются на идеи Маклюэна, но и существенным образом их развивают. Именно они, а не Палья, прежде всего представляют современную гуманитарную науку о медиа.
Разумеется, неудивительны пересечения тезисов Пальи о медиа и поп-культуре и идеях Бодрийара. Интереснее то, что и с резко критикуемым Фуко у Пальи обнаруживается довольно много общего. Прежде всего - это ориентация на традиции Ницше, с его противопоставлением Диониса и Аполлона, как природы и культуры или хаоса и порядка. Для Фуко, как и для Пальи, природа становится тем «местом», где создаются, нарушаются и пересоздаются законы, плавильным котлом, где процесс постоянного обновления-разрушения препятствует о-формлению и законченности.
Аполлоническое начало получает в работах Фуко различные наименования, самым известным из которых оказывается «власть». Именно власть конструирует систему понятий, отличая преступление от не-преступления («Надзирать и наказывать») или определяя границы человеческой сексуальности («История сексуальности»). Таким образом, «трансгрессия» - нарушение границ - оказывается тем самым дионисийским действием, к которому и призывает Камилла Палья. Отсюда объединяющий ее с Фуко интерес к «нарушителям границ» - де Саду и Батаю, «впустившим» дионисийское и хтоническое в культурное пространство.
Если Лакана, Фуко и Деррида Палья критикует, то французскую школу феминизма она старается вовсе игнорировать.
В отличие от американской школы, акцентирующей социальное, французские исследовательницы отталкиваются от психологического, или даже биологического. Это объясняется, прежде всего, сильной психоаналитической традицией, идущей от Жака Лакана, в полемике с которым во многом сформировались идеи Люс Ирегарей или Юлии Кристевой.
Дело в том, что традиционная психоаналитическая схема в своем представлении о развитии личности опирается на мужское тело, выводя, в частности, момент включения человека в социальное из страха кастрации. Это включение происходит, по Лакану, при переходе от так называемой стадии воображаемого к стадии символического. Женщина тем самым оказывается исключена из символического, из той самой «цивилизации», которую Палья называет «аполлонической», но это исключение, по Ирегарей, заложено в самой женской природе: если у мужчины есть фаллос, страх утраты которого заставляет его интегрироваться в символический, знаковый порядок мира, то у женщины фаллоса нет.
Тем самым женщина обречена оставаться на до-Эдиповой стадии, стадии воображаемого, характеризующейся текучестью, расплывчатостью, отсутствием фиксированного центра и близостью к естественным, природным процессам. Не правда ли, знакомый набор? Все это Палья перечисляет, описывая «дионисийское» в противоположность «аполлоническому». Так, «священное дионисийское безумие» легко выводится из особенностей женской истерии и оргазма, описанных, например, в работах Элен Сиксус и Катрин Климент.
Вспоминая описанное выше разделение на два направления феминизма, нетрудно видеть, что Палья и перечисленные выше исследовательницы оказываются, по крайней мере относительно американских феминисток, в одном лагере. Помимо перечисленного, их объединяет интерес не столько к отношению между мужчинами и женщинами, сколько к соотношению между мужским и женским. Так, «женские» и «мужские» особенности мировосприятия могут обнаруживаться и у женщин, и у мужчин. С этим связан также объединяющий Палью и Сиксус культ бисексуальности, понимаемой как сочетание мужских и женских черт: «Бисексуальность - это наша лучшая надежда на преодоление враждебности и ложной поляризованности в нынешней войне полов» («Соблазнительницы и потаскушки»).
Разумеется, совершенно невозможно ставить рядом имена Люс Ирегарей и Элен Сиксус, с одной стороны, и Пальи - с другой. В первом случае мы имеем дело с серьезными мыслителями, а во втором - с фигурой несколько иного ряда. Если первые являются авторами достаточно оригинальных теоретических концепций, то вторая может быть названа в лучшем случае умелым интерпретатором. Вторичность теоретических идей, с одной стороны, и шокирующий способ подачи, с другой, отделяют Палью от серьезных исследовательниц, превращая ее в фигуру поп-культуры, а не философии или науки. Ее радикальные жесты способствуют тому, что ее воспринимают скорее как художника, поп-артиста. Точнее - поп-теоретика.
Положение поп-теоретика тем отличается от поп-певца, что над созданием ее образа не трудится армия имиджмейкеров. Всего того, что Палья добилась, она добилась сама; хотя бы за это она достойна уважения.
Парадоксально, но именно в качестве поп-теоретика Палья может оказаться близка нашей аудитории. Стиль Пальи (особенно стиль ее интервью), в котором взвешенные оценки подменяются темпераментными высказываниями типа «я тащусь от Мадонны» или «Сонтаг в это просто не врубается», идеально подходит для новых иллюстрированных журналов, типа «Матадора» или «Птюча», которые транслируют не столько систему взглядов, сколько набор модных стереотипов, входящих в довольно расплывчатое понятие «стиль жизни». Не случайно большинство интервьюируемых подаются в них как «художники» - в крайнем случае, «художники жизни». Точно так же, как в Дыховичном интересно не то, какое кино он снимает, а на каких машинах когда ездил, - так и в Палье отечественного читателя способно заинтересовать, во что она одевается и какие футбольные команды предпочитает; а Палья, в отличие от серьезных теоретиков, на эти темы говорит вполне охотно.
С другой стороны, ее эссе, сочетающие обсуждение актуальных проблем и глобальное теоретизирование, выводящее на «последние вопросы», удивительно близко российской «культурологии» - фундаментальной гуманитарной науке обо всем с неясными и непроработанными методологическими посылками. Эти эссе идеально подходят для «толстых журналов», рассчитанных на среднего интеллигента, которому хотелось бы быть в курсе последних достижений теоретической мысли, но который - в большинстве своем - не будет читать философов и теоретиков даже в переводе, не то что в оригинале. В этом жанре новизна и оригинальность мысли менее важна, чем умение вовремя и в нужной связи напомнить - а для кого-то и впервые изложить - интересную теоретическую концепцию. Можно было бы назвать это «популяризацией», если бы не утвердившаяся за этим словом пренебрежительная аура.
И наконец, та ветвь феминизма, которую Палья, в меру своих сил, представляет, в России известна непростительно мало; и эта малость тем непростительней, что именно такая его разновидность способна найти в России горячих приверженцев. На этой ниве Палья вне конкуренции: высокий теоретический уровень работ Сиксус и Ирегарей неизбежно сужает число их возможных российских читателей. Неприятие американской разновидности феминизма в России имеет под собой две основных причины: наши женщины после семидесяти лет советской власти не могут слышать о равенстве полов, подозревая в этом очередной мужской обман («То есть я буду и на работу ходить, и в магазин? Нет, мужа я в магазин не пущу - он там не то купит!»), а с другой стороны, сдержанно относится к разъяснениям, что их сексуальным поведением манипулируют извне. После десятилетий навязанного равенства и пуританизма многие женщины хотят неравенства и сексуальной свободы, причем сексуальная свобода понимается как возможность добиться неравенства, представляющегося выгодным для себя («Я буду дома сидеть, а он (они) будут меня содержать»). Американский же феминизм заботят другие проблемы - отсюда бытующие в обществе неадекватные представления о нем и о феминизме вообще («Феминистки - это те, которые против мужчин»). В этом смысле позиция Пальи, отстаивающей сексуальную свободу и отводящей женщине первое место в любых отношениях между полами, наверняка найдет множество приверженцев (точнее - приверженок?). Так, автор статьи почти уверен, что по трем обсужденным в статье вопросам (проституция, изнасилование на свидании и порнография) подавляющее большинство российских женщин, особенно молодых, выскажут полное согласие с ее позицией.
Останавливает, впрочем, одна мысль: если бы в Москве Палье удалось стать культовой фигурой, то - в силу какой-то странной аберрации - она наверняка предстала бы в сознании рядового читателя как «американская феминистка», то есть представительница того самого американского феминизма, который сама она столь сильно не любит. Впрочем, этот парадокс был бы всего лишь еще одним в длинной цепи противоречий, которыми опутана Камилла Палья: антифеминистка среди феминисток, теоретик среди художников и художник среди теоретиков.
«Природа ставит трудные задачи. Природа — это одновременно молот и наковальня, между которыми происходит разрушение индивидуальности. Смерть, превращение в землю, воздух, воду и огонь — вот что было бы абсолютной свободой… Сексуальность и природа — это дикие, языческие силы. Нельзя понять сексуальность потому, что нельзя понять природу. Наука — это методика логического анализа действий природы. Она уменьшила человеческий страх перед космосом, продемонстрировав материальную основу природных сил и, зачастую, их предсказуемость. Но наука всегда играет в обороне. Природа нарушает правила, когда захочет. А наука не может предотвратить ни одного удара молнии. Западная наука — продукт аполлонического мышления, которое надеется, что холодный свет разума рассеет мрак, — что первобытная ночь может быть отброшена и побеждена путём построения классификаций и выдумывания новых названий»
«Садомазохизм всегда оказывается неподалёку от тех мест, где происходит поиск или достижение сексуальной свободы»
«Проститутки — это никакие не жертвы мужчин, как нас пытаются уверить феминистки. Это, скорее, завоевательницы мужчин, — изгои, контролирующие сексуальный канал между природой и культурой»
«Порнография, прорывающаяся наружу в периоды, когда индивидуальность свободна, предъявляет нам неприятную правду о природе, обычно хитроумно скрываемую цивилизацией. Порнография повествует о похоти, о животной части нашего существа, которая никогда не будет полностью приручена любовью. Похоть примитивна, агрессивна, асоциальна. Порнография позволяет нам исследовать наиболее глубинное и запретное в себе. Порнография позволяет телу жить в языческой славе, в буйстве, в хаотичной полноте плотского. Определяя мужчину как врага, феминизм отчуждает женщин от их собственных тел… Феминизм не имеет представления о том, что делать с сексуальностью, которая укоренена в телесности и управляется инстинктами»
«Элизабет Тейлор — это женщина дофеминистской эпохи. И в этом — источник ее длящегося величия и уместности. Она владеет той сексуальной властью, которою феминизм не в состоянии объяснить и попытался разрушить. В звездах вроде Тейлор мы ощущаем разрушающее миропорядок влияние легендарных женщин — таких, как Далила, Саломея и Елена Троянская. Феминизм попытался избавиться от femme fatale как от женоненавистнической клеветы, затасканного штампа. Но femme fatale — это выражение древнего, абсолютного контроля женщины над царством сексуальности. Призрак femme fatale проникает в любые отношения между мужчиной и женщиной.»
«Наше представление о красоте — это урезанное катастрофическое пространство хтонического насилия, с которым мы не желаем встречаться каждый день, выходя из дома на прогулку. Каждый раз, говоря, что природа прекрасна, мы произносим молитву, перебирая в пальцах чётки нашей тревоги… представление о красоте — это защитный маневр уклонения от уродливости секса и природы. Женские гениталии гротескны, — ибо они представляют собой расщелину, разлом земной коры, ведущий в хтоническую пещеру матки»
«Не женщины распоряжаются собственным телом, но природа. Мифологическая идентификация женщины с природой абсолютно верна. Вклад мужчины в продолжение рода мимолётен. Зачатие — это мгновенный акт, ещё один фаллический пик на диаграмме протекания процесса. С этого пика мужчина соскальзывает в состояние полной бесполезности. Беременная женщина демонически, дьявольски совершенна. Она представляет собой онтологическую целостность, не испытывающую нужды ни в чем и ни в ком»
«Менструация и деторождение — это вещи слишком варварские, чтобы служить материалом для комедии. Уродливость этих вещей породила колоссальное смещение исторического статуса женщины в сторону сексуального объекта, чья красота постоянно обсуждается и модифицируется. Красота женщины — это компромиссный вариант ее опасной архетипической привлекательности. Красота обеспечивает нашему взгляду комфортную иллюзию интеллектуального контроля над природой»
«У Фуко, к которому я обычно не слишком хорошо отношусь, есть одно место, в котором я полностью с ним согласна. Он полагает, что не должно быть никаких законов, ограничивающих сексуальность. Я тоже так думаю. Законы должны касаться только тех случаев, когда происходит насилие или принуждение. Многие вещи, касающиеся сексуальности скрыты… Мой образ мыслей тяготеет к либертарианству. Это означает, что я противостою вторжению государства в частные сферы — такие как аборты, содомия, проституция, порнография, употребление наркотиков или самоубийство. Я намерена твердо отстаивать ту точку зрения, что все эти вещи должны являться предметом свободного выбора в рамках представительной демократии»
«Травма шестидесятых убедила меня в том, что эгалитаризм моего поколения был сентиментальной ошибкой… Теперь я полагаю, что иерархия прекрасна и необходима. Эффективная структура освобождает; эгалитаризм запутывает, замедляет, создаёт препятствия, умерщвляет»
«Я полностью отвергаю пересоздать мужчин таким образом, чтобы они стали робкими и чувствительными, — в сущности, превратить их в новую разновидность женщин, в современных евнухов, — что, разумеется, было бы женщинам гораздо удобнее. Я не думаю, что это совпадает с интересами человеческого рода. Мы хотим мужественности и энергичности, и я боюсь, что для того, чтобы снова получить мачо в своё распоряжение, нам придется пройти через определённый период нестабильности в сексуальных отношениях»
«Предназначение женщины — властвовать над мужчиной. Не служить ему, не льстить ему, не вешаться на него в поисках того, кто поведёт её за собой. Но и не оскорблять его, не унижать, не рассматривать как угнетателя. Гомосексуалы и люди искусства создают пространство, свободное от власти женщины, но большинству мужчин женщины необходимы для равновесия, для осуществления связи с подземным миром чувственной истины. Когда женщины отходят от мужчин, как это в массовом порядке произошло в лесбийском феминизме, мы сталкиваемся с огромным культурным бедствием. Женщина должна понять, что, связывая себя обязательствами с мужчиной, она, в мужском бессознательном, сливается с его матерью и наследует, таким образом, амбивалентность этих отношений»
«Времена, когда брак и религия сильны — это счастливые времена. Система и порядок защищают нас от пола и природы. К несчастью, мы живем в такое время, когда хаос сексуальности вырвался на свободу»
« сказал, что мы вернулись к устной традиции — к долитературной коммуникации посредством масс медиа. Для меня афроамериканская культура как раз является частью устной традиции… Люди должны понимать, что эта культура может быть гораздо лучше осмыслена посредством метафор, рожденных Интернетом и мультимедийной компьютерной технологией»
«Феминизму 200 лет. И в его истории множество фаз. Мы можем критиковать текущую фазу, но это совершенно не обязательно будет являться критикой феминизма вообще. Я хочу спасти феминизм от феминисток. Себя я идентифицирую с довоенным феминизмом… с тем периодом, когда женщина была независимой, полагалась на собственные силы, признавала свою личную ответственность, а не обвиняла в своих проблемах других людей. Идеальные феминистки для меня — это абсолютно независимые и бездетные Амелия Экхарт и Кэтрин Хэпберн , — последняя открыто выступала против того заблуждения, что возможно будто бы и «рыбку съесть, и ног не замочить»… Феминизм предал женщин, создал отчуждение между полами, заменил диалог политической корректностью. Современная независимая женщина была порождена капиталистической Америкой. Никогда ранее женщина не была так свободна в том, что касается одежды, карьеры и сексуальной ориентации»
« — это разновидность искусства, аполлонический артефакт, конкурирующий с природой. Это ханжество со стороны феминисток и интеллектуалов — наслаждаться всеми радостями и удобствами капитализма, одновременно над ним издеваясь… Каждый, кто был рождён в капиталистическом обществе, кое-что ему должен. Отдайте кесарю кесарево»
«Нам нужен новый феминизм, акцентирующий личную ответственность, открытый искусству и полу со всеми их темными и жестокими тайнами. Феминистки конца столетия будут неприличными, они будут близки к нуждам простых людей и, в озорной манере Шестидесятых, будут немедленно высказывать то, что у них на уме»
«Мадонна — настоящая феминистка. Она выставляет напоказ пуританство и удушающую идеологию американского феминизма, зациклившегося на подростковом нытье. Мадонна научила молодых женщин тому, как быть действительно женственными и сексуальными, сохраняя, тем не менее, контроль над собственной жизнью»
«Просвещенный феминизм двадцать первого века примет сексуальность и отвернется от иллюзий, ханжества, ложной стыдливости и мужененавистничества компании МакКиннон-Дворкин. Женщины не узнают, что они из себя представляют, пока они не позволят мужчинам быть мужчинами. Я отвергаю феминистские проповеди насчет «мужского взгляда», который вроде бы делает инертным и пассивным всё, на что падает… Сексуальная объективация присуща человеческому роду и неотличима от творческого импульса»
