Поезд проехал длинный туннель на границе двух провинций и остановился на сигнальной станции. Отсюда начиналась снежная страна. Ночь посветлела.
Девушка, сидевшая по другую сторону прохода, поднялась, подошла и опустила окно рядом с Симамурой. В вагон ворвался холодный, пахнувший снегом воздух. Девушка далеко высунулась в окно и крикнула в пустоту:
Господин начальник станции!.. Господин начальник станции!..
Неторопливо ступая по снегу, подошел человек с фонарем. На нем была меховая шапка, закрывавшая уши, и шарф до самого носа.
Неужели действительно так холодно, подумал Симамура и посмотрел в окно. Пустынное место. Лишь вдалеке, у подножия горы, где темнота поглощала снежную белизну, виднелось несколько унылых строений барачного типа, очевидно казенные дома для железнодорожников.
Это я, господин начальник! Как поживаете?
А-а, это ты, Йоко!.. Домой, значит, едешь… А у нас опять холода.
Я слышала, младший брат теперь здесь, у вас, служит. Спасибо, что о нем позаботились.
Служит, служит, да боюсь, зачахнет он здесь с тоски. Такое это уж место. Жаль, совсем ведь еще молодой парнишка.
Совсем молодой, маленький даже. Вы уж, господин начальник, присмотрите за ним, поучите его, прошу вас!
Ладно, присмотрю. Да он пока ничего, здоров, с работой справляется… А у нас тут скоро самая горячая пора наступит. В прошлом году такие снега были, жуть! И без конца снежные обвалы. Все поезда тут застревали. Так и стояли на путях. Жителям ближних деревень работы подвалило - они день и ночь варили рис для пострадавших.
Господин начальник, кажется, вы очень тепло одеты? А брат писал, что до сих пор даже без жилетки ходит.
Я-то? Тепло - на мне целых четыре кимоно. А молодым что? Как наступят холода, они, знай, сакэ тянут. А потом простужаются, валяются там… - Он махнул фонарем в сторону казенных домов.
Как, неужели и мой брат пить начал?
Да нет…
Господин начальник, вы уже уходите?
Да, к врачу мне надо. Ранен я.
Ой, вот несчастье-то!..
Начальник станции - хоть на нем поверх кимоно было еще пальто - должно быть, не хотел задерживаться и болтать на холоде. Уже повернувшись спиной, он сказал:
Ну, счастливо тебе доехать!
Господин начальник, скажите, а сейчас брат не на дежурстве? - Взгляд Йоко скользнул по снегу. - Господин начальник, вы уж присмотрите за ним, умоляю вас!
Поезд тронулся, а девушка не отходила от окна. Когда их вагон поравнялся с шагавшим вдоль путей начальником станции, она снова крикнула:
Господин начальник, передайте, пожалуйста, брату, пусть в следующий выходной домой приедет…
Йоко закрыла окно и прижала ладони к раскрасневшимся щекам.
Здесь, в горном районе, на границе двух провинций, ждали снега. Три снегоочистителя стояли наготове. В туннеле с юга на север тянулась линия аварийной сигнализации на случай снежных обвалов. Для расчистки снега были мобилизованы пять тысяч рабочих и добровольная молодежная пожарная команда в составе двух тысяч человек.
Узнав, что младший брат Йоко служит на сигнальной станции, находящейся под угрозой обвала, Симамура почувствовал к незнакомке еще больший интерес.
Он мысленно называл ее «девушка». Он не знал, кем приходится ей мужчина, с которым она ехала, но держались они как муж и жена. Впрочем, мужчина был больной, и в таких случаях женщина обычно начинает ухаживать за своим спутником, и оба уже ведут себя без свойственной неблизким людям сдержанности, и, чем больше женщина ухаживает, тем больше походят они для постороннего глаза на супружескую пару.
Но Симамура мысленно отделил ее от спутника и называл «девушка» - такое она производила впечатление. А кроме того, он смотрел на нее по-особому, наблюдал за ней всю дорогу, и в его душе появились какие-то намеки на нежность, оттого ему и хотелось так о ней думать - «девушка».
Часа три назад Симамура, разглядывая свою левую руку, с удивлением отметил, что не он сам, а лишь рука со всей свежестью хранит воспоминание о женщине, к которой он сейчас ехал. Он, Симамура, словно бы забыл ее, она стала расплывчатой, неопределенной, и все усилия вызвать в память ее образ были тщетны. Очевидно, у рук есть своя память, и не Симамура, а только эта рука, не забывшая женского тепла, прикосновения, тянется к женщине. В изумлении Симамура даже поднес к глазам руку, а потом просто так провел ею по оконному стеклу и чуть не вскрикнул от изумления: на стекле возник женский глаз. Ничего особенного в этом не было, просто стекло отражало сидевшую по ту сторону прохода девушку. Но Симамура думал о другом, потому так и удивился. Раньше отражения не было - стекло запотело от парового отопления, но, когда Симамура провел по стеклу рукой, оно сразу превратилось в зеркало, потому что за окнами уже сгустились сумерки, а в вагоне горел свет.
Отразился только один глаз девушки, но и один ее глаз казался необычайно красивым. Симамура, всем своим видом изобразив дорожную тоску, протер ладонью все стекло.
Девушка сидела чуть склонившись вперед и сосредоточенно, почти не мигая, смотрела на лежавшего перед ней мужчину. Ее взгляд, ее напряженные плечи, казалось, свидетельствовали, насколько она серьезно ко всему относится. Мужчина лежал головой к окну с согнутыми в коленях ногами, приходившимися на уровне груди девушки. Их места в вагоне третьего класса были не прямо напротив Симамуры, а наискось, за другими местами, и в стекле мужчина отражался не весь.
Со своего места Симамура отлично видел сидевшую наискосок девушку, но старался не смотреть в ее сторону, ему было неловко. Когда он садился в поезд, красота девушки, какая-то прохладная и пронзительная, поразила его, но в тот же миг он увидел бледную, желтую мужскую руку, сжимавшую ее руку, и решил, что смотреть неудобно.
Отраженное в стекле лицо мужчины производило впечатление спокойствия и умиротворенности, может быть, только потому, что он смотрел на грудь девушки. Да и вообще, казалось, весь он, сломленный болезнью, источал какую-то едва заметную, но сладостную гармонию. Ему под голову был подложен шарф, свободный конец которого прикрывал его рот и щеки, а как только он наползал на нос, девушка, не дожидаясь просящего взгляда мужчины, мягким движением его поправляла. Она делала это бесконечно часто и совершенно естественно, и наблюдавший на ними Симамура почему-то приходил от этого в раздражение. А еще она все время поправляла подол пальто, укутывавшего ноги мужчины. И тоже естественно, без всякой нарочитости. Очевидно, она утратила представление обо всем окружающем и вся была устремлена в никому неведомую, свою даль. У Симамуры создалось впечатление, будто не чужое горе он видит, а бесконечные фокусы какого-то странного сна. Может быть, потому что он видел это отраженным в зеркальном стекле.
В глубине зеркала струился вечерний пейзаж, то есть не сам пейзаж, а тоже его отражение, и обе отраженные картины наплывали двойным кадром, как в кинофильме. Между фоном и действующими лицами отсутствовала какая бы то ни было связь, призрачная иллюзорность действующих лиц и зыбкий бег пейзажа растворялись друг в друге и создавали мистический мир символики. Это ощущение было настолько сильным, что Симамура застыл от восторга, когда на лице девушки вдруг вспыхнул огонек, засветившийся где-то в поле.
После захода солнца небо над далекими горами еще сохраняло бледную розоватость и пейзаж за оконными стеклами еще не полностью расплылся во мгле. Но у пейзажа остались только контуры, краски исчезли, и все вокруг: горы, поля - казалось очень унылым, обыденным, лишенным каких-либо примечательных черт. И все же была в этом пейзаже некая страстная напряженность, как в неуловимом потоке чувств. Из-за лица девушки, конечно. Отраженное в стекле лицо закрывало часть пейзажа за окном, но вокруг постоянно мелькали образы вечера, и поэтому лицо казалось прозрачным. И все же невозможно было из-за непрерывного мелькания убедиться, действительно ли прозрачно это лицо. Создавалась иллюзия, что вечерний пейзаж бежит не на заднем плане, а прямо по лицу девушки.
Япония тридцатых годов. Некто Симамура, мужчина средних лет, едет в поезде в снежную страну - так называется суровый горный край на севере Хонсю (главный остров Японии), который славится обильными снегопадами. Впервые он приехал туда полюбоваться северной природой год назад ранней весной, а сейчас едет снова: повидать молодую женщину, с которой свёл знакомство. Симамура вырос в Токио, он человек обеспеченный и если чем и занимается, то исключительно для собственного удовольствия. Так, он заинтересовался сначала народными танцами, потом европейским балетом, которого никогда не видел; он пишет о нем статьи. В поезде он видит красивую юную девушку, сидящую наискосок через проход от него. Девушка местная, и из ее разговора с начальником станции Симамура узнает, что ее зовут Йоко. Ее голос кажется ему до боли прекрасным. Он наблюдает за ее лицом, которое отражается в оконном стекле, как в зеркале, и приходит в восторг, когда ее глаз совмещается с каким-то дальним огоньком и зрачок вспыхивает. Девушка едет не одна: с ней больной мужчина, за которым она заботливо ухаживает. Симамура не может понять, кем они приходятся друг другу. Девушка и ее спутник сходят с поезда на той же станции, что и Симамура. Агент гостиницы везёт Симамуру на машине мимо утопающих в снегу домов. Симамура спрашивает агента о девушке, которая тогда, весной, жила в доме учительницы танцев, и слышит в ответ, что она тоже была на станции: встречала больного сына учительницы. Симамура не удивляется совпадению: «значит, в зеркале, на фоне вечернего пейзажа, он видел Йоко, ухаживающую за больным сыном хозяйки дома, где живёт женщина, ради которой он сюда приехал...»
Они встречаются в коридоре гостиницы. Она не упрекает его за то, что он долго не приезжал, не писал ей и даже не прислал обещанное руководство по танцам. Она молчит, но Симамура чувствует, что она не только не обвиняет его, но исполнена нежности, тянется к нему всем существом. Симамура вспоминает, как он познакомился с ней. В начале альпинистского сезона он приехал в эти места и, спустившись с гор после недельного похода, попросил пригласить гейшу. Ему объяснили, что все гейши приглашены на банкет по случаю окончания строительства дороги, но есть ещё девушка, живущая в доме учительницы танцев, может быть, она согласится прийти. Она не то чтобы настоящая гейша, но когда бывают большие банкеты, ее охотно приглашают: она танцует, и ее здесь очень ценят. Девушка пришла, и на Симамуру повеяло удивительной чистотой. Она рассказала о себе: ей девятнадцать лет, родилась она здесь, в краю снега, одно время работала подавальщицей в Токио, но потом ее выкупил покровитель: он пожелал, чтобы она занялась преподаванием национальных танцев и обрела самостоятельность. Но вскоре он умер, и с тех пор она живёт по-настоящему, по-своему. Симамура заговорил с ней о театре кабуки - оказалось, что девушка хорошо разбирается в искусстве этого театра. Симамура начал испытывать к ней что-то похожее на дружеское участие. На следующий день девушка зашла к нему в номер в гости. Симамура попросил ее порекомендовать ему гейшу, ему хотелось, чтобы они с девушкой остались только друзьями. Быть может, летом он приедет сюда с семьёй, она могла бы составить компанию его жене, а телесная близость может закончиться тем, что наутро ему и смотреть на неё не захочется. Но девушка все-таки отказывается помочь. Когда же горничная прислала к Симамуре гейшу, ему тотчас сделалось скучно, и он деликатно выпроводил ее. Встретив девушку в криптомериевой роще, он сообщил ей, что передумал и отпустил гейшу: ему показалось досадным проводить время с другой девушкой, не такой красивой, как она. Но что-то между ними изменилось, все было уже не так, как до прихода гейши. Вечером девушка явилась к Симамуре в номер. Она была на празднике, и ее напоили, так что она еле стояла на ногах. Симамура обнял ее, но она помнила его слова о том, что лучше им оставаться просто друзьями, и боролась с желанием отдаться ему. И все же она уступила. Она ушла от него засветло, до того, как встала гостиничная прислуга, а Симамура в тот же день возвратился в Токио.
И вот теперь, несколько месяцев спустя, Симамура, не убоявшись сильного холода, приехал в снежную страну, чтобы снова увидеть девушку, имя которой он вскоре узнает: Комако. Она считает, сколько дней они не виделись: сто девяносто девять. Симамура удивляется, что она помнит в точности дату их любовного свидания: двадцать третье мая. Она объясняет, что давно уже ведёт дневник. Больше того, оказывается, что она с пятнадцати лет конспектирует прочитанные рассказы и романы, и сейчас у неё накопилось около десятка тетрадей с такими конспектами. Конспекты простые: имя автора, название книги, имена героев и их отношения. Симамуре кажется, что это бессмысленное занятие, напрасный труд. Впрочем, если бы Симамура стал размышлять о собственной жизни, он, быть может, пришёл бы к выводу, что его жизнь тоже бессмысленна. Комако приглашает Симамуру к себе домой. Он говорит, что зайдёт, если она покажет ему свои дневники, но она отвечает, что сожжёт их. Симамура рассказывает Комако, что ехал в одном вагоне с сыном ее учительницы и сопровождавшей его девушкой. Он пытается узнать, кем она ему доводится, но Комако не желает отвечать. Она говорит только о сыне учительницы: ему двадцать шесть лет, у него туберкулёз кишечника и он вернулся на родину умирать. Комако живёт на чердаке, где раньше разводили шелковичных червей, в уютной, чистой комнатке. Выходя из дома учительницы, Симамура сталкивается с Йоко и вспоминает, как в поезде отражённый в стекле глаз Йоко совместился с дальним огоньком в поле и ее зрачок вспыхнул и стад невыразимо прекрасным. «Он вспомнил своё тогдашнее впечатление, а оно в свою очередь вызвало в памяти яркие щеки Комако, пылавшие в зеркале на фоне снега». Симамура поднимается на вершину холма и встречает там слепую массажистку. Он узнает от неё, что Комако этим летом пошла в гейши ради того, чтобы посылать деньги на лечение сыну учительницы, с которым она, по слухам, была помолвлена. Симамуре вновь приходят на ум слова «напрасный труд» и «тщета» - ведь тот, судя по всему, нашёл себе новую возлюбленную - Йоко, а сам находится на грани смерти. На вопросы Симамуры Комако отвечает, что не была помолвлена с сыном учительницы. Вероятно, было время, когда учительница мечтала женить на ней сына, но ни словом об этом не обмолвилась, и молодые люди могли только догадываться о ее желании. Но между ними никогда ничего не было, и в гейши Комако пошла вовсе не из-за него. Она загадочно говорит о том, что ей надо выполнить свой долг, и вспоминает, что, когда ее продали в Токио, ее провожал один только сын учительницы. Комако всячески избегает разговора о Йоко, и Симамура никак не может понять почему. И когда Симамура замечает, что нехорошо, когда Комако не ночует дома, Комако возражает, что вольна поступать как хочет и даже умирающий не может ей этого запретить. Комако играет Симамуре на сямисэне. Симамура понимает, что Комако в него влюблена, от этой мысли ему становится печально и стыдно. Теперь Комако, оставаясь у Симамуры на ночь, уже не старается вернуться домой до рассвета. Накануне отъезда в ясный лунный вечер Симамура снова приглашает Комако к себе. Ей горько, что он уезжает. Она в отчаянии от собственной беспомощности: она ничего не может изменить. Гостиничный служащий приносит Симамуре счёт, где все учтено: когда Комако уходила в пять, когда до пяти, когда в двенадцать на следующий день. Комако идёт провожать Симамуру на станцию. Туда прибегает Йоко, которая зовёт ее домой: сыну учительницы плохо. Но Комако не хочет идти домой, и ни Йоко, ни Симамура не могут ее уговорить. «Нет! Я не могу смотреть на умирающего!» - говорит Комако. Это звучит одновременно и как самая холодная бессердечность, и как самая горячая любовь. Комако говорит, что теперь уже не сможет вести дневник, и обещает послать все свои дневники Симамуре - ведь он же искренний человек и не станет над ней смеяться. Симамура уезжает.
Приехав через год, Симамура спрашивает Комако, что стало с сыном учительницы. «Умер, что же ещё», - отвечает она. Симамура обещал Комако приехать 14 февраля, в праздник изгнания птиц с полей, но не приехал. Комако обижена: она оставила свою работу и в феврале уехала к родителям, но на праздник вернулась, думая, что Симамура приедет. Теперь Комако живёт в лавке, где торгуют дешёвыми сладостями и табаком, там она единственная гейша, и хозяева очень о ней заботятся. Комако просит Симамуру приезжать к ней хотя бы раз в год. Симамура спрашивает, что стало с Йоко. «Все на могилу ходит», - отвечает Комако. Во время прогулки Симамура видит Йоко: сидя на обочине дороги, она лущит фасоль и поёт «кристально чистым, до боли прекрасным голосом». Комако ночует у Симамуры и уходит только утром. На следующий день Симамура ложится спать засветло, чтобы скоротать время, ибо его надежда, что Комако придёт сама, без его зова, не оправдалась. В половине седьмого утра он обнаруживает Комако чинно сидящей за столом и читающей книгу. Он ничего не может понять: неужели Комако ночевала у него, а он и не заметил? Но Комако со смехом признается, что спряталась в стенной шкаф, когда горничная приносила угли для очага. Симамура и Комако идут гулять. Симамура предлагает пройтись в сторону кладбища. Выясняется, что Комако ещё ни разу не была на могиле учительницы и ее сына. На кладбище они встречают Йоко. Смутившись под ее пронзительным взглядом, Комако говорит, что, собственно, шла к парикмахерше... И Симамура, и Комако чувствуют себя неловко. Ночью Комако приходит к Симамуре пьяная.
Йоко теперь работает в гостинице. Ее присутствие почему-то стесняет Симамуру, он даже начинает колебаться, приглашать ли к себе Комако. Симамуру тянет к Йоко. Комако иногда передаёт с ней Симамуре записки, и Симамура заговаривает с девушкой. Йоко говорит, что Комако хорошая, но несчастная, и просит Симамуру не обижать ее. «Но я же ничего не могу для неё сделать», - отвечает Симамура. Он считает, что лучше ему поскорее вернуться в Токио. Оказывается, Йоко тоже собирается в Токио. Симамура спрашивает, не Комако ли посоветовала ей туда ехать, но Йоко отвечает: «Нет, я с ней не советовалась и никогда не стану советоваться. Противная она...» Симамура предлагает Йоко поехать вместе, девушка соглашается. Когда она жила раньше в Токио, она была сестрой милосердия. Но она ухаживала только за одним больным, и теперь каждый день ходит на его могилу. Больше она не хочет быть сестрой милосердия, не хочет ни за кем ухаживать. Симамура спрашивает, правда ли, что сын учительницы был женихом Комако. Йоко с горячностью отвечает, что это неправда. «Почему же тогда вы ненавидите Комако» ? - удивляется Симамура. В ответ Йоко просит Симамуру позаботиться о том, чтобы Комако было хорошо, и выбегает из комнаты. Осень кончается, выпадает первый снег. Симамура размышляет о крепе - ткани, которую делают в этих краях и отбеливают на снегу. В древних книгах написано, что «есть креп, ибо есть снег. Снег следует называть отцом крепа». У Симамуры возникает желание объехать места, где производится креп. Посетив один из таких городков, он на обратном пути встречает Комако. Она бранит его за то, что он не взял ее с собой, но тут раздаются звуки набата; горит здание для откорма шелковичных червей. В нем полно народу: в этом помещении показывают кино. Комако плачет, она тревожится за людей. Все бегут на пожар. «Млечный Путь брал начало там, откуда они шли, и тёк в одном с ними направлении. Лицо Комако, казалось, плыло в Млечном Пути». Симамура и Комако смотрят на огонь. Вдруг толпа, испустив крик ужаса, замирает: сверху падает женское тело. Комако душераздирающе кричит. Упавшая женщина - Йоко. «Симамура почему-то не почувствовал смерти, а лишь совершение какого-то перехода, словно жизнь Иоко, выйдя из ее тела, вошла в его тело». Комако бросается к Йоко, берет ее на руки и несёт, «словно свою жертву и свою кару». Симамура хочет броситься к ней, но его оттесняют, и, когда он поднимает глаза, он видит, как Млечный Путь, с грохотом низвергаясь, надвигается прямо на него.
Свекровь (Hecyra) – Комедия (пост. в 160 до н. э.)
Юноша Памфил был весьма неравнодушен к гетере Вакхиде. Но под нажимом родителей, скрепя сердце, женился на соседке – добропорядочной Филумене. Она любит молодого мужа. Но сердце того, вероятно, еще принадлежит гетере…
Непредвиденный случай: при смерти близкий родственник, и Лахет, отец Памфила, посылает сына в другой город по делам о наследстве.
В отсутствие Памфила происходит неожиданное: Филумена возвращается в дом своих родителей. Этим озадачена и огорчена ее свекровь Сострата: она успела полюбить невестку и не понимает причин ее ухода. И даже попытки увидеть Филумену тщетны: мать девушки Миринна и служанки всякий раз говорят, что Филумена больна и ее нельзя тревожить визитами.
В неведении пребывают и Лахет, и даже отец девушки Фидипп. Они соседи, находятся в добрых отношениях: все это им непонятно и неприятно. Тем более что даже Фидиппа не допускают на женскую половину дома к дочери (в гинекей).
Возвращается из поездки Памфил. Никакого наследства, кстати, он не привез: родич пока жив и, кажется, вообще раздумал умирать.
Памфил хочет повидаться с женой. И вскоре выясняется, что ее болезнь была вполне естественного характера: Филумена родила мальчика!
Но очевидная, казалось бы, радость омрачена тем, что этот ребенок – не от Памфила. Он был зачат, по крайней мере, за два месяца до свадьбы. В этом-то и крылась причина срочного переезда Филумены под надежное крыло матери, подальше от взоров и пересудов соседей.
Она признается, что на каком-то празднике ею овладел пьяный насильник. И вот теперь появилось на свет дитя…
Молодая мать очень любит своего Памфила. Тот, однако, не хочет признавать чужого ребенка. Более разумную позицию занимает старшее поколение: и Сострата и Лахет готовы принять в дом и Филумену и маленького внука. А Фидипп горько упрекает Миринну за то, что та скрывала от него домашнюю ситуацию (щадя, естественно, репутацию дочери и не желая волновать мужа).
А Лахет тут же напоминает сыну, что и тот не без греха: ну, хотя бы его недавнее увлечение гетерой… Отец-дедушка решает поговорить с Вакхидой напрямую. И оказывается, что, как только юноша женился, гетера запретила ему приходить к ней, проявив несомненное благородство. Более того, она соглашается пойти в дом Фидиппа: рассказать Филумене и Миринне, что с момента свадьбы Памфил у нее не бывал. И не только рассказывает, а и торжественно клянется, И говорит, обращаясь к Лахету: “… не желаю, чтоб твой сын / Был молвой опутан ложной и без основания / Перед вами оказался слишком легкомысленным… “
Во время этого визита Миринна замечает на пальце гетеры кольцо И узнает его: это перстень Филумены! Перстень, сорванный с ее пальца в ту роковую ночь насильником и потом… подаренный Вакхиде.
Итак, пьяным повесой оказался сам Памфил! И родившийся мальчик – его родной сын!
“Вакхида! О Вакхида! Ты спасла меня!” – восклицает счастливый молодожен и молодой отец.
Комедия завершается сценой всеобщей радости.
(No Ratings Yet)
Ви зараз читаєте: Краткое содержание Свекровь – Афр Публий Терентий
Юноша Памфил был весьма неравнодушен к гетере Вакхиде. Но под нажимом родителей, скрепя сердце, женился на соседке - добропорядочной Филумене. Она любит молодого мужа. Но сердце того, вероятно, ещё принадлежит гетере...
Непредвиденный случай: при смерти близкий родственник, и Лахет, отец Памфила, посылает сына в другой город по делам о наследстве.
В отсутствие Памфила происходит неожиданное: Филумена возвращается в дом своих родителей. Этим озадачена и огорчена ее свекровь Сострата: она успела полюбить невестку и не понимает причин ее ухода. И даже попытки увидеть Филумену тщетны: мать девушки Миринна и служанки всякий раз говорят, что Филумена больна и ее нельзя тревожить визитами.
В неведении пребывают и Лахет, и даже отец девушки Фидипп. Они соседи, находятся в добрых отношениях: все это им непонятно и неприятно. Тем более что даже Фидиппа не допускают на женскую половину дома к дочери (в гинекей).
Возвращается из поездки Памфил. Никакого наследства, кстати, он не привёз: родич пока жив и, кажется, вообще раздумал умирать. Памфил хочет повидаться с женой. И вскоре выясняется, что ее болезнь была вполне естественного характера: Филумена родила мальчика!
Но очевидная, казалось бы, радость омрачена тем, что этот ребёнок - не от Памфила. Он был зачат, по крайней мере, за два месяца до свадьбы. В этом-то и крылась причина срочного переезда Филумены под надёжное крыло матери, подальше от взоров и пересудов соседей.
Она признается, что на каком-то празднике ею овладел пьяный насильник. И вот теперь появилось на свет дитя...
Молодая мать очень любит своего Памфила. Тот, однако, не хочет признавать чужого ребёнка. Более разумную позицию занимает старшее поколение: и Сострата и Лахет готовы принять в дом и Филумену и маленького внука. А Фидипп горько упрекает Миринну за то, что та скрывала от него домашнюю ситуацию (щадя, естественно, репутацию дочери и не желая волновать мужа).
А Лахет тут же напоминает сыну, что и тот не без греха: ну, хотя бы его недавнее увлечение гетерой... Отец-дедушка решает поговорить с Вакхидой напрямую. И оказывается, что, как только юноша женился, гетера запретила ему приходить к ней, проявив несомненное благородство. Более того, она соглашается пойти в дом Фидиппа: рассказать Филумене и Миринне, что с момента свадьбы Памфил у неё не бывал. И не только рассказывает, а и торжественно клянётся, И говорит, обращаясь к Лахету: «...не желаю, чтоб твой сын / Был молвой опутан ложной и без основания / Перед вами оказался слишком легкомысленным...»
Во время этого визита Миринна замечает на пальце гетеры кольцо И узнает его: это перстень Филумены! Перстень, сорванный с ее пальца в ту роковую ночь насильником и потом... подаренный Вакхиде.
Итак, пьяным повесой оказался сам Памфил! И родившийся мальчик - его родной сын!
«Вакхида! О Вакхида! Ты спасла меня!» - восклицает счастливый молодожён и молодой отец.
Комедия завершается сценой всеобщей радости.
Теренций
Свекровь
Теренций
Свекровь
Перевод с латинского А. В. Артюшкова
ДИДАСКАЛИЯ
Представлена на Мегалесийских играх при курульных эдилах Сексте Юлии Цезаре и Гнее Корнелии Долабелле. Не доведена до конца. Играл Луций Амбивий Турпион. Музыку сочинил Флакк, раб Клавдия, для всей на равных флейтах. Пьеса греческая, Аполлодора. Сочинена пятой. Играна в первый раз без пролога в консульство Гнея Октавия и Тита Манлия. Вторично исполнена в честь Луция Эмилия Павла на погребальных играх, не понравилась. В третий раз исполнена при курульных эдилах Квинте Фульвии и Лунин Марции. Понравилась.
ГАЯ СУЛЬПИЦИЯ АПОЛЛИНАРИЯ
Памфил берет женою Филумену - ей
Обиду причинил он раньше, в девушках.
И, силой с пальца сняв кольцо, отдал его
Любовнице Вакхиде. После этого
На Имбр уехал, не коснулся он жены.
Беременную - мать берет (не знает тесть)
К себе как бы больную. А Памфил к родам
Вернулся скрытно, но принять не хочет он
Жены. Его винит в связи с Вакхидою
10 Отец; при оправдании Вакхнды мать
Обиженной, Миррина, узнает кольцо.
Памфил жену с ребенком тут берет к себе.
Первый пролог
Второй пролог
Лахет, старик
Сострата, его жена
Памфил, его сын
Фидипп, старик сосед
Mиppина, его жена
Парменон, раб
Сосия, раб
Вакхида, гетера
Филотида, гетера
Сира, старуха сводня
Действие происходит на улице между домами
Лахета и Фидиппа.
Первый пролог
"Свекровь" - так эта пьеса называется,
Когда ее впервые мы поставили,
Впервые злополучье и катастрофа
Случились с ней особые - настолько, что
Смотреть ее не стали, не могли ценить;
Народ, канатным плясуном увлекшийся,
Был занят только им. Теперь как новую
Ее поставить снова, чтобы снова же
Иметь возможность полную продать ее,
Комедии его другие знаете,
Узнайте же и эту, вас прошу о том.
Второй пролог
Пред вами адвокат в костюме пролога.
Позвольте мне счастливым адвокатом быть,
Вы дайте мне воспользоваться в старости
10 Тем правом, что я пользовался юношей,
Случится, пьеса новая провалится,
Тогда я помогал и ей состариться,
С поэтом чтоб не гибло и творение.
В Цецилиевых новых пьесах начал я
Играть; в одних я провалился, а в других
Хоть удержался, но с трудом. Одно я знал:
Слаба надежда - нужен неослабный труд.
Их снова начал ставить, чтоб другие нам
Поэт дал пьесы: со стараньем их играл,
Чтоб у него не охладить старания.
И вот добился: начали и их смотреть.
20 Узнали - стали нравиться. Так должное
Вернул поэту место я, когда почти
Оттерт он был противниками злобными.
Но если б я тогда его труды презрел
И то и дело стал его отпугивать,
Чтоб не труду, а праздности отдался он,
Легко б я отпугнул его, чтоб новых он
Пьес не писал. Теперь благоволите вы
С моею личной просьбой познакомиться.
Комедия "Свекровь" здесь снова ставится.
Не мог ни разу в тишине сыграть ее:
Такое приключилось с ней несчастие!
30 Но ваше разумение смягчит беду,
Придя на помощь нашему старанию.
Когда впервые начал я играть ее,
Бойцов известных слава (ожидали тут
Канатных плясунов к тому ж), напор толпы
Шум, крики женщин - это все принудило
Меня уйти со сцены раньше времени.
Держусь привычки старой с новой вещью я:
Пытаюсь ставить сызнова. И первый акт
Понравился; внезапно слух разносится,
Что будут гладиаторы; народ бежит,
40 Шумят, кричат, дерутся за места вокруг.
На сцене удержаться я не мог тогда.
Теперь нет шума, тихо и спокойно все,
Простор играть, а вам возможность полная
Почтить вниманьем игры театральные.
Не дайте ж этому искусству сделаться
Уделом лишь немногих. Пусть на помощь мне
Свое искусство я всегда без алчности
50 Ценил, считая высшей прибылью служить
Как можно больше вашим интересам лишь.
Свой труд он отдал под защиту мне, себя ж
Под ваше покровительство, и злобе злых
Пусть он не будет жертвой и посмешищем.
Вас ради самого себя прошу принять
Мою защиту и в молчаньи слушать нас.
Пусть и другие захотят писать, и мне
Комедии их ставить будет выгодно,
За собственные деньги покупая их.
Акт первый
Филотида, Сира
Филотида
Как мало, Сира, у любовниц верных им
Поклонников встречается! Хотя б Памфил:
60 Ведь сколько раз клялся он пред Вакхидою,
Божился, так что всякий бы поверить мог,
Что он, пока жива она, не женится.
Ан и женился.
Вот и я советую
С настойчивостью: жалости не чувствуй к ним!
Кого поймаешь, грабь, стриги, терзай вконец!
Филотида
И никого не выделяя?
Никто из них, поверь мне, не придет к тебе
С иною мыслью, чем твоими ласками
Насытить подешевле страсть. Как им в ответ
Самой не быть коварною?
Филотида
70 Однако же
Неправильно ко всем быть одинаковой.
Но чем же - мстить врагам своим неправильно?
Лови их в ту ж ловушку, как они тебя!
Эх, мне бы дать, несчастной, красоту твою
И возраст или взгляды бы мои тебе!
Парменон, Филотида, Сира
Парменон
Старик меня тут спросит: ты скажи, ушел
На пристань, не приехал ли Памфил, узнать.
Скирт! Слышишь? Если спросит, то скажи тогда;
Не спросит - ничего не говори, чтоб я
80 В другой раз мог на то сослаться, будто вновь"
Ах, это Филотида! Но откуда же?
Привет сердечный!
Филотида
Здравствуй, Парменон.
И мой тебе.
Парменон
А, Сира! Здравствуй. Где же ты
Так долго, Филотида, развлекалася?
Филотида
Какое развлечение! Уехала
Отсюда я в Коринф с грубейшим воином.
Два года сплошь должна была сносить его.
Парменон
Наверно, по Афинам тосковала ты
И сожалела о своем решении
Таки частенько.
Филотида
90 Просто и сказать нельзя,
Как возвратиться мне сюда хотелося,
От воина уехать, здесь увидеть вас,
Привольно между вас попировать опять
По-старому. А там и говорить-то я
Могла в пределах только ограниченных
И лишь ему приятное.
Парменон
Удобства нет,
Что воин ограничил и слова твои.
Филотида
А как у вас тут? Это что Вакхида мне
Рассказывала? Вот уж не поверила б,
Что он, пока жива она, надумает
Жениться!
Парменон
Разве он женат?
Филотида
Ну вот еще!
А разве нет?
Парменон
Женат, да опасаюся.
Совсем не прочен этот брак.
Филотида
Давай бы бог,
Раз это для Вакхиды было б выгодно.
Но как поверить этому? Скажи ты мне...
Парменон
Болтать нельзя про это; не расспрашивай,
Филотида
Не для того я, чтоб разбалтывать.
Клянусь, тебя спросила, не для этого.
Порадоваться молча про себя хочу.
Парменон
Меня не убедишь никак, чтоб я тебе
Доверил спину.
Филотида
Перестань же, Парменон!
Как будто рассказать не меньше хочешь ты,
110 Чем я узнать, о чем тебя спросила я.
Парменон
(про себя)
Да, верно говорит она! Тут самый мои
Большой порок.
Коль слово дашь молчать - скажу.
Филотида
Я снова узнаю тебя! Даю, - скажи.
Парменон
Ну, слушай.
Филотида
Я того лишь и хочу.
Парменон
Любил Вакхиду эту до безумия.
Но начал тут отец его просить: "Женись!"
И доводы он приводил обычные
Отцовские: "Уж я старик, ты сын один,
На старости опора мне желательна".
120 Сперва тот отказался. Но сильней отец
Настаивает и до нерешимости
Его доводит этим; начала в нем страсть
Бороться с уважением к отцу. И так
Долбил, долбил, пронял его-таки старик,
Ему сосватал дочь соседа нашего.
Сперва не слишком этим тяготился он,
Но, увидав в день самой свадьбы, что уж все
Готово и женитьбы отложить нельзя,
Затосковал так сильно, что, поверь ты мне,
Будь тут сама Вакхида, пожалела бы!
130 И случай подходящий чуть представился,
Наедине со мною стал беседовать:
"Погиб я! Что я сделал! Вот в беду попал!
Пропал, бедняк! Невыносимо это мне!"
Филотида
Пусть боги и богини поразят тебя,
Лахет, за эту всю твою настойчивость!
Парменон
Короче говоря, женился. Брачная
Настала ночь, он девушки не трогает.
В другую ночь - все так же.
Филотида
Что ты! С девушкой
Спит юноша, в нетрезвом состоянии,
И может воздержаться от нее? Да нет,
140 Невероятно это и немыслимо!
Парменон
Еще бы! Ведь к тебе идут все с похотью,
