Известно, что у многих животных мать запечатлевается в подсознании детеныша сразу после рождения. Например, только что вылупившиеся гусята запечатлевают в качестве своей матери первый попавшийся им на глаза движущийся предмет; и даже если это механическая заводная игрушка, они будут следовать за ней повсюду. Таков их механизм адаптации. Жизнь этих птенцов зависит от запечатлевания своей матери, так как без нее малыши беспомощны, а гусыня никак не может следовать за всеми своими отпрысками. У людей же в отличие от других животных необходимо, чтобы мать запечатлела своего ребенка, ведь человеческий детеныш чересчур слаб и беспомощен, чтобы следовать за кем-либо, и единственный контакт, который он способен поддерживать со своей матерью, это крик, в случае если его ожидания не удовлетворены.
Этот важнейший механизм импринтинга настолько мощен и так глубоко укоренился в природе женщины, что главенствует над всеми остальными ее импульсами и соображениями. Какой бы уставшей и голодной ни была мать, какие бы другие проблемы ее ни занимали, она неизменно сначала накормит и приласкает неказистого человечка, которого она видит впервые. Если бы это было не так, человек бы не прошел через все эти сотни тысяч поколений. Импринтинг, неотъемлемая часть гормонально обусловленных событий родов, должен произойти сразу же после рождения, иначе будет слишком поздно; доисторическая мать не могла позволить себе даже на несколько минут оставаться равнодушной к своему новорожденному ребенку, ибо столь сильному импульсу следуют незамедлительно. Наличие импринтинга в цепи событий - необходимое условие нормального развития отношений между матерью и ребенком.
Что же происходит, если процессу импринтинга помешали и ребенка забрали у матери именно в тот момент, когда она была готова приласкать дитя, дать ему грудь, взять на руки, прижать к своему сердцу, или если в мать накачали столько обезболивающих, что она уже не способна полностью ощущать установление связи со своим ребенком? В этом случае потребность в запечатлевании младенца переходит в ощущение горя и утраты. Во время бесчисленных предыдущих рождений единственным случаем, когда матери было некого приласкать после родов, был случай рождения мертвого ребенка. Реакция на это была одна - скорбь. Когда время упущено, а потребность осталась неудовлетворенной, то инстинкты предполагают, что ребенок умер и необходимость в запечатлевании уже отпала.
В роддомах врачи отдают ребенка матери не сразу, а через несколько минут или даже часов, когда она уже в состоянии траура и скорби. В результате женщина часто чувствует вину за то, что не смогла "стать хорошей матерью", полюбить свое дитя, а также страдает от пресловутой послеродовой депрессии, классической трагедии западного общества, тогда как природа готовила ее к самому глубокому и волнующему событию в жизни - рождению ребенка.
В наших роддомах новорожденного ребенка, снедаемого древним желанием прикосновения к гладкой, излучающей тепло, живой плоти, заворачивают в сухую безжизненную материю. Его кладут в ящик, служащий кроваткой, и оставляют одного, задыхающегося в слезах и рыданиях, в совершенно неподвижном заточении (впервые за время своего беззаботного существования в чреве матери и за миллионы лет эволюции его тело испытывает эту пугающую неподвижность). Все, что он слышит, - вопли других жертв этой невыразимой пытки. Звуки для него ничего не значат. Малыш плачет и плачет; его легкие полыхают обжигающим воздухом, а сердце распирает отчаяние. Но никто не приходит. Не теряя веры в "правильность" своей жизни, как и заложено в него природой, он делает единственное, что у него пока получается, - продолжает плакать. Проходит целая вечность, и ребенок забывается сном.
Вдруг он просыпается в этой безумной и пугающей гробовой тишине и неподвижности, вскрикивает. С ног до головы его тело охватывает огонь жажды, желания и невыносимого нетерпения. Хватая ртом воздух для дыхания, дитя кричит и надрывается; пронзительный звук его воплей наполняет голову пульсирующей лавиной. Он кричит до хрипов в горле, до боли в груди. Наконец боль становится невыносимой, и вопли постепенно слабеют, затихают. Ребенок слушает. Открывает ладони, сжимает кулаки. Поворачивает голову в одну сторону, в другую. Ничего не помогает. Это просто невыносимо.
Он снова взрывается рыданиями, но натруженное горло снова дает о себе знать болью и хрипами, и вскоре ребенок затихает. Он напрягает свое измученное желанием тело и находит в этом какое-то облегчение. Тогда он машет руками и ногами. Останавливается. Это существо не способно думать, не умеет надеяться, но уже умеет страдать. Прислушивается. Затем снова засыпает.
Проснувшись, малыш мочится в пеленку, что хоть как-то отвлекает от мучения. Но удовольствие от процесса и приятное струящееся ощущение теплоты, влажности в районе нижней части тела вскоре исчезают. Теплота становится неподвижной и постепенно сменяется пробирающим холодом. Он машет ногами. Напрягает тело. Всхлипывает. Охваченный отчаянием, желанием, безжизненной неподвижностью, мокрый и неустроенный, ребенок плачет в своем убогом одиночестве, пока не забывается в одиноком сне.
Вдруг, что за чудо, его подняли! Желания и ожидания маленького существа, похоже, начали находить свое удовлетворение. Мокрую пеленку убрали. Какое облегчение! Живые, теплые руки прикоснулись к его коже. Подняли ноги и обернули их новой сухой, безжизненной тканью. Вот и все.
Прошел лишь миг, и ему кажется, что не было вовсе и этих теплых рук, и мокрой пеленки. Нет осознанной памяти - нет даже искры надежды. И снова невыносимая пустота, безвременье, неподвижность, тишина и желание, жажда. Инстинкты ребенка пускают в ход крайние меры, но все они предназначены для заполнения пустот в потоке правильного обращения или для сигнала о помощи к тому, кто хочет и может ее оказать. У врожденных инстинктов нет способности разрешения таких экстремальных ситуаций. Это находится за пределами их широких возможностей. Новорожденный, проживший от силы несколько часов, уже вышел за пределы спасительных сил могучих инстинктов и находится в полной растерянности. Его пребывание в чреве матери стало первым и последним периодом его жизни, который можно было бы назвать состоянием непрерывного благополучия. Природа же заложила в человеке ожидание, что в таком состоянии он проведет всю свою жизнь. Однако это могло произойти лишь при том условии, что мать правильно обращается со своим ребенком и вступает с ним во взаимодополняющие и взаимообогащающие отношения.
Кто-то пришел и поднял его в воздух. Здорово! Его снова вернули к жизни. Конечно, на вкус малыша, держат его чересчур осторожно, но зато есть движение. Наконец он чувствует себя в своей тарелке. Всех мучений, которые ему пришлось испытать, как будто не было и в помине. Теперь он уже на руках, правда, кожа его все еще жаждет прикосновений живого тела, а не ткани, но лицо и руки ребенка свидетельствуют об удовлетворении. Приятное впечатление о жизни, свойственное человеческой природе, практически восстановлено. Дитя наслаждается вкусом и гладкостью материнской груди, пьет жадными губами теплое молоко, слышит знакомое сердцебиение, напоминающее ему о безоблачном существовании в матке, воспринимает своим пока затуманенным взором движение и жизнь. Здесь же звуки материнского голоса. Все хорошо и правильно, кроме, пожалуй, одежды и запаха (мать пользуется туалетной водой). Он довольно сосет грудь, а когда насыщается, то впадает в дремоту.
Пробуждается он снова в аду. Ни сладкие воспоминания, ни надежда, ни мысли не могут принести успокоение и напоминание о встрече со своей мамой. Проходят часы, дни, ночи. Он плачет, а когда устает, засыпает. Просыпается и мочится в пеленки. Теперь это уже не доставляет ему никакого удовольствия. Не успевает малыш почувствовать облегчение от опустошения своих внутренностей, как на смену ему спешит обжигающая боль от соприкосновения уже раздраженной кожи с горячей, кислой мочой. Он вскрикивает. Его изможденные легкие должны кричать, чтобы заглушить эту боль, яростную и жгучую. Он вопит, пока плач и боль не утомят его и не придет сон.
К тому времени, когда младенец оказывается в доме своей матери (безусловно, это никак не его дом), он уже сведущ в этой жизни. На уровне подсознания первый жизненный опыт будет накладывать отпечаток на все последующие впечатления этого человека. Поэтому для него жизнь будет казаться очень одинокой, черствой и нечувствительной к его сигналам, полной боли и страдания.
Дом для ребенка мало чем отличается от палаты роддома, за исключением того, что раздражение и сыпь на попке регулярно смазывают кремом. Часы бодрствования ребенка проходят в зевоте, жажде и нескончаемом ожидании того, что "правильные" события наконец заменят тишину и пустоту. Иногда, лишь на несколько минут в день, его непреодолимое желание прикосновения, жажда рук и движения утоляются. Его мать - одна из тех женщин, что после долгих раздумий решила кормить ребенка грудью. Она любит его со всей неведомой ранее нежностью. Сначала ей бывает тяжело класть ребенка после кормления обратно в кровать, и особенно потому, что он так отчаянно кричит. Но она убеждена, что это делать необходимо, так как ее мать объяснила (а уж она-то знает), что если поддаться ребенку сейчас, то потом он вырастет испорченным и избалованным, и потом "не слезет с рук". Она же хочет делать все правильно; в какой-то миг к ней приходит ощущение, что это маленькое существо на руках ей важнее и дороже всего на свете.
Она вздыхает и кладет ребенка в кроватку, украшенную желтыми утятами и вписывающуюся в дизайн всей детской комнаты. Она приложила немало стараний, чтобы украсить ее мягкими легкими шторами, ковром в виде огромной панды, обставить мебелью: белым шкафом, ванночкой и пеленальным столиком со всякими присыпками, маслами, мылом, шампунем, расческой, которые сделаны в особой детской цветовой гамме. На стене висят картинки детенышей разных животных, одетых по-человечески. Ящики шкафа заполнены крошечными кофточками, пижамками, ботиночками, шапочками, рукавичками и пеленками. На шкафу плюшевый мохнатый ягненок неестественно стоит на задних лапах рядом с вазой с цветами: их лишили корней в угоду матери ребенка, которая "любит" цветы.
Женщина расправляет рубашечку на ребенке и укрывает его вышитой простыней и одеяльцем с его инициалами. Она с удовольствием отмечает все эти мелочи. Еще бы, она не поскупилась для того, чтобы превратить эту комнату в идеальную детскую, хотя ее молодая семья пока не может позволить себе обставить мебелью остальные комнаты. Мать склоняется поцеловать гладкую, как шелк, щечку ребенка и покидает комнату. Тело младенца сотрясает первый душераздирающий крик.
Она тихонько прикрывает дверь. Да, она объявила ему войну. Ее воля должна победить. За дверью раздаются звуки, похожие на крики человека под пыткой. Ее материнские инстинкты говорят ей, что ребенку плохо. Если природа дает понять, что кого-то пытают, то так оно и есть. Истошные вопли ребенка - не преувеличение, они отражают его внутреннее состояние.
Мать колеблется, ее сердце разрывается на части, но она не поддается порыву и уходит. Его ведь только что покормили и сменили пеленку. Она уверена, что на самом деле он ни в чем не нуждается, а поэтому пусть плачет, пока не устанет.
Ребенок просыпается и снова плачет. Его мать приоткрывает дверь, заглядывает в комнату, чтобы убедиться, что он на месте. Затем тихонько, словно боясь разбудить в нем ложную надежду на внимание, она снова прикрывает дверь и торопится на кухню, где она работает. Кухонную дверь она оставляет открытой на тот случай, если "с ребенком что-нибудь случится".
Плач малыша постепенно перешел в дрожащие стенания. Так как на плач не следует никакой реакции (хотя ребенок ожидает, что помощь должна была давным-давно подоспеть), желание что-то просить и сигнализировать о своих потребностях уже ослабло и затерялось в пустыне равнодушия. Он оглядывает пространство вокруг. За поручнями кроватки есть стена. Свет приглушен. Но он не может перевернуться. И видит лишь неподвижные поручни и стену. Слышны бессмысленные звуки где-то в отдаленном мире. Но рядом с ним нет звуков, тишина. Он смотрит на стену, пока его глаза не смыкаются. Открыв их снова, он обнаруживает, что поручни и стена все на том же месте, но свет стал еще более приглушенным.
Вечное разглядывание поручней и стены перемежается вечным разглядыванием поручней и потолка. Там далеко, с другой стороны, есть какие-то неподвижные формы, они всегда там.
Но иногда, бывает, происходит движение. Что-то закрывает его уши, свет приглушен, огромные кучи тканей навалены поверх его тела. Тогда он может видеть белый пластиковый угол внутри коляски и иногда, если его положат на спину, небо, внутреннюю часть крыши коляски и время от времени высотные дома, проплывающие мимо него на расстоянии. Там высоко колышутся кроны деревьев, которым также нет до него дела, иногда люди смотрят на него и разговаривают, в основном между собой и изредка с ним.
Они частенько трясут перед лицом ребенка гремящим предметом, и близость этого движения и звука создает впечатление, что жизнь совсем рядом. Он протягивает руки и ударяет по погремушке, ожидая, что вот-вот почувствует "правильность" своего существования. Дотягиваясь до погремушки, дитя хватает ее и тащит в рот. Нет, совсем не то. Он взмахивает рукой, и погремушка летит прочь. Но тут же человек возвращает игрушку ему в руки. Со временем ребенок понимает, что вслед за тем, как бросишь вещь, появляется человек. Ему хочется, чтобы эта спасительная фигура появлялась вновь и вновь, поэтому он бросает погремушку или любой другой предмет до тех пор, пока трюк с появлением человека работает. Когда погремушка перестала возвращаться в его руки, осталось лишь пустое небо и внутренняя часть крыши коляски.
Но часто его награждают частицами жизни, когда он начинает плакать в коляске. Мать сразу начинает покачивать коляску, поняв, что это вроде успокаивает малыша. Его невыносимое желание движения, опыта, который получали его предки в первые месяцы жизни, сводится лишь к потряхиванию коляски, дающему пусть убогий, но все же какой-то опыт и ощущения. Голоса неподалеку никак не относятся к нему самому, а поэтому не имеют никакой ценности с точки зрения удовлетворения его ожиданий. Но все же эти голоса нечто большее, чем безмолвие детской. Объем получаемого ребенком опыта, необходимого для развития, практически равен нулю, а его основные ощущения - жажда и желание (чего-либо).
Его мать регулярно взвешивает ребенка, с удовлетворением отмечая его успехи...
Предметы, которые взрослые помещают в пределы его досягаемости, предназначены для приблизительной подмены недополученных впечатлений и опыта. Все знают, что игрушки служат для успокоения маленького горемыки. Но почему-то никто не задумывается, из-за чего же он так неутешно плачет.
Пальму первенства здесь держит плюшевый мишка или подобная мягкая игрушка, с которой можно "спать в обнимку" ночью. Другими словами, мишка нужен для того, чтобы обеспечить ребенку постоянное присутствие близкого существа. Постепенно формирующуюся крепкую привязанность к игрушке взрослые склонны рассматривать скорее как наивную детскую причуду, а не признак обделенности вниманием ребенка, который вынужден липнуть к неодушевленному куску материи, заменяющему ему верного и постоянного друга.
Отрывок из книги Жан Ледлофф "Как вырастить ребенка счастливым"
Вконтакте
Как таковой мыслительной деятельности, в понимании взрослого человека, у младенцев нет. Зато они прекрасно воспринимают (хочется сказать - впитывают) информацию из окружающего мира и реагируют на нее эмоционально. У них хорошо развита эмоциональная память и происходит активный процесс познания мира. Если порой вам кажется, что ваш младенец "задумался", скорее всего он просто сосредоточен на ощущениях и целиком погружен в них. Признаки как такового "думания", при помощи слов и понятий, начинает формироваться начиная с трех лет. Но уже до этого возраста ребенок способен выдавать довольно логические фразы и реакции. Это результат максимально использования эмоциональной памяти + навыков освоения действительности. Придавать им серьезного значения не нужно, так как уже через час малыш может заявить вам совершенно другое.
Слов взрослого языка младенцы, естественно, не знают. Но язык-то у них есть, а значит, есть и соответствие между "планом содержания" и "планом выражения". Вот они и обозначают собственными знаками всю доступную им информацию.
Поскольку у младенцев преобладает ассоциативно-интуитивня обработка информации, то и знаки их языка носят комплексный характер с преобладанием паралингвистических средств. Логика и дискретное мышление развиваются постепенно, а вслед за ними помаленьку совершенствуются и символы языка. Сначала дифференцируются отдельные крики, потом появляются отдельные оформленные фонемы, а уж потом - их комбинации вроде всем известного "агу".
Важный этап развития мышления состоит в сопоставлении слов, произносимых взрослыми, с теми ситуациями, в которых они произносятся. Этим закладывается не только пассивное восприятие вербальной речи, но и формируются соответствия, которые впоследствии обеспечат активное владение словами. Поэтому очень важно не чирикать с младенцами на их языке, а с самого начала демонстрировать им правильную речь.
Ну, вообще, думаем мы не словами, а образами. Не всегда. Если мы пытаемся, к примеру, готовиться к экзамену, изучаем иностранный язык, составляем речь, то тогда мы думаем словами. Сами задумайтесь, в вашей голове не 24/7 звучит "тот самый голос", который озвучивает ваши мысли (возможно, он ваш, возможно, чей-то другой). Мы представляем себе картинку, представляем, как говорят другие персонажи. Для младенца это слова мамы или папы, это его собственные звуки, которые он издаёт, потому что для него они имеют значение. Это его собственный язык. Младенец точно так же, как и мы сейчас, видит в своей головы картинки и образы, а не бегущую строчку.
Ко всему вышесказанному хочу добавить, что сознание младенца и взрослого очень отличаются. Когда мы с вами, думая о чем-то, слышим в своей голове закадровый голос, речь идет о выборочной, контекстно отфильтрованной информации, которая на условно длительное время становится доминантой. Но у малышей занятость сознания тем или иным процессом, по всей видимости, зависит не от актуальности информации, а от её интенсивности или новизны. Младенческий мозг действительно буквально "впитывает" информацию в огромных объемах, однако только учится ее интерпретировать (о поразительных способностях детей к обучению рекомендую почитать у Т.В. Черниговской, или послушать ее лекции). Для привычного нам мышления необходим индивидуальный опыт, и младенец накапливает его и закрепляет доступными средствами. То, что выглядит со стороны как наивность и любознательность, то что кажется примитивной игрой или смешной бессмысленной тарабарщиной - на самом деле является проявлением очень важных и, честно говоря, удивительных свойств мозга.
На заре становления психологии было распространено мнение, что в мыслях крохи отражается только то, что он видит вокруг себя. Такое наглядное мышление, по мнению специалистов того времени, выражается лишь в эмоциональной оценке увиденного. А потому в книгах, посвященных уходу и воспитанию ребенка, предлагалось использовать при общении с малышом одни и те же эмоции. При этом практически на нет сводилась необходимость общения с младенцем на привычном, родном ему языке, а мам, практикующих нормальную речь, а не «сюсюкание», называли «интеллектуалками» и порицали такой стиль общения, объясняя тем, что ребенок не поймет того, о чем ему говорят. Авторы этих книг утверждали, что ребенку нужно говорить простые слова («мама», «папа», «баба», «деда», «дай», «возьми») и этого будет достаточно, потому что все взрослые слова для его понимания пока недоступны. Безусловно, считали психологи, ребенку важен стиль общения – улавливая интонации, кроха будет или радоваться, или пугаться, а потому улыбке и гуканью как «нормальному» объяснению в любви уделялось гораздо большее внимание, нежели речи и ее возможностям.
С другой стороны, в это же самое время многие педагоги, психологи и педиатры стали замечать, что дети тех самых «интеллектуалок», с которыми родители и близкие люди общались на взрослом языке, показывали предметы окружающего мира и объясняли их назначение, развивались быстрее, демонстрируя не только хорошие навыки устной речи, но и логику. А вот те, с которыми разговаривали на сугубо детском языке, отставали от своих говорящих сверстников и по срокам развития речи, и по качеству произносимых слов.
Значение речи для развития
Наблюдая за развитием младенцев, ученые стали все больше замечать такую тенденцию: те дети, которым говорили и показывали предметы, спрашивали: «Где мама?», «Где мячик?», уже к пяти месяцам начинали узнавать предметы, называемые словами, и тянуться в направлении того предмета или человека, о месте нахождения которого спрашивали взрослые. Некоторые особо шустрые крохи уже в 7-8 месяцев говорили первое слово, а к году их словарный запас составлял порядка 8-10 слов. Логично сказать о том, что эти дети, имея в пассивном запасе приличный объем слов, начинали манипулировать ими, составлять простенькие предложения, потому что его способность чуть ли не с рождения познавать мир и обучаться была реализована. И самая непосредственная роль в этом процессе отводилась речи, потому что, являясь высшей психической функцией, она «тянула» за собой все познавательные процессы: память, внимание и мышление.
Именно поэтому сейчас детские психологи и педагоги, специализирующиеся на раннем развитии, самое пристальное внимание уделяют развитию речи. С ее помощью маленький человечек запоминает названия предметов окружающей действительности, учится рассуждать и устанавливать причинно-следственные связи, находить отличия. И это с самого нежного возраста. Ребенок познает мир – это понятно всем. Но что же представляет собой мир человека, едва появившегося на свет?
Мир глазами младенца
Кажется, что новорожденный малыш, который только что родился (появился как бы «из ничего и ниоткуда»), ничего не знает и ничего не понимает. Однако кое-что он все же очень хорошо понимает. Педиатры и неонатологи, работающие в роддомах много лет, это прекрасно понимают и видят.
Вспомните, как медперсонал общался с вашим крохой и другими детками, пока вы лежали в роддоме? И врачи, и медсестры… разговаривали с младенцами, как вы бы общались, например, с трехлетками. Удивительно, но дети переставали плакать, когда им говорили, что скоро их будут кормить, некоторые даже протягивали ручку, когда их просили, или даже открывали ротики, когда их просили именно об этом. Такое понимание речи взрослых, по мнению психологов, объясняется тем, что кроха, находясь в животе мамы, все слышит и понимает, и к концу беременности словарный запас запоминаемых и понимаемых слов расширяется (конечно, при условии, что ребенок слышал мамину речь, к нему обращенную, а не звуки телевизора, работающего фоном).
Магия или память?
Иногда в изданиях «желтой прессы» или интернет-изданиях аналогичного характера появляются странные заголовки: «Он помнит, как родился» или «Ощущения родом из детства не дают покоя женщине». Прочитав материалы публикаций, многие думают, что это байка или желание привлечь больше читателей. Однако история медицины и психологии содержит множество фактов, говорящих о наличии ранней памяти.
Например, одна женщина вспоминала состояние собственного рождения, которое могла описать как катастрофу или болезнь, описывала боль в пупке, усиливающуюся при крике. Эта женщина, уже будучи взрослой, рассказывала о своем страхе, связанном с неумением произносить нужные слова: хотелось сказать что-то очень важное, но вместо привычных слов получались «звериные» звуки. Хотя она отмечает, что эти ощущения запомнились не так ярко, потому что мысли были «кратки» из-за неумения сосредотачиваться. А вот, по ее словам, тактильные ощущения она помнит намного ярче и больше: рассказывая о том, что ей очень не нравилось шерстяное одеяло, которое кололо кожу, заостряла внимание на приятной фланелевой пеленке красного цвета, на которой было приятно лежать. Причем после выяснилось, что эту пеленку родители забыли на даче, когда девочке было полгода, то есть эти воспоминания очень и очень ранние.
Другой случай: молодой человек рассказывал родителям, что знает дорогу, по которой его везли из роддома. Его описание не совпадало с привычным городским маршрутом, по которому ездили тогда автомобили и общественный транспорт. Чуть позже кто-то из близких вспомнил, что в тот день ребенка везли именно той дорогой, детали которой молодой человек «выдал» из своих воспоминаний.
Что это? Мистика, предчувствие, дежавю или астрал – никто не может объяснить точно, потому что ученые понимают: анализа воспоминаний недостаточно. Требуются исследования и эксперименты, которые докажут наличие ранней памяти у младенцев.
О чем думает малыш, никто точно сказать не может. Но если вы подойдете к нему, возьмете на руки и поговорите, он будет вас понимать, ведь все девять месяцев внутриутробной жизни он слышал вас и ваша совместная память такая большая. Скажите ему те слова любви и нежности, которые он уже слышал; назовите кроху ласково по имени и скажите: «Не бойся, мой маленький! Я всегда буду рядом и помогу тебе войти в этот мир». Вы увидите: ваш ребенок вас понимает. Он все понимает, но как-то по-своему.
Марина Романова
Журнал "40 недель. Календарь беременности" № 10 (53) Октябрь 2012
