Эрнест Хемингуэй
ИМЕТЬ И НЕ ИМЕТЬ
Часть первая
ГАРРИ МОРГАН
Глава первая
Представляете вы себе Гавану рано утром, когда под стенами домов еще спят бродяги и даже фургонов со льдом еще не видно у баров? Так вот, мы шли с пристани в «Жемчужину Сан-Франциско» выпить кофе, и на площади не спал только один нищий, он пил воду из фонтана. Но когда мы вошли в кафе и сели, там нас уже ожидали те трое.
Мы сели, и один из них подошел к нам.
Ну? - сказал он.
Не могу, - ответил я ему. - Рад бы помочь вам. Но я уже вчера сказал, что не могу.
Назовите свою цену.
Не в этом дело. Я не могу. Вот и все.
Двое других тоже подошли и смотрели на нас с огорчением. Они были славные молодые люди, и я был бы рад оказать им эту услугу.
По тысяче с головы, - сказал тот, который хорошо говорил по-английски.
Мне самому неприятно, - ответил я ему. - Но я вам по совести говорю: не могу.
Потом, когда все здесь изменится, это вам сослужит службу.
Знаю. Рад бы душой. Но не могу.
Лодка меня кормит. Если я потеряю ее, я останусь без куска хлеба.
За деньги можно купить другую лодку.
Но не в тюрьме.
Они, должно быть, решили, что меня только нужно уговорить, потому что первый продолжал:
Вы получите три тысячи долларов, и впоследствии это может сослужить вам службу. То, что тут сейчас, знаете, долго не продержится.
Слушайте, - сказал я. - Мне совершенно все равно, кто у вас будет президентом. Но у меня правило: не перевозить в Штаты ничего такого, что может болтать.
Вы хотите сказать, что мы будем болтать? - сказал один из тех, которые до сих пор молчали. Он сердился.
Я сказал: ничего такого, что может болтать.
Вы считаете нас lenguas largas?
Вы знаете, что такое lengua larga?
Да. Тот, у кого длинный язык.
Вы знаете, как мы поступаем с такими?
Не петушитесь, - сказал я. - Вы ко мне обратились. Я вам ничего не предлагал.
Замолчи, Панчо, - сказал сердитому тот, что говорил первым.
Он сказал, что мы будем болтать, - сказал Панчо.
Слушайте, - сказал я. - Я вам говорил, что не берусь перевозить ничего такого, что может болтать. Ящики с вином не могут болтать. Четвертные бутыли не могут болтать. Есть еще многое, что не может болтать. Люди могут болтать.
А китайцы не могут болтать? - сказал Панчо со злостью.
Они могут болтать, но я их не понимаю, - ответил я ему.
Значит, вы не хотите?
Я вам уже вчера сказал. Я не могу.
Но вы не станете болтать? - сказал Панчо. Он меня не понимал и оттого злился. Да, пожалуй, и оттого, что дело не выходило. Я ему даже не ответил.
Вы-то сами не из lenguas largas? - спросил он все еще злобно.
Кажется, нет.
Это что такое? Угроза?
Слушайте, - ответил я ему. - Охота вам петушиться в такую рань. Я уверен, что вы немало глоток перерезали. Но я еще даже кофе не пил.
Так вы уверены, что я режу людям глотки?
Нет, - сказал я. - И вообще мне на это наплевать. Разве нельзя говорить о деле и не беситься?
Да, я взбешен, - ответил он. - Я вас убить готов.
Тьфу, черт, - сказал я ему. - Да придержи ты язык.
Ну, будет, Панчо, - сказал первый. Потом мне: - Очень жаль. Я бы хотел, чтоб вы перевезли нас.
Мне тоже очень жаль. Но я не могу.
Все трое направились к двери, и я смотрел им вслед. Они были красивые молодые люди, хорошо одетые: все без шляп, поглядеть на них, так было похоже, будто у них денег хоть отбавляй. Послушать их, так, во всяком случае, было на то похоже; они и по-английски говорили, как говорят кубинцы из богатых.
Двое из них были, видно, братья, а третий, Панчо, чуть повыше ростом, но из той же породы. Знаете, статная фигура, хороший костюм, блестящие волосы. Я подумал, что не такой уж он, верно, злой, как кажется. Он, верно, просто нервничает.
Как только они вышли из кафе и повернули направо, я увидел, что через площадь мчится к ним закрытая машина. Первым делом зазвенело оконное стекло, и пуля врезалась в пирамиду бутылок в правом углу витрины. Я услышал выстрелы, и - боп-боп-боп, вся пирамида разлетелась вдребезги.
Я прыгнул за стойку и видел все, выглядывая слева из-за края. Машина остановилась, и возле нее присели на корточках два человека. У одного был автомат Томпсона, а у другого магазинный дробовик с отпиленным стволом. Тот, что с автоматом, был негр. Другой был в белом шоферском пыльнике.
Один из кубинцев лежал на тротуаре ничком, как раз под разбитой витриной. Два других спрятались за фургон компании «Тропическое пиво», только что подъехавший со льдом к соседнему бару. Одна лошадь упала и билась в упряжи, другая неистово мотала головой.
Один из кубинцев выстрелил из-за фургона, и пуля отскочила, ударившись о тротуар. Негр с «томпсоном» пригнулся почти к самой земле и выпустил заряд под фургон, - и верно: за фургоном один упал, головой на тротуар. Он судорожно дергался, закрыв голову руками, и шофер выстрелил в него из дробовика, пока негр вставлял новую обойму. Заряд был основательный. По всему тротуару виднелись следы дроби, точно серебряные брызги.
Второй кубинец за ноги оттащил раненого под прикрытие фургона, и я увидел, как негр снова пригнулся к мостовой, чтобы выпустить еще заряд. Но тут вдруг мой друг Панчо стал огибать фургон с другой стороны, прячась за той лошадью, которая устояла на ногах. Он вышел из-за лошади, белый, как грязная простыня, и выстрелил в шофера из своего люгера, держа его обеими руками для большей устойчивости. Он, не останавливаясь, дважды выстрелил поверх головы негра и один раз ниже.
Он попал в шину, потому что я видел, как взвилась струя пыли, когда воздух стал выходить из камеры, и негр, подпустив его на десять шагов, выстрелил ему в живот из своего «томми», истратив, должно быть, последний заряд, потому что я видел, как он отбросил автомат, а друг Панчо с размаху сел на мостовую и потом повалился ничком. Он пытался встать, все еще не выпуская из рук свой люгер, но не мог поднять головы, и тогда негр взял дробовик, который лежал у колеса машины, рядом с шофером, и снес ему половину черепа. Ай да негр.
Я живо глотнул из первой откупоренной бутылки, попавшейся мне на глаза, даже не разобрал, что в ней было. Вся эта история очень мне не понравилась. Я юркнул прямо из-за стойки в кухню и черным ходом выбрался на улицу. Я миновал площадь в обход, ни разу даже не оглянувшись на толпу, которая сбежалась к кафе, прошел через ворота и вышел на пристань прямо к лодке.
Тип, который зафрахтовал ее, был уже там и ждал. Я рассказал ему, что произошло.
А где Эдди? - спросил Джонсон, этот самый тип, который нас зафрахтовал.
Как началась стрельба, я его больше не видел.
Может быть, он ранен?
Какого черта! Я же вам говорил, выстрелы попали только в витрину. Это когда автомобиль их нагонял. Когда застрелили первого прямо под окном кафе. Они ехали вот под таким углом…
Откуда вы это все так хорошо знаете? - спросил он.
Я смотрел, - ответил я ему.
Тут, подняв голову, я увидел, что по пристани идет Эдди, еще более длинный и расхлябанный, чем всегда. Он ступал так, словно у него все суставы были развинчены.
У Эдди вид был неважный. Он и всегда-то не слишком хорош по утрам, но сейчас у него вид был совсем неважный.
Ты где был? - спросил я его.
Лежал на полу.
Вы видели? - спросил его Джонсон.
Не говорите об этом, мистер Джонсон, - сказал ему Эдди. - Мне тошно даже вспоминать об этом.
Выпить вам надо, - ответил Джонсон. Потом он сказал мне: - Ну как, выйдем сегодня?
Зависит от вас.
Какая будет погода?
Такая же, как вчера. Может быть, даже лучше.
Так давайте выйдем.
Ладно, как только принесут наживку. Мы уже три недели возили этого молодчика на рыбную ловлю, и я пока не видел от него ни цента, кроме сотни долларов, которые он мне дал еще до переезда на Кубу, чтобы уплатить консулу, получить разрешение на выход из порта, запасти бензину и кой-какой еды. Мы уговорились по тридцать пять долларов в день, рыболовная снасть моя. Он ночевал в отеле и каждое утро приходил на пристань. Устроил мне это дело Эдди, так что пришлось и его взять с собой. Я платил ему четыре доллара в день.
Мне надо запасти бензину, - сказал я Джонсону.
Ну что ж.
На это нужны деньги.
Сколько?
Галлон стоит двадцать восемь центов. Надо галлонов сорок, не меньше. Это будет одиннадцать двадцать.
Он вынул пятнадцать долларов.
Может, остальные засчитаем за пиво и лед? - спросил я.
Превосходно, - сказал он. - Пусть это идет в счет моего долга.
ГАРРИ МОРГАН
(Весна)
Глава первая
Представляете вы себе Гавану рано утром, когда под стенами домов еще спят бродяги и даже фургонов со льдом еще не видно у баров? Так вот, мы шли с пристани в "Жемчужину Сан-Франциско" выпить кофе, и на площади не спал только один нищий, он пил воду из фонтана. Но когда мы вошли в кафе и сели, там нас уже ожидали те трое.
Мы сели, и один из них подошел к нам.
Ну? - сказал он.
Не могу, - ответил я ему. - Рад бы помочь вам. Но я уже вчера сказал, что не могу.
Назовите свою цену.
Не в этом дело. Я не могу. Вот и все.
Двое других тоже подошли и смотрели на нас с огорчением. Они были славные молодые люди, и я был бы рад оказать им эту услугу.
По тысяче с головы, - сказал тот, который хорошо говорил по-английски.
Мне самому неприятно, - ответил я ему. - Но я вам по совести говорю: не могу.
Потом, когда все здесь изменится, это вам сослужит службу.
Знаю. Рад бы душой. Но не могу.
Лодка меня кормит. Если я потеряю ее, я останусь без куска хлеба.
За деньги можно купить другую лодку.
Но не в тюрьме.
Они, должно быть, решили, что меня только нужно уговорить, потому что первый продолжал:
Вы получите три тысячи долларов, и впоследствии это может сослужить вам службу. То, что тут сейчас, знаете, долго не продержится.
Слушайте, - сказал я. - Мне совершенно все равно, кто у вас будет президентом. Но у меня правило: не перевозить в Штаты ничего такого, что может болтать.
Вы хотите сказать, что мы будем болтать? - сказал один из тех, которые до сих пор молчали. Он сердился.
Я сказал: ничего такого, что может болтать.
Вы считаете нас lenguas largas?
Вы знаете, что такое lengua larga?
Да. Тот, у кого длинный язык.
Вы знаете, как мы поступаем с такими?
Не петушитесь, - сказал я. - Вы ко мне обратились. Я вам ничего не предлагал.
Замолчи, Панчо, - сказал сердитому тот, что говорил первым.
Он сказал, что мы будем болтать, - сказал Панчо.
Слушайте, - сказал я. - Я вам говорил, что не берусь перевозить ничего такого, что может болтать. Ящики с вином не могут болтать. Четвертные бутыли не могут болтать. Есть еще многое, что не может болтать. Люди могут болтать.
А китайцы не могут болтать? - сказал Панчо со злостью.
Они могут болтать, но я их не понимаю, - ответил я ему.
Значит, вы не хотите?
Я вам уже вчера сказал. Я не могу.
Но вы не станете болтать? - сказал Панчо. Он меня не понимал и оттого злился. Да, пожалуй, и оттого, что дело не выходило. Я ему даже не ответил.
Вы-то сами не из lenguas largas? - спросил он все еще злобно.
Кажется, нет.
Это что такое? Угроза?
Слушайте, - ответил я ему. - Охота вам петушиться в такую рань. Я уверен, что вы немало глоток перерезали. Но я еще даже кофе не пил.
Так вы уверены, что я режу людям глотки?
Нет, - сказал я. - И вообще мне на это наплевать. Разве нельзя говорить о деле и не беситься?
Да, я взбешен, - ответил он. - Я вас убить готов.
Тьфу, черт, - сказал я ему. - Да придержи ты язык.
Ну, будет, Панчо, - сказал первый. Потом мне: - Очень жаль. Я бы хотел, чтоб вы перевезли нас.
Мне тоже очень жаль. Но я не могу.
Все трое направились к двери, и я смотрел им вслед. Они были красивые молодые люди, хорошо одетые: все без шляп, поглядеть на них, так было похоже, будто у них денег хоть отбавляй. Послушать их, так, во всяком случае, было на то похоже; они и по-английски говорили, как говорят кубинцы из богатых.
Двое из них были, видно, братья, а третий, Панчо, чуть повыше ростом, но из той же породы. Знаете, статная фигура, хороший костюм, блестящие волосы. Я подумал, что не такой уж он, верно, злой, как кажется. Он, верно, просто нервничает.
Как только они вышли из кафе и повернули направо, я увидел, что через площадь мчится к ним закрытая машина. Первым делом зазвенело оконное стекло, и пуля врезалась в пирамиду бутылок в правом углу витрины. Я услышал выстрелы, и - боп-боп-боп, вся пирамида разлетелась вдребезги.
Я прыгнул за стойку и видел все, выглядывая слева из-за края. Машина остановилась, и возле нее присели на корточках два человека. У одного был автомат Томпсона, а у другого магазинный дробовик с отпиленным стволом. Тот, что с автоматом, был негр. Другой был в белом шоферском пыльнике.
Один из кубинцев лежал на тротуаре ничком, как раз под разбитой витриной. Два других спрятались за фургон компании "Тропическое пиво", только что подъехавший со льдом к соседнему бару. Одна лошадь упала и билась в упряжи, другая неистово мотала головой.
Один из кубинцев выстрелил из-за фургона, и пуля отскочила, ударившись о тротуар. Негр с "томпсоном" пригнулся почти к самой земле и выпустил заряд под фургон, - и верно: за фургоном один упал, головой на тротуар. Он судорожно дергался, закрыв голову руками, и шофер выстрелил в него из дробовика, пока негр вставлял новую обойму. Заряд был основательный. По всему тротуару виднелись следы дроби, точно серебряные брызги.
Второй кубинец за ноги оттащил раненого под прикрытие фургона, и я увидел, как негр снова пригнулся к мостовой, чтобы выпустить еще заряд. Но тут вдруг мой друг Панчо стал огибать фургон с другой стороны, прячась за той лошадью, которая устояла на ногах. Он вышел из-за лошади, белый, как грязная простыня, и выстрелил в шофера из своего люгера, держа его обеими руками для большей устойчивости. Он, не останавливаясь, дважды выстрелил поверх головы негра и один раз ниже.
Он попал в шину, потому что я видел, как взвилась струя пыли, когда воздух стал выходить из камеры, и негр, подпустив его на десять шагов, выстрелил ему в живот из своего "томми", истратив, должно быть, последний заряд, потому что я видел, как он отбросил автомат, а друг Панчо с размаху сел на мостовую и потом повалился ничком. Он пытался встать, все еще не выпуская из рук свой люгер, но не мог поднять головы, и тогда негр взял дробовик, который лежал у колеса машины, рядом с шофером, и снес ему половину черепа. Ай да негр.
Я живо глотнул из первой откупоренной бутылки, попавшейся мне на глаза, даже не разобрал, что в ней было. Вся эта история очень мне не понравилась. Я юркнул прямо из-за стойки в кухню и черным ходом выбрался на улицу. Я миновал площадь в обход, ни разу даже не оглянувшись на толпу, которая сбежалась к кафе, прошел через ворота и вышел на пристань прямо к лодке.
Тип, который зафрахтовал ее, был уже там и ждал. Я рассказал ему, что произошло.
А где Эдди? - спросил Джонсон, этот самый тип, который нас зафрахтовал.
Как началась стрельба, я его больше не видел.
Может быть, он ранен?
Какого черта! Я же вам говорил, выстрелы попали только в витрину. Это когда автомобиль их нагонял. Когда застрелили первого прямо под окном кафе. Они ехали вот под таким углом…
Откуда вы это все так хорошо знаете? - спросил он.
Я смотрел, - ответил я ему.
Тут, подняв голову, я увидел, что по пристани идет Эдди, еще более длинный и расхлябанный, чем всегда. Он ступал так, словно у него все суставы были развинчены.
У Эдди вид был неважный. Он и всегда-то не слишком хорош по утрам, но сейчас у него вид был совсем неважный.
Ты где был? - спросил я его.
Лежал на полу.
Вы видели? - спросил его Джонсон.
Не говорите об этом, мистер Джонсон, - сказал ему Эдди. - Мне тошно даже вспоминать об этом.
Выпить вам надо, - ответил Джонсон. Потом он сказал мне: - Ну как, выйдем сегодня?
Зависит от вас.
Какая будет погода?
Такая же, как вчера. Может быть, даже лучше.
Так давайте выйдем.
Ладно, как только принесут наживку.
Мы уже три недели возили этого молодчика на рыбную ловлю, и я пока не видел от него ни цента, кроме сотни долларов, которые он мне дал еще до переезда на Кубу, чтобы уплатить консулу, получить разрешение на выход из порта, запасти бензину и кой-какой еды. Мы уговорились по тридцать пять долларов в день, рыболовная снасть моя. Он ночевал в отеле и каждое утро приходил на пристань. Устроил мне это дело Эдди, так что пришлось и его взять с собой. Я платил ему четыре доллара в день.
Мне надо запасти бензину, - сказал я Джонсону.
Ну что ж.
На это нужны деньги.
Сколько?
Галлон стоит двадцать восемь центов. Надо галлонов сорок, не меньше. Это будет одиннадцать двадцать.
Он вынул пятнадцать долларов.
Может, остальные засчитаем за пиво и лед? - спросил я.
Превосходно, - сказал он. - Пусть это идет в счет моего долга.
Я подумал, что три недели - срок не маленький, но если ему вообще можно верить, то не все ли равно, в конце концов. Конечно, лучше бы рассчитываться каждую неделю. Но мне случалось и месяц возить в долг и потом все получать сполна. Это была моя ошибка, но сначала я всегда соглашался ждать, на радостях, что случился клиент. Только последние дни я начал беспокоиться, но не стал ничего говорить, боясь, как бы он не рассердился. Если ему вообще можно верить, так чем дольше он будет ездить, тем лучше.
Бутылку пива? - спросил он, вскрывая ящик.
Нет, спасибо.
Тут как раз показался на пристани негр, который наживлял нам удочки, и я сказал Эдди, чтоб он приготовился отчаливать.
Негр с наживкой вошел в лодку, и мы отчалили и пошли к выходу из гавани, а негр стал насаживать макрелей на крючки: он вставлял им крючок в рот, пропускал его под жабрами, вспарывая бок, и, проткнув туловище насквозь, выводил крючок наружу, потом завязывал рот, прижав его к проволочному поводку, и накрепко привязывал крючок, так чтоб он не выскальзывал, и наживка двигалась плавно, не вертясь.
Это был самый настоящий черный негр, подтянутый и мрачный, с голубым амулетом на шее под рубашкой и в старой соломенной шляпе. На лодке он больше всего любил спать и читать газеты. Но он был проворный и хорошо умел наживлять удочки.
Разве вы сами не умеете наживлять, капитан? - спросил меня Джонсон.
Умею, сэр.
Зачем же вы берете негра?
Когда пойдет крупная рыба, тогда увидите, - ответил я ему.
Негр делает это проворнее, чем я.
А Эдди не может это делать?
Нет, сэр.
По-моему, это лишний расход. - Он платил негру доллар в день, и негр каждый вечер ходил танцевать румбу. Я видел, что его уже клонит ко сну.
Без негра не обойтись, - сказал я.
Тем временем мы уже миновали смаки, стоявшие на якоре против Кабаньяс, и рыбачьи ялики, бросившие якорь, чтобы ловить рыбу с каменистого дна у форта Морро, и я повел лодку туда, где чернел Мексиканский залив. Эдди достал два больших поплавка, а негр наживил три удочки.
Гольфстрим подходил к самому мелководью, и когда мы приблизились, вода казалась почти фиолетовой в частых водоворотах. Дул легкий восточный ветер, и мы вспугнули много летучих рыб, знаете, таких больших, с черными крыльями: они когда взлетают - точь-в-точь самолет на картинке, изображающей трансатлантический перелет Линдберга.
Эти большие летучие рыбы - самый верный признак. Всюду, насколько хватало глаз, виднелись кучки тех желтоватых водорослей, которые показывают, что главное течение проходит на большой глубине; а впереди над стаей мелких тунцов кружились птицы. Видно было, как тунцы выпрыгивают из воды: маленькие, не больше двух-трех фунтов весу.
Теперь можете закидывать, - сказал я Джонсону.
Он надел на себя пояс и закинул самую большую удочку с катушкой Гарди на шестьсот ярдов лесы в тридцать шесть нитей. Я оглянулся и увидел, что наживка спокойно плывет сзади, чуть покачиваясь на волнах, а оба поплавка подпрыгивают и ныряют. Мы шли с нужной скоростью, и я направил лодку к главной струе Гольфстрима.
Укрепите удилище в гнезде у борта, - сказал я. - Тогда не так тяжело будет держать. Освободите тормоз, чтобы можно было отпустить лесу, когда клюнет. Если рыба клюнет при завинченном тормозе, она вас стащит за борт.
Каждый день мне приходилось повторять ему это, но я не сердился. Из пятидесяти любителей, которых приходится возить, умеет ловить рыбу ну разве что один. Да и этот один чаще всего валяет дурака и непременно выбирает такую лесу, которая слишком слаба для настоящей рыбы.
Ну как денек? - спросил Джонсон.
Лучше не придумаешь, - ответил я ему. И верно, день выдался хороший.
Я передал штурвал негру и велел ему держать вдоль края Гольфстрима, на восток, а сам пошел к Джонсону, который сидел и смотрел, как его наживка покачивается на волнах.
Может, мне закинуть вторую удочку? - спросил я его.
Да нет, не стоит, - сказал он. - Я сам хочу и подсекать, и тянуть, и втаскивать свой улов.
Хорошо, - сказал я. - Может, Эдди только закинет удочку, а как клюнет, он передаст ее вам, чтобы вы могли сами тянуть?
Нет, - сказал он. - Пусть будет только одна удочка.
Негр все еще разворачивался, и я посмотрел и увидел стаю летучих рыб, которая поднялась в воздух немного впереди лодки. Негр, видно, тоже ее заметил. Оглядываясь назад, я видел Гавану, красиво освещенную солнцем, и пароход, который выходил из порта со стороны Морро.
Я думаю, сегодня вам что-нибудь удастся заполучить, мистер Джонсон, - сказал я ему.
Пора бы, - сказал он. - Сколько времени мы уже плаваем?
Сегодня три недели.
Немалый срок для рыбной ловли.
Такая уж это рыба, - ответил я ему. - Пока не пойдет, так ни одной нет. Но зато как пойдет, так ее прямо прорва. А пойти она должна. Если сегодня не пойдет, значит, никогда не пойдет. Луна теперь в самый раз. Течение хорошее, и поднимается хороший ветер.
Мы видели несколько мелких в первый наш выход.
Да, - сказал я. - Я так вам и говорил. Мелкая рыба разбредается и исчезает, а потом идет крупная.
У вас, у лодочников, всегда одна и та же песня. Или слишком рано, или слишком поздно, или ветер неподходящий, или луна не годится. А деньги все равно берете.
Как сказать, - ответил я ему. - Беда в том, что обычно так оно и бывает: или слишком рано, или слишком поздно, и ветер тоже чаще всего неподходящий. А когда выдается такой день, что все как нужно, так сидишь на берегу без клиентов.
Но сегодня, по-вашему, хороший день?
Как сказать, - ответил я ему. - Я сегодня уже много чего насмотрелся. Но я уверен, что вы наловите прорву рыбы.
Будем надеяться, - сказал он.
Мы приготовились к лову. Эдди пошел на бак и улегся там.
Я стоял и следил, не мелькнет ли в воде хвост. Негр то и дело клевал носом, так что приходилось следить и за ним тоже. Бьюсь об заклад, он не терял времени ночью.
Вам не трудно передать мне бутылку пива, капитан? - спросил Джонсон.
Нет, сэр, - сказал я и запустил руку в лед, чтобы достать ему похолоднее.
А вы не хотите? - спросил он.
Нет, сэр, - сказал я. - Я подожду вечера.
Я откупорил бутылку и уже протянул ему, как вдруг вижу, здоровенная бурая рыбина, с мечом чуть не в метр длиной, высунула голову из воды и бросилась на нашу макрель. Она казалась толщиной с бревно.
Отпустите лесу! - заорал я.
Она не клюнула, - сказал Джонсон.
Тогда завинтите тормоз.
Она всплыла из самой глубины и промахнулась. Я знал, что она нырнет и возвратится.
Теперь смотрите - как только она схватит наживку, сейчас же освобождайте лесу.
Тут я увидел, что она подплывает сзади, под водой. Видны были ее плавники, растопыренные, как красные крылья, и красные полосы по бурому туловищу. Она плыла, точно подводная лодка, и ее спинной плавник высунулся на поверхность, и видно было, как он рассекает воду. Потом она подплыла к самой наживке и тогда высунула меч и словно помахала им над поверхностью воды.
Дайте ей схватить, - сказал я. Джонсон снял руку с катушки, и катушка завизжала, и огромная рыбина повернулась и ушла под воду, и было видно, как ее туловище блеснуло серебром, когда она изменила направление и быстро поплыла к берегу.
Подвинтите чуть-чуть тормоз, - сказал я. - Но не слишком.
Он стал завинчивать тормоз.
Только не слишком, - сказал я. Я увидел, как леса отклонилась в сторону. - Завинтите тормоз и тяните, - сказал я. - Нужно тянуть. Она непременно выпрыгнет.
Джонсон завинтил тормоз и снова взялся за удилище.
Дергайте, - сказал я ему. - Загоняйте крючок глубже. Дерните раз пять.
Он дернул довольно сильно еще раза два, и потом удочка согнулась вдвое, и катушка заскрипела, и вот она выпрыгнула, - гоп! - длинная и прямая, сверкнув серебром на солнце, и снова нырнула с таким всплеском, словно лошадь сорвалась со скалы.
Отпустите тормоз, - сказал я ему.
Она ушла, - сказал Джонсон.
Какого черта, - ответил я ему. - Живо отпустите тормоз.
Я увидел, как прогибается леса, и когда рыба выпрыгнула опять, она была уже за кормой и плыла в открытое море. Потом она показалась еще раз и взбила вокруг себя пену, и я увидел, что крючок зацепил ее за угол рта. Полосы на ней были ясно видны. Это была великолепная меч-рыба, вся серебряная, в красных полосах, и толщиной с бревно.
Ушла, - сказал Джонсон. Леса свободно повисла.
Сматывайте, сматывайте, - сказал я. - Крючок вошел крепко. Давай полный ход! - заорал я на негра.
Потом она выпрыгнула еще раз и другой, прямая, как столб, всем туловищем кидаясь прямо на нас и при падении высоко разбрызгивая воду. Леса туго натянулась, и я увидел, что она плывет опять к берегу, и видно было, как она поворачивает.
Вот теперь начнется гонка, - сказал я. - Если она станет рваться, я наддам ходу. Держите тормоз совсем свободно. Лесы на катушке еще много.
Наша рыбина поплыла на северо-запад, как полагается всякой крупной рыбе, и, ух ты, до чего же она рвалась! Она стала прыгать большими скачками и всякий раз ныряла, рассекая воду с таким всплеском, точно быстроходная лодка при большой волне. Мы шли за ней. Я стоял у штурвала и не переставал орать на Джонсона, чтобы он свободно держал тормоз и сматывал побыстрее. Вдруг я увидел, что его удочка подскочила и леса повисла. Кто не понимает, не заметил бы этого, потому что леса своей тяжестью все-таки тянула удочку. Но я-то понимаю.
Ушла, - сказал я ему. Рыба все еще прыгала и продолжала прыгать, пока не скрылась из виду. Это была в самом деле великолепная рыба.
Но я чувствую, как она тянет, - сказал Джонсон.
Это тяжесть лесы.
Сильно тянет. Может быть, она издохла?
Посмотрите, - сказал я. - Вон она прыгает. - В полумиле от нас было видно, как она фонтаном разбрасывала вокруг себя воду.
Я тронул тормоз его катушки. Он был завинчен до отказа. Леса не сматывалась. Она должна была лопнуть.
Разве я вам не говорил, чтобы вы держали тормоз свободно?
Но она все тянула.
Ну и что же?
Ну и я завинтил тормоз.
Слушайте, - сказал я. - Если не отпускать лесу, когда рыба так рвется, леса непременно лопнет. Нет такой лесы, которая могла бы выдержать. Раз рыба требует, нужно отпускать. Тормоз нужно держать совсем свободно. Иначе такую рыбу не удержать даже гарпунной веревкой. А наше дело не отставать от нее, пока не кончится гонка, чтобы она не смотала всю лесу. А когда кончится гонка и она уйдет на дно, тогда можно завинтить тормоз и выбирать лесу.
Значит, если б леса не лопнула, я бы поймал ее?
Могли бы поймать.
Она же не может прыгать так без конца.
Она еще не то может. Только когда кончится гонка, начинается самая борьба.
Ну давайте поймаем другую, - сказал он.
Раньше надо выбрать лесу, - ответил я ему. Мы успели зацепить и упустить рыбу, а Эдди все спал. Теперь только Эдди пришел на корму.
Что случилось? - спросил он.
Эдди был когда-то хорошим матросом, пока не спился, но теперь он никуда не годится. Он стоял передо мной, длинный, вислогубый, со впалыми щеками, с беловатыми сгустками в углах глаз, с выгоревшими на солнце волосами. Я знал, что ему до смерти хочется опохмелиться.
Возьми выпей пива, - сказал я ему. Он вытащил из ящика бутылку и выпил.
Что ж, мистер Джонсон, - сказал он. - Я, пожалуй, еще вздремну. Очень вам благодарен за пиво, сэр. - Ай да Эдди. Рыба его нимало не интересовала.
А около полудня мы подцепили еще одну, но она ушла. Видно было, как крючок взлетел футов на тридцать, когда она выбросила его.
Опять я что-нибудь не так сделал? - спросил Джонсон.
Нет, - сказал я. - Просто она выбросила крючок.
Мистер Джонсон, - сказал Эдди, который тем временем проснулся, чтобы выпить еще бутылку пива, - мистер Джонсон, вам просто не везет. Может, вам везет в любви. Погуляем с вами вечерком, мистер Джонсон? - Затем он снова пошел на бак и улегся.
Часов около четырех, на обратном пути, когда мы шли совсем близко к берегу и против течения, - оно бурлило, как в мельничном лотке, а солнце светило нам в спину, - у Джонсона клюнула такая большая черная меч-рыба, какой я никогда не видал. Мы поймали четырех маленьких тунцов, и негр насадил одного из них на крючок Джонсона. Это была неплохая наживка, только очень громко плескалась за кормой.
Джонсон снял с себя пояс и положил удилище на колени - у него устали руки, оттого что он все время держал его на весу. Устав следить за лесой, которую оттягивала крупная наживка, он завинтил тормоз, когда я отвернулся. Я понятия не имел, что он его завинтил. Мне не нравилось, как он держит удилище, но неохота было все время ворчать на него. К тому же, когда тормоз открыт, леса сматывается, так что это не опасно. Но по-настоящему так рыбу не ловят.
Я стоял у штурвала и вел лодку вдоль главной струи к тому месту напротив старого цементного завода, где она опускается на большую глубину и образует невдалеке от берега что-то вроде воронки, и там всегда полно мелкой рыбы для наживки. Вдруг я увидел впереди фонтан брызг, как от бомбы, и меч, и глаз, и раскрытую пасть, и огромную красно-черную голову черной меч-рыбы. Ее спинной плавник весь торчал над водой, высотой чуть не с оснащенное судно, и хвост тоже весь высунулся из воды, когда она бросилась на нашего тунца. Меч у нее был толщиной с бейсбольную биту и скошен кверху, и, когда она схватила наживку, поверхность океана широко раздалась перед ней. Она была вся черная с красным, и каждый глаз у нее был с суповую чашку. Огромная была рыбина. Бьюсь об заклад, она потянула бы тысячу фунтов.
Я заорал на Джонсона, чтоб он отпустил лесу: но прежде, чем я успел вымолвить слово, я увидел, как Джонсон взлетел на воздух, точно вздернутый подъемным краном, и еще секунду он держался за свое удилище, но удилище согнулось, как лук, а потом, распрямившись, ударило его толстым концом в живот, и вся снасть полетела за борт.
Тормоз был завинчен до отказа, и когда рыба дернула, Джонсона сорвало с сиденья, и он не мог удержать удочку. Удилище лежало у него на правом колене и толстым концом было подсунуто под левое. Если б он не снял пояса, его бы стащило в воду.
Я выключил мотор и пошел на корму. Он сидел и держался за живот, куда угодил конец удилища.
Пожалуй, на сегодня хватит, - сказал я.
Что это было? - спросил он меня.
Черная меч-рыба, - сказал я.
Как это случилось?
Вы лучше подсчитайте, - сказал я. - Катушка стоила мне двести пятьдесят долларов. Теперь такая стоит еще дороже. Удочка стоила сорок пять. Там было без малого шестьсот ярдов лесы в тридцать шесть нитей.
Тут Эдди хлопнул его по спине.
Мистер Джонсон, - сказал он, - вам просто не везет. Первый раз в жизни вижу такое.
Заткнись ты, пьянчуга, - сказал я ему.
Нет, правда, мистер Джонсон, - сказал Эдди. - В жизни не видел ничего подобного.
Что бы со мной было, если б меня потащила такая рыбина, - сказал Джонсон.
Вы же хотели все сделать сами, - ответил я. Я был зол как черт.
Очень они большие, - сказал Джонсон. - Это уже не удовольствие, а мученье.
Да, - сказал я. - Такая рыба могла бы убить вас.
Но ведь ловят же их.
Ловит тот, кто умеет. Но вы не думайте, всякому приходится мучиться.
Я видел фотографию девушки, которая поймала такую.
Как же, - сказал я. - Только не живьем. Рыба проглотила наживку, и у нее вырвался желудок, тогда она всплыла на поверхность и издохла. А я говорю про ловлю волоком, когда крючок только зацепляет за губу.
Ну, - сказал Джонсон, - уж очень они большие. Раз это не весело, зачем это делать?
Вот именно, мистер Джонсон, - сказал Эдди. - Раз это не весело, зачем это делать? Слушайте, мистер Джонсон, вы попали не в бровь, а прямо в глаз. Раз это не весело - зачем это делать?
Мне все еще мерещилась эта рыба и было здорово досадно из-за снасти, и я их не слушал. Я велел негру повернуть на Морро. Я ничего не говорил им, и они мирно сидели, Эдди на одном стуле, с бутылкой пива в руках, а Джонсон на другом.
Капитан, - сказал он немного спустя, - не приготовите ли вы мне хайболл ?
Я приготовил, не говоря ни слова, а потом налил себе чистого. Я думал о том, как вот этот самый Джонсон третью неделю ездит на рыбную ловлю, подцепил наконец рыбу, за которую настоящий рыбак отдал бы год жизни, упустил ее, упустил мою снасть, разыграл дурака, а теперь сидит как ни в чем не бывало и распивает коктейли с пьянчугой-матросом.
Когда мы причалили и негр остановился в ожидании, я спросил:
Ну, как завтра?
Едва ли, - сказал Джонсон. - С меня, пожалуй, такой ловли хватит.
Хотите сейчас расплатиться с негром?
Сколько я ему должен?
Доллар. Можете прибавить на чай, если хотите.
И Джонсон дал негру доллар и две кубинских монетки по двадцать центов.
Это за что? - спросил меня негр, показывая монеты.
На чай, - сказал я ему. - Ты больше не нужен. Это он тебе подарил.
Завтра не приходить?
Негр берет клубок бечевки, которой он привязывал наживку, берет свои темные очки, надевает свою соломенную шляпу и уходит, не прощаясь. Этот негр всегда был невысокого мнения обо всех нас.
Завтра утром я пойду в банк, - сказал Джонсон. - Мы можем рассчитаться после обеда.
Вы знаете, сколько всего дней?
Пятнадцать.
Нет. С сегодняшним шестнадцать, и по одному дню на переезд, туда и обратно, значит, восемнадцать. Потом еще сегодня удочка, и катушка, и леса.
Снасть - это уже ваш риск.
Нет, сэр. Ведь вы ее упустили.
Я каждый день плачу за прокат. Это ваш риск.
Нет, сэр, - сказал я. - Если б это рыба сломала удочку и не по вашей вине, тогда другое дело. Но вы сами по своей неловкости упустили всю снасть.
Рыба вырвала у меня удочку.
Потому что вы не держали ее в гнезде и завинтили тормоз.
Вы не имеете права взыскивать за это деньги.
Если вы наняли автомобиль и разбили его о скалу, по-вашему, вы не должны платить за него?
Если я сам в нем ехал - нет, - сказал Джонсон.
Вот это ловко, мистер Джонсон, - сказал Эдди. - Понимаешь, капитан, а? Если б он в нем ехал, он бы убился насмерть. Вот ему и не пришлось бы платить. Ловко придумано.
Я не обратил на пьянчугу никакого внимания.
Вы мне должны двести девяносто пять долларов за удочку, катушку и лесу, - сказал я Джонсону.
Нет, это неправильно, - сказал он. - Но если уж вы так считаете, давайте поделим убыток пополам.
Мне не купить новой снасти меньше чем за триста шестьдесят. Лесу я вам в счет не ставлю. Такая рыба, как эта, могла смотать всю лесу, и вашей вины бы тут не было. Случись здесь кто-нибудь, кроме этого пьянчуги, вам бы подтвердили, что я с вас лишнего не спрашиваю. Конечно, может показаться, будто это деньги немалые, но ведь когда я покупал снасть, это тоже были немалые деньги. На такую рыбу нечего и выходить, если не с самой лучшей снастью, какая только есть в продаже.
Мистер Джонсон, он говорит, что я пьянчуга. Может, оно и так. Но я должен сказать - он прав. Он прав и рассуждает справедливо, - сказал ему Эдди.
Не будем спорить, - сказал наконец Джонсон. - Я заплачу, хоть я и не согласен с вами. Значит, восемнадцать дней по тридцать пять долларов и еще двести девяносто пять.
Сотню вы мне дали, - сказал я ему. - Я дам вам список всех своих покупок и вычту, что там еще осталось из еды. Из того, что вы покупали на дорогу туда и обратно.
Это справедливо, - сказал Джонсон.
Слушайте, мистер Джонсон, - сказал Эдди. - Если б вы знали, как тут всегда дерут с иностранцев, вы бы сами сказали, что это больше чем справедливо. Знаете, что я вам скажу? Это просто удивительно. Капитан поступает с вами так, как будто вы его родная мамаша.
Завтра я схожу в банк и после обеда приду сюда. А с послезавтрашним пароходом я уеду.
Вы можете вернуться с нами на лодке и сэкономить плату за проезд.
Нет, - сказал он. - Пароходом я сэкономлю время.
Ладно, - сказал я. - Может, выпьем?
Отлично, - сказал Джонсон. - Значит, никто не в обиде?
Никто, сэр, - ответил я. И вот мы уселись втроем на корме и вместе выпили по хайболлу.
На следующий день я все утро провозился с лодкой, менял масло, приводил в порядок то, другое. В полдень я отправился в город и закусил в китайском ресторанчике, где за сорок центов можно прилично позавтракать, а потом купил кое-какие подарки жене и нашим трем девочкам. Духи там, веера, три высоких испанских гребня. Покончив с этим, я завернул к Доновану, и выпил пива, и поболтал с хозяином, и потом пошел обратно на пристань Сан-Франциско, и по дороге еще два-три раза завернул выпить пива. В баре "Кунард" я угостил пивом Фрэнки и вернулся на лодку в самом лучшем расположении духа. Когда я вернулся на лодку, у меня оставалось ровно сорок центов. Фрэнки тоже пришел со мной, и пока мы сидели и дожидались Джонсона, мы с Фрэнки распили еще по бутылке холодного из ящика со льдом.
Эдди не показывался всю ночь и весь день, но я знал, что рано или поздно он явится, - как только ему перестанут давать в долг. Донован сказал мне, что накануне вечером они с Джонсоном заходили к нему ненадолго, и Эдди угощал в долг. Мы ждали, и я начал удивляться, почему это Джонсон не показывается. Я просил на пристани передать ему, если он придет раньше меня, чтобы он шел к лодке и там дожидался, но оказалось, что он не приходил. Я решил, что он вчера загулял и, должно быть, встал сегодня не раньше двенадцати. Банки открыты до половины четвертого. Мы видели, как ушел рейсовый самолет, и к половине шестого все мое хорошее настроение испарилось, и мне стало здорово не по себе.
В шесть часов я послал Фрэнки в отель узнать, там ли Джонсон. Я все еще думал, может, он загулял или, может, так раскис после вчерашнего, что не в силах встать и выйти из отеля. Я все ждал и ждал, пока уже совсем не стемнело. Но мне было здорово не по себе, потому что он мне остался должен восемьсот двадцать пять долларов.
Фрэнки не было около получаса. Наконец я его увидел, он шел очень быстро и тряс головой.
Улетел на самолете, - сказал он.
Так. Нечего сказать. Консульство было уже закрыто. У меня оставалось сорок центов, и все равно самолет теперь уже был в Майами. Я не мог даже дать телеграмму. Ай да мистер Джонсон, нечего сказать. Что ж, я сам виноват. Нужно быть умнее.
Ладно, - сказал я Фрэнки. - Во всяком случае, можно выпить бутылку холодного. Это мистер Джонсон покупал. - В ящике оставалось еще три бутылки "Тропического".
Фрэнки был огорчен не меньше меня. Уж не знаю почему, но так казалось. Он все хлопал меня по спине и тряс головой.
Значит, так. Я нищий. Я потерял пятьсот тридцать долларов фрахта, а снасти мне такой не купить и за триста пятьдесят. Вот порадуются бездельники, которые вечно слоняются вокруг пристани, подумал я. Кое-кто из кончей будет просто в восторге. А еще позавчера я не захотел взять три тысячи долларов только за то, чтобы переправить трех иностранцев на острова. Куда угодно, лишь бы подальше от Кубы.
Так, но что же все-таки теперь делать? Взять груз я не могу, потому что спиртного тоже без денег не купишь, и потом, сейчас на этом не заработаешь. Город наводнен спиртным, и покупать его некому. Что ж, значит, возвращаться домой нищим и голодать целое лето? Ведь у меня семья. Разрешение на выход из порта я оплатил, когда мы приехали. Обычно заранее вносишь деньги агенту, и он тебя регистрирует и выдает разрешение. Черт подери, у меня не хватит денег даже на бензин. Положение, нечего сказать. Ай да мистер Джонсон.
Я что-нибудь должен повезти отсюда, Фрэнки, - сказал я. - Я должен заработать.
Подумаем, - сказал Фрэнки. Он вечно слоняется на берегу и промышляет чем придется, и он почти глухой и напивается каждый вечер. Но лучше и добрей его трудно найти человека. Я его знаю с тех пор, как стал ездить в эти края. Он не раз помогал мне грузить товар. Потом, когда я бросил заниматься спиртным и стал сдавать лодку любителям и затеял эту ловлю меч-рыбы в заливе, я часто встречал его около пристани или в кафе. Он кажется дурачком и мало разговаривает, все больше улыбается, но это потому, что он глухой.
Повезешь все равно что?
Понятно, - сказал я. - Мне теперь разбирать не приходится.
Все равно что?
Понятно.
Подумаем, - сказал Фрэнки. - Где будешь?
Я буду в "Жемчужине", - сказал я. - Надо поесть.
В "Жемчужине" за двадцать пять центов можно прилично пообедать. Любое блюдо, кроме супа, стоит десять центов, а суп стоит пять. Фрэнки проводил меня до кафе, и я вошел, а он пошел дальше. Прежде чем уйти, он потряс мою руку и еще раз хлопнул меня по плечу.
Не унывай, - сказал он. - Вот я - Фрэнки: много политика. Много дела. Много выпивка. Мало деньги. Зато большой друг. Не унывай.
Будь здоров, Фрэнки, - сказал я.
Ты тоже не унывай, приятель.
Глава вторая
Я вошел в "Жемчужину" и сел за столик. На место стекла, разбитого выстрелом, уже вставили новое, и витрину привели в порядок. Несколько gallegos пили у стойки, другие закусывали. За одним столом шла игра в домино. Я взял бобовый суп и тушеную говядину с картофелем за пятнадцать центов. Вместе с бутылкой пива это составило четверть доллара. Я заговорил было с официантом про стрельбу, но он ничего не хотел отвечать. Они все здорово были напуганы.
Я кончил свой обед, и сидел откинувшись, и курил сигарету, и ломал голову над тем, как быть. Тут я увидел, что в дверь входит Фрэнки и за ним кто-то еще. Желтый товар, подумал я про себя. Так, значит, желтый товар.
Это мистер Синг, - сказал Фрэнки и улыбнулся. Он быстро сумел найти мне клиента и гордился этим.
Очень приятно, - сказал мистер Синг. В жизни не видал такого вылощенного джентльмена, как этот мистер Синг. Он, правда, был китаец, но говорил точно англичанин, и на нем был белый костюм, шелковая рубашка с черным галстуком и панама из того сорта, что по сто двадцать пять долларов за штуку.
Не выпьете ли чашку кофе? - спросил он меня.
За компанию можно.
Благодарю вас, - сказал мистер Синг. - Мы здесь совсем одни?
Очень хорошо, - сказал мистер Синг. - У вас есть лодка?
Тридцать восемь футов, - сказал я. - Керматовский мотор сто лошадиных сил.
Вот как? - сказал мистер Синг. - Я себе представлял судно несколько больше.
Она свободно берет двести шестьдесят пять ящиков груза.
Я бы мог зафрахтовать ее?
На каких условиях?
Вам ехать не нужно. У меня есть и капитан и команда.
Нет, - сказал я. - Куда лодка, туда и я с ней.
Ясно, - сказал мистер Синг. - Может быть, вы нас оставите вдвоем? - сказал он Фрэнки. Фрэнки изобразил на своем лице внимание и улыбнулся ему.
Он глухой, - сказал я. - Он плохо понимает по-английски.
Ясно, - сказал мистер Синг. - Вы говорите по-испански. Скажите ему, чтоб он присоединился к нам попозже.
Я сделал Фрэнки знак большим пальцем. Он встал и отошел к стойке.
А вы не говорите по-испански? - спросил я.
Ну что вы, - сказал мистер Синг. - Скажите, каковы обстоятельства, которые привели… которые побудили вас заинтересоваться?
Мне нужны деньги.
Ясно, - сказал мистер Синг. - За лодкой числятся какие-нибудь долги? На нее могут наложить арест?
Превосходно, - сказал мистер Синг. - Сколько моих несчастных соотечественников можно разместить на вашей лодке?
Вы хотите сказать - переправить?
Совершенно верно.
Как далеко?
День пути.
Не знаю, - сказал я. - Человек двенадцать, если без багажа.
Без всякого багажа.
Куда их требуется доставить?
Это на ваше усмотрение, - сказал мистер Синг.
Что именно, - где их высадить?
Вы возьмете их с тем, чтобы везти на Тортугас, куда за ними должна прийти шхуна.
Слушайте, - сказал я, - на Тортугас, на Логгерхед-Ки есть маяк и при нем радиостанция.
Правильно, - сказал мистер Синг, - было бы, разумеется, глупо высаживать их там.
Так как же?
Я сказал: вы возьмете их с тем, чтобы везти туда. Так с ними условлено.
Да, - сказал я.
Высадите вы их там, где вы найдете нужным.
Но шхуна придет за ними на Тортугас?
Конечно, нет, - сказал мистер Синг. - Что за глупости.
Сколько вы даете с головы?
Пятьдесят долларов.
Не пойдет.
Ну, а если семьдесят пять?
Сколько вы сами получаете с головы?
О, это совершенно не относится к делу. Видите ли, мою роль в этом деле можно рассматривать с разных сторон, или, как говорится, под разными углами. Она этим не ограничивается.
Да, - сказал я. - А то, что я должен сделать, по-вашему, не стоит денег? Так, что ли?
Я вполне вас понимаю, - сказал мистер Синг. - Что ж, скажем по сто долларов.
Слушайте, - сказал я. - Вы знаете, сколько лет тюрьмы я получу, если меня поймают?
Десять, - сказал мистер Синг. - Не меньше десяти. Но почему непременно тюрьма, дорогой капитан? Для вас здесь есть только один рискованный момент - погрузка пассажиров. Все остальное зависит от вашей осмотрительности.
А если они вернутся и потребуют вас к ответу?
Нет ничего проще. Я обвиню вас в том, что вы меня обманули. Затем я частично возмещу им расходы и отправлю их снова. Им, конечно, известно, что это путешествие связано с трудностями.
А со мной как?
Думаю, что мне придется кое-что сообщить в консульство.
Тысяча двести долларов, капитан, в наше время не такая сумма, чтоб ею пренебрегать.
Когда я получу деньги?
Двести, как только вы дадите согласие, и тысячу при погрузке.
А что, если я возьму эти двести и сбегу?
Я, конечно, ничего не смогу поделать, - улыбнулся он. - Но я знаю, капитан, что вы так не поступите.
Эти двести у вас при себе?
Конечно.
Положите их под тарелку.
Он положил.
Ладно, - сказал я. - Утром я выправлю разрешение и, как только стемнеет, выйду в море. Теперь, где мы погрузимся?
Что вы скажете о Бакуранао?
Можно. У вас все налажено?
Конечно.
Ну, значит так, - сказал я. - Вы зажигаете на мысу два огня, один над другим. Как только я их увижу, я иду к берегу. Вы подъезжаете на лодке и с лодки грузитесь. Но чтобы вы сами тоже были и чтобы привезли деньги. Пока я не получу денег, я ни одного человека не возьму на борт.
Нет, - сказал он, - половину при начале погрузки и половину, когда закончите.
Ладно, - сказал я. - Это справедливо,
Значит, обо всем сговорились?
Как будто так, - сказал я. - Никакого багажа и никакого оружия. Ни револьверов, ни ножей, ни бритв; ничего. В этом я должен быть уверен.
Капитан, - сказал мистер Синг, - вы мне не доверяете? Разве вы не видите, что наши интересы совпадают?
Обещаете проверить?
Прошу вас, не ставьте меня в неловкое положение. Разве вы не понимаете, что у нас общие интересы?
Ладно, - сказал я ему. - В котором часу вы там будете?
В двенадцатом.
Ладно, - сказал я. - Ну, как будто все.
Какие купюры вам удобнее?
Давайте сотнями.
Он встал, и я смотрел, как он шел к выходу. Фрэнки улыбнулся ему, когда он выходил. Мистер Синг не взглянул на него. Вылощенный был китаец, что и говорить. Ай да мистер Синг.
Фрэнки подошел к столику.
Ну как? - спросил он.
Откуда ты знаешь мистера Синга?
Он переправляет китайцы, - сказал Фрэнки. - Большой дело.
Давно ты его знаешь?
Он тут два лет, - сказал Фрэнки. - Раньше другой переправлял китайцы. Кто-нибудь его убил.
Кто-нибудь и мистера Синга тоже убьет.
Понятно, - сказал Фрэнки. - Так надо. Очень большой дело.
Да уж, дело, - сказал я.
Большой дело, - сказал Фрэнки. - Переправлена китайцы никогда назад. Другой китайцы пишет письма, пишет все хорошо.
Замечательно, - сказал я.
Такой китайцы не умеет писать. Умеет писать китайцы богатый. Такой ничего не кушает. Живет на один рис. Сто тысяч китайцы здесь. Только три китайски женщин.
Правительство не пускал.
Весело, - сказал я.
Ты с ним делал дело?
Может быть.
Хороший дело, - сказал Фрэнки. - Лучше политика. Много деньги. Очень большой дело.
Бутылку пива хочешь? - сказал я ему.
Ты больше не унывай?
Нет, нет, - сказал я. - Очень большой дело. Спасибо тебе.
Ладно, - сказал Фрэнки и потрепал меня по плечу. - Вот и хорошо. Я только хочу, чтобы ты был довольный. Китайцы - хороший дело, а?
Замечательное.
Вот и хорошо, - сказал Фрэнки. Я видел, что он готов заплакать от радости, что все так хорошо устроилось, и я потрепал его по плечу. Ай да Фрэнки.
Утром я первым долгом изловил агента и попросил его выправить мне разрешение. Он потребовал список команды, и я сказал ему, что команды нет.
Вы хотите возвращаться один, капитан?
Именно так.
А что с вашим помощником?
Он запил.
Одному очень опасно.
Всего ведь девяносто миль, - сказал я. - От такого пьянчуги пользы тоже немного.
Я перегнал лодку на другую сторону порта, на пристань "Стандард-ойл", и набрал бензину в оба бака. Туда входит около двухсот галлонов. Очень мне не хотелось покупать столько по двадцать восемь центов галлон, но кто его знает, где придется очутиться.
С того часа, как я встретился с китайцем и взял у него деньги, вся эта история не давала мне покоя. Ночью я почти не спал. Когда я вернулся на пристань Сан-Франциско, там меня ждал Эдди.
Здорово, Гарри, - крикнул он мне и помахал рукой. Я бросил ему кормовую чалку, и он закрепил ее, потом взошел на борт. Он был все тот же, длинный, мутноглазый, еще больше пьяный, чем обычно. Я не сказал ему ни слова.
Выходит, этот тип, Джонсон, уехал и оставил нас ни с чем? - спросил он меня. - Ты что-нибудь знаешь о нем?
Убирайся вон, - сказал я ему. - Смотреть на тебя противно.
Братишка, да разве я не огорчен так же, как и ты?
Убирайся с лодки, - ответил я ему. Он только удобнее устроился на сиденье и вытянул ноги.
Говорят, мы едем сегодня, - сказал он. - Что же, тут в самом деле больше нечего делать.
Ты не едешь.
В чем дело, Гарри? Не стоит тебе ссориться со мной.
Вот как? Убирайся с лодки.
Ну-ну, полегче.
Я ударил его по лицу, он встал и полез обратно, на пристань.
Я бы с тобой так не поступил, Гарри, - сказал он.
Еще бы ты посмел, - ответил я ему. - Я тебя с собой не беру. Вот и все.
Хорошо, но зачем же было бить меня?
Чтоб ты это уразумел.
А что же мне теперь делать? Оставаться и голодать?
Какого черта голодать, - сказал я. - Можешь наняться на рейсовый пароход. Отработаешь обратный путь.
Ты со мной не по-честному поступаешь, - сказал он.
Хотел бы я знать, с кем ты поступаешь по-честному, пьянчуга, - ответил я ему. - Ты родную мать готов обжулить.
Это, кстати сказать, было верно. Но мне стало неприятно, что я его ударил. Всегда неприятно, когда побьешь пьяного. Но на такое дело я все равно не мог взять его с собой; даже если бы и хотел.
Он побрел к воротам, длинный, как день без завтрака. Потом он повернулся и пошел обратно.
Нельзя ли перехватить у тебя доллар-другой, Гарри?
Я дал ему пятидолларовую бумажку из денег китайца.
Я всегда знал, что ты мне друг, Гарри. Почему ты не хочешь взять меня?
Ты приносишь несчастье.
Ты просто взбесился, - сказал он. - Ну, ничего, приятель. Ты еще рад будешь со мной повстречаться.
Теперь, с деньгами в кармане, он пошел гораздо быстрее, но, право, мне противно было даже смотреть, как он ступает. Он ступал так, точно все суставы у него были вывернуты задом наперед.
Я пошел в "Жемчужину" и встретился там с агентом, и он передал мне бумаги, а я угостил его пивом. Потом я сел завтракать, и тут явился Фрэнки.
Это мне дали для тебя, - сказал он и передал мне что-то скатанное в трубочку, завернутое в бумагу и перевязанное красным шнурком. Когда я снял бумагу, там оказалась какая-то фотография, и я развернул ее, думая, что, может, это кто-нибудь на пристани сфотографировал мою лодку.
Славно. Это был крупный поясной снимок мертвого негра, у которого горло было перерезано от уха до уха и потом аккуратно зашито, а на груди лежал плакатик с надписью по-испански: "Вот как мы поступаем с "lenguas largas".
Кто тебе дал это? - спросил я Фрэнки. Он указал на маленького испанца, который работает на пристани. Парнишка стоял у стойки с закусками.
Скажи ему, пусть подойдет.
Парнишка подошел. Он сказал, что двое молодых людей дали ему это сегодня, часов в одиннадцать. Они спросили, знает ли он меня, и он сказал, что да. Потом он отдал это Фрэнки, чтобы тот передал мне. Они дали ему за это доллар. Они были хорошо одеты, сказал он.
Политика, - сказал Фрэнки.
Да, да, - сказал я.
Они думают, ты говорил полиция про свой встреча с этот молодой люди здесь утром.
Плохой политика, - сказал Фрэнки. - Хорошо, ты уезжаешь.
Они тебе что-нибудь еще поручили? - спросил я маленького испанца.
Нет, только передать вот это.
Плохой политика, - сказал Фрэнки. - Очень плохой политика.
Я сложил в одну пачку все бумаги, которые мне передал агент, уплатил по счету и, выйдя из кафе, прошел через площадь и потом в ворота и был очень доволен, когда миновал товарный склад и выбрался на пристань. Эти мальчишки нагнали-таки на меня страху. У них хватило бы глупости вообразить, что я сболтнул кому-нибудь про ту историю. Все они такие же, как Панчо. От страха они распаляются, а когда распалятся, им хочется убить кого-нибудь.
Я поднялся на борт и стал разогревать мотор. Фрэнки стоял на пристани и смотрел. Он улыбался все той же чудной улыбкой глухого. Я подошел к нему поближе.
Слушай, - сказал я. - Как бы тебе из-за этого не попасть в беду.
Он не слышал. Мне пришлось прокричать ему это.
Мой хороший политика, - сказал Фрэнки. Он отвязал причальный трос.
Глава третья
Я помахал Фрэнки, бросившему мне концы, отвел лодку от пристани и направил ее в пролив. Английский грузовой пароход выходил в море, я поравнялся с ним и обогнал его. Он вез большой груз сахару, и вся обшивка у него была ржавая. Какой-то лимонник в старом синем свитере смотрел на меня с кормы, когда я проезжал мимо. Я вышел из гавани и миновал Морро и взял курс на Ки-Уэст, по прямой на север. Я бросил штурвал, пошел на бак и свернул трос, а потом вернулся и выровнял лодку по курсу, так что Гавана сперва вытянулась за кормой, а потом понемногу скрылась из виду, когда между нами встали горы.
Вот уже скрылся из виду Морро, потом отель "Националь" и наконец остался только купол Капитолия. Течение было небольшое по сравнению с тем днем, когда мы последний раз выходили на рыбную ловлю, и дул совсем слабый бриз. Я увидел два смака, возвращавшиеся в Гавану, и они шли с запада, так что я понял, что течение слабое.
Я выключил мотор. Не к чему было зря расходовать бензин. Пусть лодку пока сносит течением. Когда стемнеет, я легко ориентируюсь по маяку Морро или, если ее отнесет очень далеко, по огням Кохимара и тогда возьму нужное направление и пойду на Бакуранао. Я рассчитал, что при таком течении ее к наступлению темноты отнесет как раз на двенадцать миль, к самому Бакуранао, и я увижу огни Баракоа.
Значит, я заглушил мотор и полез наверх, чтобы осмотреться. Только и было видно, что два смака на западе, идущие в порт, и позади белый купол Капитолия, высоко поднимающийся над краем океана. На поверхности воды кое-где виднелись желтые водоросли, и в воздухе кружили птицы, но их было немного. Я посидел немного на крыше рубки, наблюдая, но не увидел никакой рыбы, кроме тех мелких коричневых рыбешек, что всегда снуют вокруг водорослей. Не верь тому, братишка, кто станет уверять тебя, что от Гаваны до Ки-Уэст рукой подать. А у меня весь путь был впереди.
Немного погодя я спустился вниз, и там был Эдди.
Что случилось? Что случилось с мотором?
Сломался.
Что ж ты люк не закрываешь?
А, черт, - сказал я.
Знаете, что он устроил? Он вернулся на пристань, через носовой люк забрался в каюту и лег спать. С собой он захватил две бутылки. Он зашел в первый попавшийся bodega , купил эти две бутылки и вернулся на лодку. Когда я запустил мотор, он проснулся и сейчас же опять заснул. Когда я остановил лодку в заливе, ее стало слегка покачивать на волнах, и от этого он проснулся.
Я знал, что ты меня возьмешь, Гарри, - сказал он.
К черту в зубы я бы тебя охотно взял, - сказал я. - Ты даже не внесен в судовой журнал. Кажется, ты у меня сейчас прыгнешь за борт.
Ты старый шутник, Гарри, - сказал он. - Мы, кончи, в беде должны держаться друг за дружку.
Это с твоим-то языком? - сказал я. - Да кто же доверит твоему языку, когда ты хватишь лишнее.
Я надежный человек, Гарри. Можешь испытать меня, тогда увидишь, какой я надежный человек.
Давай сюда обе бутылки, - ответил я ему. Я думал о другом.
Он вытащил их, и я отпил из той, которая была откупорена, и поставил обе на пол возле штурвала. Он стоял тут же, и я смотрел на него. Мне было жаль его и жаль, что придется сделать то, без чего, я знал, не обойтись. Черт, я ведь помнил его, когда он был еще человеком.
Что случилось с мотором, Гарри?
Мотор в порядке.
А что все-таки случилось? Что ты на меня так смотришь?
Братишка, - сказал я, и мне было жаль его. - Плохо твое дело.
Что ты хочешь сказать?
Я сам еще не все обдумал.
Мы немного посидели, но разговаривать с ним мне больше не хотелось. Раз я уже знал то, что знал, мне было тяжело с ним разговаривать. Потом я спустился вниз и достал духовое ружье и винчестер тридцатого калибра, которые я всегда держал внизу, в каюте, и, не вынимая из чехлов, подвесил их под потолком рубки, где обычно мы вешаем удочки, над самым штурвалом, чтобы можно было достать их рукой. Я их держу в длинных чехлах из овчины шерстью внутрь, причем шерсть обильно пропитана маслом. На судне только так и можно уберечь оружие от ржавчины.
Я проверил насос, поршень духового ружья, несколько раз нажав курок, и зарядил ружье. Одну пулю я загнал в ствол винчестера и потом наполнил магазин. Я достал из-под матраца смит-и-вессон тридцать восьмого калибра особого образца, который у меня остался от того времени, когда я служил в полицейском отряде в Майами, смазал его, зарядил и прицепил к поясу.
Что случилось? - спросил Эдди. - Да скажи ты, что случилось?
Ничего, - сказал я ему.
На кой черт весь этот арсенал?
Я всегда беру оружие с собой, - сказал я. - Стрелять птиц, если они станут клевать наживку, или стрелять акул, или на всякий случай, когда крейсируешь между островами.
Что случилось, черт тебя дери? - сказал Эдди. - Что случилось?
Ничего, - ответил я ему. Когда лодку качало, смит-и-вессон хлопал меня по бедру, и я смотрел на Эдди. Я подумал: нет смысла торопиться с этим. Он мне еще понадобится.
У нас есть одно маленькое дело, - сказал я. - В Бакуранао. Я тебе скажу, что делать, когда придет время.
Я не хотел говорить ему заранее, потому что знал, что он забеспокоится и перетрусит и тогда от него никакой пользы.
Лучше меня тебе никого не найти, Гарри, - сказал он. - Я самый подходящий для тебя человек. Можешь на меня положиться.
Я посмотрел на него, какой он длинный, мутноглазый, трясучий, - и ничего не сказал.
Слушай, Гарри. Дай один только глоток, - попросил он. - Я боюсь, как бы меня не начало трясти.
Я дал ему, и мы сидели и ждали, когда стемнеет. Закат был красивый, и дул славный легкий бриз, и когда солнце уже почти село, я запустил мотор и медленно повернул к берегу.
Глава четвеертая
Мы остановились в темноте примерно за милю от берега. С заходом солнца течение стало сильнее, и я заметил, что оно изменило направление. Виден был маяк Морро немного дальше к западу и вечернее зарево над Гаваной, а огни напротив нас были Ринкон и Баракон. Я вел лодку против течения, пока не миновал Бакуранао и не подошел совсем близко к Кохимару. Потом я поставил ее по течению. Было уже совсем темно, но мне нетрудно было определить, где мы. Все огни у меня были погашены.
Что мы будем делать, Гарри? - спросил меня Эдди. Его опять разбирал страх.
А ты как думаешь?
Я не знаю, - сказал он. - Ты меня пугаешь. - Казалось, его вот-вот опять начнет трясти, и когда он подошел ко мне, я почувствовал его дыхание, вонючее, как у стервятника.
Который час?
Сейчас пойду посмотрю, - сказал он. Он вернулся и сказал, что половина десятого.
Ты голоден? - спросил я его.
Нет, - сказал он. - Ты же знаешь, что я так не могу есть, Гарри.
Ладно, - сказал я ему. - Глотни разок. Когда он глотнул, я спросил, как ему теперь. Он сказал, что теперь ему хорошо.
Я тебе немного погодя еще дам, - сказал я. - Я же знаю, что ты перетрусишь, если тебе не дать выпить, а выпивки у нас мало. Так что не стоит налегать.
Ты мне лучше скажи, в чем дело, - сказал Эдди.
Слушай, - заговорил я в темноте. - Мы идем к Бакуранао, чтобы взять там двенадцать китайцев. Когда я тебе скажу, ты станешь у штурвала и будешь делать то, что я тебе скажу. Мы примем эту дюжину китайцев на борт и запрем их в каюту. Теперь иди, закрой снаружи носовой люк.
Он пошел, и я видел его длинную фигуру в темноте. Он вернулся и сказал:
Гарри, можно мне теперь один глоток?
Нет, - сказал я. - Я хочу, чтоб ты был только на взводе. Я не хочу, чтоб тебя развезло.
Я надежный человек, Гарри. Вот увидишь.
Ты пьянчуга, - сказал я. - Слушай. Один китаец привезет всю дюжину на лодке. Как только он приедет, он даст мне денег. Когда они все сядут, он даст мне еще денег. Как только ты увидишь, что он дает мне деньги второй раз, сейчас же запускай мотор и выходи в море. Не обращай внимания, если что произойдет. Что бы ни произошло, давай полный вперед. Понял?
Если кто-нибудь из китайцев вздумает вырваться из каюты или высунуть голову из люка, когда мы будем уже в пути, бери духовое ружье и загоняй их назад, как только покажутся. Умеешь обращаться с духовым ружьем?
Нет. Но ты мне можешь показать.
Ты все равно не запомнишь. Умеешь обращаться с винчестером?
Просто нажать спуск и стрелять?
Правильно, - сказал я. - Только смотри, не пробей корпус.
Дал бы ты мне глоток, - сказал Эдди.
Ладно. Немножко дам.
Я дал ему выпить. Я знал, что теперь он не опьянеет; все растворится в его страхе. Но каждый глоток будет действовать некоторое время. Выпив положенное, Эдди сказал, точно радуясь этому:
Значит, теперь мы будем возить китайцев. Что ж, я, ей-богу, всегда говорил, как дойду до ручки, так стану возить китайцев.
Но ты, видно, еще никогда не доходил до ручки, - сказал я ему. Смешной он был все-таки.
До половины одиннадцатого я еще три раза давал ему выпить, для храбрости. Смешно было наблюдать за ним, и это не давало мне задумываться. Я не рассчитывал, что придется так долго ждать. Я предполагал сняться, как только стемнеет, отойти настолько, чтобы не попасть в полосу света, и в виду берега идти на Кохимар.
Около одиннадцати я увидел два огня на мысу. Я немного выждал и потом стал медленно двигаться по направлению к берегу. Бакуранао - бухта, где прежде была большая пристань для погрузки песка. Там есть небольшая речка, которая вливается в бухту, когда дожди размывают песчаный бар. Зимой северный ветер наносит песок и запирает речке выход. Прежде туда подходили шхуны и грузили guabos с реки, и там был городок. Но его разрушило ураганом, и теперь там стоит один только дом, который gallegos построили из обломков снесенных ураганом хижин и который служит им чем-то вроде клуба, они туда по воскресеньям приезжают из Гаваны гулять и купаться. Есть там еще один дом, где живет уполномоченный, но этот дом стоит довольно далеко от берега.
В каждом таком селении на побережье есть уполномоченный правительства, но я был уверен, что китаец с ним договорился и даже возьмет его лодку. Когда мы подошли ближе, я почувствовал запах водорослей и тот сладковатый запах кустарника, которым всегда тянет у берега.
Ступай на бак, - сказал я Эдди.
Здесь не на что наткнуться, - сказал он. - Риф с другой стороны, у входа в бухту. - Он, видите ли, когда-то был хорошим матросом.
Следи за ходом, - сказал я и направил лодку туда, где они наверняка могли нас увидеть. Прибоя не было, так что они должны были услышать стук мотора. Я не хотел дожидаться, не зная, видели они нас или нет, поэтому я разом зажег оба бортовые огня, зеленый и красный, и тотчас же погасил их. Потом я развернулся и отошел немного назад и остановился у самого входа в бухту, переведя мотор на холостой ход. Здесь, недалеко от берега, только слегка покачивало.
Иди сюда, - сказал я Эдди и дал ему выпить как следует.
Курок надо раньше взводить? - шепотом спросил он. Он теперь сидел у штурвала, и я протянул руку и расстегнул оба чехла и наполовину вытащил приклады.
Правильно.
Ух, ты! - сказал он.
Просто удивительно, как на него действовала выпивка и до чего быстро.
Мы стояли на одном месте, и сквозь заросли кустарника я видел свет в доме уполномоченного. Оба огня на мысу скрылись из виду, потом один появился с другой стороны мыса. Вероятно, они задули второй.
Потом, немного погодя, я увидел в бухте направлявшуюся к нам лодку и человека, который греб кормовым веслом. Я понял это, видя, как он раскачивается из стороны в сторону. Я понял, что весло у него большое. Я очень обрадовался. Раз гребут кормовым, значит, там только один гребец.
Они поравнялись с нами.
Добрый вечер, капитан, - сказал мистер Синг.
Заходите с кормы и становитесь борт к борту, - сказал я ему.
Он что-то сказал парнишке с веслом, но тот не мог кормовым веслом дать задний ход, поэтому я ухватился за планшир и провел их лодку за своей кормой.
В лодке было восемь человек. Шесть китайцев, мистер Синг и парнишка с веслом. Когда я нагнулся, чтобы подтянуть их лодку, я ждал, что меня что-нибудь ударит по голове, но ничего не ударило. Я выпрямился и дал мистеру Сингу ухватиться за корму.
Ну-ка, покажите, как это выглядит, - сказал я. Он передал мне пачку, и я понес ее туда, где у штурвала стоял Эдди, и зажег нактоузный огонь. Я тщательно проверил пачку. Все как будто было в порядке, и я погасил огонь. Эдди весь дрожал.
Возьми налей себе, - сказал я. Я видел, как он достал бутылку и опрокинул ее. Я вернулся на корму.
Ладно, - сказал я. - Пусть шестеро переходят сюда.
Мистеру Сингу и кубинцу с веслом приходилось следить за тем, чтобы их лодку не ударило о наш корпус, потому что даже при таком небольшом волнении это легко могло случиться. Я услышал, как мистер Синг сказал что-то по-китайски, и все китайцы, которые были в лодке, полезли к нам на корму.
По одному, - сказал я.
Он опять что-то сказал, и шесть китайцев один за другим взошли на корму. Они были всех ростов и размеров.
Проводи их в каюту, - сказал я Эдди.
Вот сюда, джентльмены, - сказал Эдди. Черт побери, я сразу увидел, что глоток на этот раз был основательный.
Запри каюту, - сказал я, когда они все вошли.
Есть, сэр, - сказал Эдди.
Я сейчас привезу остальных, - сказал мистер Синг.
Я оттолкнул их, и мальчик в лодке заработал своим веслом.
Слушай, - сказал я Эдди. - Оставь в покое бутылку. Ты уже достаточно храбрый.
Что с тобой такое?
Нравится мне это занятие, - сказал Эдди. - Так ты говоришь, нужно вот так оттянуть курок?
Пьянчуга ты несчастный, - сказал я. - Дай-ка, я тоже выпью.
Больше нет, - сказал Эдди. - Виноват, капитан.
Слушай. Теперь твое дело следить, и как только он мне передаст деньги - сейчас же запускай мотор.
Есть, капитан, - сказал Эдди.
Я наклонился, взял другую бутылку, достал штопор и вытащил пробку. Я отпил порядочный глоток и вернулся на корму, крепко заткнув бутылку пробкой и спрятав ее позади двух больших оплетенных бутылей, доверху налитых водой.
Мистер Синг едет, - сказал я Эдди.
Так точно, сэр, - сказал Эдди. Лодка с мальчишкой-гребцом снова подошла к нам. Они зашли с кормы, и я ждал, пока они ухватятся. Мистер Синг ухватился за укрепленный на корме скат, по которому мы втаскивали в лодку крупную рыбу.
Пусть поднимаются, - сказал я. - По одному.
Еще шесть китайцев, на этот раз подобранных поровнее, взошли на корму.
Проведи их туда же, к остальным, - сказал я Эдди.
Есть, сэр.
Запри каюту.
Есть, сэр.
Я увидел, что он уже снова стоит у штурвала.
Ну что ж, мистер Синг, - сказал я. - Давайте, поглядим на остальное.
Он сунул руку в карман и протянул мне деньги. Я схватил его руку вместе с деньгами, и когда он ступил на корму, я другой рукой схватил его за горло. Я почувствовал, как лодка дрогнула и пошла, вспенивая воду, и хоть я был здорово занят мистером Сингом, но я видел кубинца с веслом в руках, стоявшего на корме своей лодки, когда мы отходили от нее под корчи и судороги мистера Синга. Он корчился и судорожно бился, точно дельфин, вздетый на острогу, и один раз даже изловчился и укусил меня в плечо. Но я поставил его на колени и изо всех сил сдавил ему горло обеими руками.
Я подержал его так, пока он не затих, и потом уложил на корму. Он лежал на спине, неподвижный, в хорошем костюме, свесив ноги в кокпит; так я его и оставил.
Я подобрал деньги с кормы, пошел в рубку, зажег нактоузный огонь и пересчитал их. Потом я стал у штурвала и сказал Эдди, чтоб он поискал под кормой куски железа, которые служили нам вместо якоря, когда мы ловили рыбу на отмелях или в таких местах, где каменистое дно и якорь может сломаться.
Я не найду, - сказал он. Он боялся очутиться так близко к мистеру Сингу.
Становись к штурвалу, - сказал я. - Держи в море.
Внизу, под палубой, слышалась какая-то возня, но тех я не боялся.
Я нашел то, что искал, куски железа со старой угольной пристани в Тортугас, и взял обрывок каната и, выбрав два больших куска, крепко привязал их к щиколоткам мистера Синга. Затем, когда мы отошли мили на две от берега, я спустил его за борт. Он плавно съехал за борт по скату. Я даже не ощупал его карманы. Не хотелось мне с ним путаться.
Корма была немного закапана кровью, вытекшей у него изо рта и из носа, и я зачерпнул ведром воды, едва не вылетев при этом за борт, так быстро мы шли, и начисто отмыл все шваброй, которую достал из-под кормы.
Убавь ходу, - сказал я Эдди.
А что, если он всплывет? - сказал Эдди.
Там, где я его сбросил, глубина четыре тысячи футов, - сказал я.
На эту глубину он должен опуститься.
Это длинный путь, братишка. Он не всплывет, пока его не разопрет газом, а до тех пор он будет двигаться вместе с течением и служить приманкой для рыб, - сказал я. - Нечего тебе беспокоиться о мистере Синге.
Что он тебе сделал? - спросил меня Эдди.
Ничего, - сказал я. - Он был самый покладистый человек из всех, с кем мне приходилось иметь дело. Я сразу почувствовал, что здесь что-то неладно.
Зачем ты убил его?
Чтобы не убивать остальных двенадцать, - ответил я ему.
Гарри, - сказал он, - ты мне дай глоток, а то со мной вот-вот случится, я уже чувствую. Я как увидел, как у него голова болтается, меня сразу затошнило.
Я ему дал.
А как с китайцами? - спросил Эдди.
Надо их высадить как можно скорее, - ответил я ему, - пока вся каюта ими не провоняла.
Куда ты их денешь?
Мы их свезем на Долгую отмель, - ответил я ему.
Поворачивать к берегу?
Поворачивай, - сказал я. - Только медленно.
Мы медленно шли над подводным рифом, пока перед нами не забелела в темноте отмель. Этот риф лежит довольно глубоко, а дальше дно песчаное и с уклоном тянется до самого берега.
Ступай на бак и говори мне глубину.
Он стал мерить глубину шестом, каждый раз делая мне знак двигаться дальше. Наконец он вернулся и сделал мне знак остановиться. Я дал задний ход.
Около пяти футов.
Бросаем якорь, - сказал я. - Если что-нибудь случится такое, что мы не успеем сняться, можно будет перерубить канат.
Эдди стал травить, и когда наконец якорь уперся в дно, он укрепил канат. Лодка покачивалась кормой к берегу.
Дно, знаешь, песчаное, - сказал он.
Сколько у нас под кормой?
Не больше пяти футов.
Бери винчестер, - сказал я. - И смотри в оба.
Дай глоток, - сказал он. Он здорово раскис. Я дал ему выпить и снял духовое ружье. Я отпер дверь каюты, распахнул ее и сказал:
Выходите.
Никакого движения.
Потом один китаец высунул голову, увидел Эдди с ружьем в руках и нырнул обратно.
Выходите. Никто вас не тронет, - сказал я. Ничего. Только в каюте забормотали по-китайски.
Эй, вы там, выходи! - сказал Эдди. Ах ты черт, я сразу понял, что он добрался до бутылки.
Поставь бутылку на место, - сказал я ему, - не то я вышвырну тебя за борт.
Выходите, - сказал я им, - не то стрелять буду.
Один осторожно выглянул из-за двери, и, должно быть, он увидел берег, потому что у него застучали зубы.
Выходите, - сказал я, - стрелять буду.
Стали выходить.
Ну, скажу я вам, не знаю, какой надо быть сволочью, чтобы загубить дюжину несчастных китайцев, и готов биться об заклад, это дело не только хлопотливое, но и не легкое.
Они вышли, и они были очень напуганы, и у них не было оружия, но их было двенадцать человек.
Я отошел назад, к корме, держа в руках духовое ружье.
Лезьте в воду, - сказал я. - Тут выше головы не будет.
Никто не шевельнулся.
Никто не шевельнулся.
Эй вы, крысоеды желтомордые, - сказал Эдди. - Лезь в воду.
Молчи, пьяная рожа! - сказал я ему.
Не умей плавай, - сказал один китаец.
Не надо плавать, - сказал я. - Неглубоко.
Но-но, живо, лезь в воду, - сказал Эдди.
Иди сюда, на корму, - сказал я. - Возьми в одну руку ружье, а в другую шест и покажи им, какая тут глубина.
Он показал им, приподняв мокрый шест.
Не надо плавай? - спросил меня тот же китаец.
Что это?
Твоя жулик, - сказал он и, перекинув ноги через борт, сначала повис на руках, потом спрыгнул в воду. Голова его ушла под воду, но он высунул ее снова, и вода доходила ему до подбородка. - Твоя жулик, - сказал он. - Твоя негодна жулик.
Он был взбешен и забыл всякий страх. Он сказал что-то по-китайски, и все остальные стали спрыгивать с кормы в воду.
Все в порядке, - сказал я Эдди. - Поднимай якорь.
Когда мы выходили в море, показалась луна, и мы увидели китайцев, которые шли к берегу по шею в воде, и белеющую отмель, и кустарник за ней.
Мы миновали риф, и я еще раз посмотрел назад, на отмель и горы, которые уже вырисовывались над ней; потом я развернулся и взял курс на Ки-Уэст.
Ну, теперь можешь лечь спать, - сказал я Эдди. - Нет, постой, спустись вниз и открой все иллюминаторы, чтобы хорошенько проветрить каюту, и принеси мне йоду.
Что случилось? - спросил он, когда принес склянку.
Я порезал палец.
Хочешь, я буду править?
Ложись спать, - сказал я. - Я тебя разбужу.
Он растянулся на койке, вделанной в стенку тут же, над бензиновым баком, и через несколько минут уже спал.
Глава пятая
Я придержал штурвал коленом, и расстегнул рубашку, и посмотрел на место, куда меня укусил мистер Синг. Укус был глубокий, и я залил его йодом, и потом я сидел у штурвала и думал о том, может ли от укуса китайца сделаться заражение, и прислушивался к быстрому и плавному ходу и к плеску воды за кормой, и в конце концов решил, да нет, что за черт, не может от этого укуса сделаться заражение. Такой мистер Синг, должно быть, тер свои зубы щеткой по три раза в день. Ай да мистер Синг. Правду сказать, не очень деловой был человек. А может быть, и деловой. Может быть, он просто доверял мне. Честное cлово, я так и не понял, что он за птица.
Теперь, значит, все было очень просто, если не считать Эдди. Пьянчуга непременно будет болтать, как только хватит лишнего. Я сидел у штурвала, и смотрел на Эдди, и думал: черт, ведь в нем и в живом проку не больше, чем в мертвом, а с меня были бы взятки гладки. Когда я увидел его на лодке, я решил, что мне придется с ним покончить, но потом, когда все так хорошо сошло, у меня не хватило духу. А теперь, когда я смотрел на него, как он лежит там, на койке, искушение было велико. Но я подумал, что не стоит портить все дело таким поступком, о котором после пришлось бы жалеть. Потом я стал думать о том, что он не значится в судовом журнале и что мне придется заплатить за него штраф, и я не знал, как быть с ним.
Ну, времени, чтоб обдумать это, у меня было сколько угодно, и я держал прямо вперед и потягивал из бутылки, которую принес Эдди. В ней было немного, и когда я допил ее, я откупорил последнюю, которая еще оставалась у меня, и, честное слово, было очень приятно сидеть у штурвала, и ночь была очень хороша для переправы. В конце концов рейс все-таки вышел удачный, хоть много раз казалось, что он обернется скверно.
Когда рассвело, Эдди проснулся. Он сказал, что чувствует себя отвратительно.
Стань на минутку к штурвалу, - сказал я ему. - Я хочу посмотреть, что делается кругом.
Я пошел на корму и плеснул на нее водой. Но она была совершенно чистая. Я поскреб шваброй за бортом. Я разрядил ружья и спрятал их внизу. Но револьвер я оставил на поясе. Внизу все было в порядке, чисто, свежо и никакого запаха. Только на одну койку попало из правого иллюминатора немного воды; так что я закрыл иллюминаторы. Ни один пограничник на свете не учуял бы теперь, что здесь были китайцы.
Я увидел полученные от агента бумаги в сетке, висевшей под вставленным в рамку портовым свидетельством, куда я их сунул, когда вернулся на лодку, и я вынул их, чтобы просмотреть. Просмотрев бумаги, я пошел на палубу.
Слушай, - сказал я. - Каким образом ты попал в судовой журнал?
Я встретил агента, когда он шел в консульство, и сказал ему, что я тоже еду.
Пьяниц бог бережет, - сказал я ему, и я снял смит-и-вессон с пояса и спрятал его внизу.
Я сварил внизу кофе и потом поднялся наверх и взял у него штурвал.
Внизу есть кофе, - сказал я ему.
От кофе мне легче не станет, братишка. - И, знаете, пришлось пожалеть его. Он и в самом деле выглядел неважно.
Около девяти часов прямо перед собой мы увидели маяк Сэнд-Ки. Еще задолго до того нам стали попадаться танкеры, идущие в залив.
Часа через два приедем, - сказал я ему. - Я тебе заплачу по четыре доллара в день, как если бы Джонсон не надул нас.
Сколько ты заработал этой ночью? - спросил он меня.
Всего только шестьсот, - ответил я ему. Не знаю, поверил он мне или нет.
А я тут не имею доли?
Вот это твоя доля, - сказал я ему. - Столько, сколько я сказал, а если ты когда-нибудь вздумаешь чесать язык насчет прошлой ночи, я об этом узнаю и разделаюсь с тобой.
Ты знаешь, что я не болтун, Гарри.
Ты пьянчуга. Но как бы ты ни был пьян, попробуй только болтать - не обрадуешься.
Я надежный человек, - сказал он. - Зачем ты со мной так говоришь?
Попадется что-нибудь крепкое, так твоей надежности ненадолго хватит, - ответил я ему. Но я больше не беспокоился из-за него, потому что кто ж ему поверит? Мистер Синг жаловаться не пойдет. Китайцы тоже не станут. Мальчику, который был с ними на лодке, это, знаете, тоже ни к чему. Он побоится путаться в это дело. Эдди проболтается рано или поздно, но кто поверит пьянчуге?
И потом, кто может что-нибудь доказать? Понятное дело, было б куда больше разговоров, если б после всего увидели имя Эдди в судовом журнале. Здорово повезло мне все-таки. Я бы мог сказать, что он упал в воду, но разговоров было бы много. Да и Эдди тоже здорово повезло. Вообще здорово повезло.
Тут мы подошли к краю Гольфстрима, и вода из синей сделалась зеленоватой и прозрачной, и впереди уже видны были сваи на западных и восточных Сухих Скалах, и радиомачты Ки-Уэст, и отель "Ла-Конча", торчавший среди низеньких домов, и облако дыма там, где сжигают мусор. Маяк Сэнд-Ки был теперь совсем близко, и видно было лодочную пристань и маленький док у подножия маяка, и я знал, что нам осталось не больше сорока минут пути, и было приятно возвращаться домой и знать, что на лето я остаюсь не с пустым карманом.
Так как насчет того, чтобы выпить, Эдди? - сказал я ему.
Ох, Гарри, - сказал он. - Я всегда знал, что ты мне друг.
Вечером я сидел в столовой, курил сигару, пил виски, разбавленное водой, и слушал по радио Грэйси Аллен. Девочки ушли в театр, и сидеть так было приятно, и клонило ко сну. Кто-то постучал в наружную дверь. Мария, моя жена, встала со своего места и пошла отворить. Она вернулась и сказала:
Там этот пьянчуга, Эдди Маршал. Он говорит, ему нужно повидать тебя.
Скажи ему, пусть убирается вон, пока я сам его не вышвырнул, - сказал я ей.
Она вернулась и села, и в окно, у которого я сидел, положив ноги на подоконник, мне видно было, как Эдди прошел по улице под дуговым фонарем вместе с другим пьянчугой, которого он подобрал где-то; оба качались на ходу, и тени их под дуговым фонарем качались еще сильнее.
Несчастные пьянчуги, - сказала Мария. - Мне таких всегда жалко.
Этот - счастливый пьянчуга.
Счастливых пьянчуг не бывает, - сказала Мария. - Ты сам это знаешь, Гарри.
Да, - сказал я. - Пожалуй, что не бывает.
Джек Лондон
Фирма Тру-ля-ля
Из сборника "иСмок и Малыши"
The Townsite of Tra-Lee (1911)
Перевод В. Оречкиной
Лондон Д. Собрание повестей и рассказов (1911--1916): М., "Престиж Бук", 2011. Смок и Малыш встретились на углу у салуна "Элькгорн". На лице Смока было написано полное довольство, и шел он бодрой походкой. Малыш же плелся с самым подавленным видом. -- Куда? -- приветствовал его Смок. -- Будь я проклят, если мне это известно, -- последовал мрачный ответ. -- Сам очень хотел бы знать. Совершенно некуда деться. Два часа резался в карты, как очумелый, -- и хоть бы что! Скука смертная. Остался при своих. Сыграл партию в криббэдж со Скифом Митчелом на выпивку, и вдруг так захотелось заняться чем-нибудь, что вот выполз на улицу и слоняюсь -- может быть, наскочу на собачью грызню, на драку или что-нибудь в этом роде. -- У меня есть в запасе кое-что получше, -- заметил Смок. -- Потому-то я тебя и ищу. Идем. -- Сейчас? -- Немедленно. -- Куда? -- Через реку, проведать старика Дуайта Сэндерсона. -- Это еще кто такой? -- мрачно спросил Малыш. -- Мне что-то не приходилось слышать, что на той стороне реки живет кто-нибудь. И чего ради он там поселился? Уж не полоумный ли он? -- Он кое-что продает, -- рассмеялся Смок. -- Собак? Золотые копи? Табак? Смок на каждый вопрос только качал головой. -- Идем со мной -- и увидишь. Я собираюсь скупить у него его товар и устроить одно дельце. Если хочешь, могу взять и тебя в долю. -- Только не яйца! -- возопил Малыш, скорчив тревожную и в то же время саркастическую мину. -- Идем, идем, -- успокоил его Смок. -- Ты еще успеешь поломать себе голову, пока мы будем перебираться через лед. Они спустились с высокой дамбы в конце улицы и вышли на покрытый льдом Юкон. Прямо против них, на расстоянии трех четвертей мили, крутыми уступами вздымался противоположный берег. Кое-как протоптанная дорога вела к этим уступам, извиваясь между развороченными и нагроможденными друг на друга глыбами льда. Малыш плелся вслед за Смоком, развлекаясь догадками относительно коммерческих операций Дуайта Сэндерсона. -- Олени? Медные копи? Кирпичный завод? Медвежьи шкуры? Вообще шкуры? Лотерейные билеты? Огород? -- Близко, -- подбодрил его Смок. -- Два огорода? Сыроварня? Торфяные разработки? -- Не так плохо, Малыш. Не дальше, чем на тысячу миль. -- Каменоломня? -- Приблизительно так же близко, как торфяные разработки и огород. -- Постой! Дай подумать. Кажется, я начинаю догадываться. -- В течение десяти минут царило молчание. -- Слушай, Смок, мне не нравится моя последняя догадка. Если эта штука, которую ты собираешься купить, похожа на огород, на торфяные разработки или на каменоломню, то я больше не играю. Я не войду в дело, пока не увижу собственными глазами и не пощупаю его. -- Не беспокойся, скоро все карты будут открыты. Взгляни-ка вон туда. Видишь дымок над хижиной? Там и живет Дуайт Сэндерсон. У него там земельные участки. -- А еще что? -- Больше ничего, -- рассмеялся Смок, -- кроме ревматизма. Я слышал, что его страшно мучит ревматизм. -- Слушай! -- Малыш протянул руку и, вцепившись в плечо своего друга, заставил его остановиться. -- Уж не хочешь ли ты сказать мне, что собираешься купить в этой гнусной трущобе земельный участок? -- Это твоя десятая догадка. И на этот раз ты угадал. Идем! -- Подожди минуту, -- взмолился Малыш. -- Посмотри кругом. Ведь тут нет ничего, кроме уступов и обрывов. Где же тут строиться? -- А я почем знаю? -- Стало быть, ты покупаешь землю не под ферму? -- Но Дуайт Сэндерсон ни подо что другое не продает ее, -- ухмыльнулся Смок. -- Идем. Нам придется вскарабкаться на этот обрыв. Обрыв был очень крутой; узкая тропинка шла по нему зигзагами, как огромная лестница Иакова. Малыш хныкал, причитал и возмущался острыми уступами и крутыми ступенями. -- Придумал тоже уголок для фермы! Да тут не найдется ровного места даже для почтовой марки! И к тому же сторона реки невыгодная. Все грузы идут другой стороной. Посмотри-ка на Доусон. Там еще для сорока тысяч жителей хватит места. Слушай, Смок, я знаю: ты покупаешь эту землю не под ферму. Но скажи мне, ради бога, для чего ты ее покупаешь? -- Чтобы продать, разумеется. -- Но ведь не все же такие сумасшедшие, как ты и старик Сэндерсон. -- Все сумасшедшие по-своему, Малыш. Словом, я намерен купить эту землю, разбить ее на участки и продать множеству нормальных людей, проживающих в Доусоне. -- Ой! И так уж весь Доусон смеется над нами из-за яиц. Ты хочешь, чтобы он смеялся еще больше, а? -- Вот именно! -- Но это чертовски дорого стоит, Смок! Я помог тебе развеселить их в яичной истории, и моя доля смеха обошлась мне приблизительно в девять тысяч долларов. -- Чудесно! Можешь не входить в долю. Я положу всю прибыль себе в карман, но тебе все равно придется помогать мне. -- Разумеется! Помогать я буду. Пусть надо мной посмеются еще раз. Но денег я не дам ни копейки. Сколько старик Сэндерсон хочет за свой товар? Сотни две? -- Десять тысяч. Надо сторговаться за пять. -- Хотел бы я быть пастором, -- вздохнул Малыш. -- Чего ради? -- Я бы произнес красноречивую проповедь на небезызвестную тебе тему: глупому сыну не в помощь богатство... -- Войдите, -- послышался раздраженный возглас Дуайта Сэндерсона, когда друзья постучались в дверь хижины. Они вошли. Старик сидел на корточках у каменного очага и толок кофе, завернутый в кусок грубой холстины. -- Что нужно? -- спросил он резко, высыпая толченый кофе в стоявший на угольях кофейник. -- Поговорить по делу, -- ответил Смок. -- Насколько я знаю, вам принадлежит здесь кусок земли. Что вы за него хотите? -- Десять тысяч долларов. А теперь можете смеяться и убираться вон. Вот дверь. -- Не имею ни малейшего желания смеяться. Я видел вещи посмешнее, чем ваши скалы. Я хочу купить вашу землю. -- Хотите купить. Вот как? Ну что ж, рад слышать разумные речи. -- Сэндерсон подошел и уселся перед посетителями, положив руки на стол и не спуская глаз с кофейника. -- Я сказал вам свою цену, и мне нисколько не стыдно повторить ее. Десять тысяч. Можете смеяться, можете покупать -- мне все равно. Чтобы показать свое равнодушие, он принялся барабанить костяшками пальцев по столу, устремив взгляд на кофейник. Минуту спустя он затянул монотонное "тру-ля-ля -- тру-ля-ля -- тру-ля-ля -- тру-ля-ля". -- Послушайте, мистер Сэндерсон, -- сказал Смок. -- Участок не стоит десяти тысяч. Если бы он стоил десять тысяч, то он с таким же успехом мог бы стоить сто тысяч. А если он не стоит ста тысяч -- а что он их не стоит, вы знаете сами, -- то он не стоит и десяти медяков. Сэндерсон барабанил по столу и бубнил свое "тру-ля-ля -- тру-ля-ля", пока не закипел кофе. Вылив в него полчашки холодной воды, он вновь сел на свой стул. -- Сколько вы даете? -- спросил он Смока. -- Пять тысяч. Малыш застонал. Опять раздался продолжительный стук по столу. -- Вы не дурак, -- объявил Сэндерсон. -- Вы сказали, что если моя земля не стоит ста тысяч, то она не стоит и десяти медяков. А между тем даете за нее пять тысяч. Значит, она стоит сто тысяч. Я повышаю мою цену до двадцати тысяч. -- Вы не получите за нее ни одного шиллинга, -- в сердцах крикнул Смок, -- хотя бы вам пришлось сгнить здесь! -- Нет, получу. И именно от вас. -- Ни гроша не получите! -- Ну что ж, тогда буду гнить здесь, -- ответил Сэндерсон, давая понять, что говорить больше не о чем. Он перестал обращать внимание на гостей и погрузился в свои кулинарные дела с таким видом, словно был один в комнате. Подогрев горшок бобов и лепешки из кислого теста, он поставил на стол три прибора и принялся за еду. -- Нет, спасибо, -- пробормотал Малыш, -- мы совсем не голодны. -- Покажите ваши бумаги, -- не вытерпел наконец Смок. Сэндерсон порылся под подушкой на своей койке и вытащил сверток бумаг. -- Все связано и подобрано, -- сказал он. -- Вот эта длинная бумага с большими печатями пришла прямым путем из Оттавы. Здешние власти не имеют ко мне никакого отношения. Центральное Канадское правительство защищает мои права на владение этой землей. -- Сколько участков продали вы за те два года, что владеете этой землей? -- осведомился Малыш. -- Не ваше дело! -- огрызнулся Сэндерсон. -- Нет такого закона, который запрещал бы человеку жить в одиночестве на своей мызе, если ему этого хочется. -- Я дам вам пять тысяч, -- сказал Смок. -- Не знаю, кто из вас глупее, -- жалобно заметил Малыш. -- Выйдем на минутку, Смок. Я хочу сказать тебе два слова по секрету. Смок неохотно последовал за товарищем. -- Скажи, пожалуйста, -- умолял Малыш, когда они вышли на покрытую снегом площадку перед хижиной, -- тебе не приходило в голову, что по обе стороны этого идиотского участка на десять миль тянутся скалы, и что они никому не принадлежат, и что ты можешь сделать на них любое количество заявок. -- Они не годятся, -- ответил Смок. -- Почему не годятся? -- Тебя интересует, для чего я покупаю именно этот участок, когда кругом тянутся десятки миль такой же земли, не так ли? -- Вот именно, -- подтвердил Малыш. -- В этом-то вся и суть, -- торжествующим тоном продолжал Смок. -- Если это интересует тебя, то заинтересует и других. А когда это их заинтересует, они прибегут сюда со всех ног. Можешь судить по себе, насколько правилен мой расчет на человеческую психологию. Слушай, Малыш. Я намерен сыграть с Доусоном шутку, которая отобьет у него охоту гоготать над нашим яичным конфузом. Идем в хижину. -- Опять вы? -- сказал Сэндерсон, когда они вошли. -- А я уже думал, что больше не увижу вас. -- Ну, говорите, какова ваша последняя цена? -- Двадцать тысяч. -- Я даю десять тысяч. -- Ладно, отдаю за десять. Я ведь сначала больше и не хотел. Когда вы заплатите? -- Завтра, в Северо-Западном банке. Но за эти десять тысяч вы должны сделать еще две вещи. Во-первых, когда вы получите деньги, вы отправитесь вниз по реке до Сороковой Мили и останетесь там до конца зимы. -- Это нетрудно. Что еще? -- Я заплачу двадцать пять тысяч, и вы вернете мне пятнадцать. -- Согласен. -- Сэндерсон повернулся к Малышу. -- Меня называли дураком, когда я перебрался на этот берег, -- ухмыльнулся он. -- Ну что ж, я теперь дурак с десятью тысячами в кармане. -- Клондайк полон дураков, -- только и мог ответить Малыш, -- а раз их так много, то должно же хоть одному из них повезти. Как, по-вашему?I I
На следующее утро состоялась официальная передача земли Дуайта Сэндерсона, -- "именуемой отныне поселком Тру-ля-ля", согласно поправке, внесенной Смоком в контракт. В тот же день кассир Северо-Западного банка отвесил двадцать пять тысяч долларов золотым песком из вклада Смока; с полдюжины досужих зрителей запомнили вес, сумму и личность получателя. В поселках золотоискателей люди крайне подозрительны. Любой непредвиденный и не сразу объяснимый поступок наводит на мысль о находке новой золотоносной жилы -- будь то невиннейшая охота на оленя или ночная прогулка человека, захотевшего полюбоваться северным сиянием. И как только стало известно, что такая заметная личность, как Смок Беллью, выплатил старику Дуайту Сэндерсону двадцать пять тысяч долларов, Доусону нестерпимо захотелось узнать, за что именно заплачены эти деньги. Какое имущество, стоящее двадцать пять тысяч, могло быть припрятано у Дуайта Сэндерсона, умиравшего от голода на своем заброшенном участке. Не находя ответа, Доусон имел все основания заинтересоваться Смоком. К полудню весь город уже знал, что множество доусонских жителей заготовило легкие походные тюки и припрятало их в различных салунах на Главной улице. Куда бы Смок ни шел, повсюду его провожали бесчисленные взоры. О том, как серьезно все к нему относятся, свидетельствовало то обстоятельство, что никто из многочисленных приятелей не позволил себе расспрашивать его о сделке с Дуайтом Сэндерсоном. С другой стороны, никто не упоминал и о яйцах. Таким же дружеским, деликатным вниманием был окружен и Малыш. -- У меня такое чувство, точно я убил кого-нибудь или болен оспой. Они смотрят на меня во все глаза и боятся заговорить, -- признался Малыш, случайно встретившись со Смоком у дверей "Элькгорна". -- Взгляни-ка на Билла Солтмена... Вот он идет по той стороне улицы. Он прямо умирает от желания посмотреть на нас, а заставляет себя смотреть вниз. Поглядишь на него, так скажешь, будто он вовсе нас и не знает. А я вот готов держать пари на выпивку, что если мы с тобой завернем за угол и сделаем вид, что спешим куда-нибудь, а потом вынырнем из-за следующего угла, то мы столкнемся с ним нос к носу, -- он побежит за нами, как помешанный. Они проделали этот опыт и, выйдя из-за следующего угла, столкнулись с Солтменом, мчавшимся во весь опор. -- Алло, Билл, -- приветствовал его Смок, -- куда путь держите? -- Алло. Так себе -- гуляю, -- ответил Солтмен. -- Погодка, знаете ли, чудесная. -- Ха-ха! -- закатился Малыш. -- Если вы это называете "гулять", то что же вы называете "бежать сломя голову"? Когда Малыш в этот вечер кормил собак, он твердо знал, что из окружающей его тьмы дюжина глаз следит за каждым его движением. А когда он привязал собак, вместо того чтобы отпустить их на ночную прогулку, ему стало ясно, что он окончательно разжег любопытство Доусона. Согласно программе, Смок поужинал в городе, а потом предался невинным развлечениям. Куда бы он ни заходил, повсюду он был центром внимания, поэтому Смок нарочно появлялся во всех людных местах. Стоило ему зайти в какой-нибудь салун, как там немедленно собиралась толпа, а с его уходом салун тотчас же пустел. Смок покупал пригоршню фишек, садился за пустующий стол с рулеткой, и не проходило пяти минут, как вокруг него сидели десятки игроков. Он до некоторой степени расквитался с Люсиль Эрол, зайдя в зал оперного театра и с шумом выйдя из него как раз в тот момент, когда она запела популярнейшую свою песенку. За три минуты две трети зрителей улетучились из театра вслед за Смоком. В час ночи он появился на необычайно оживленной Главной улице и направился к холму, на котором стояла его хижина. Остановившись у подножия холма, он услышал у себя за спиной топот множества мокасин. В течение часа хижина была погружена во тьму; потом он зажег свечу и, выждав ровно столько, сколько нужно человеку для того, чтобы одеться, вместе с Малышом вышел из хижины и стал запрягать собак. Как только луч света, вырвавшийся из хижины, упал на них, где-то поблизости раздался тихий свист. Точно такой же свист ответил ему у подножия холма. -- Слушай, слушай! -- хихикнул Смок. -- Они оцепили нас и теперь сигнализируют. Я готов держать пари, что сейчас в Доусоне не менее сорока человек выкатывается из-под одеял. -- С ума они спятили, что ли? -- задохнулся от смеха Малыш. -- Слушай, Смок, ведь тут нет никакого жульничества. Теперь работать своими руками да ломать спину было бы совсем глупо. Мир доверху набит дураками, и каждый дурак до смерти хочет, чтобы его избавили от его золота. Вот что: пока мы не тронулись, я хочу заявить тебе, что, если ты ничего не имеешь против, я вхожу в половинную долю. Сани были нагружены необходимыми спальными принадлежностями и продовольствием. Из-под мешков с продовольствием с самым невинным видом выглядывал небольшой моток стальной проволоки, а на дне саней лежал наполовину прикрытый заступ. Малыш погладил проволоку рукой в рукавице и нежно прикоснулся к заступу. -- Да, -- прошептал он. -- Я бы и сам, пожалуй, призадумался, если бы увидел темной ночью в чьих-нибудь санях эти штучки. Они погнали собак вниз по холму, сохраняя полное молчание; спустившись на равнину, они свернули на север, выехали на Главную улицу, миновали деловую часть города и направились к лесопилке, принимая тысячи мер предосторожности. Никто не встретился им на пути, и все же, как только они переменили направление, за их спиной раздался свист. Промчавшись с большой скоростью мимо лесопилки и госпиталя, они около четверти мили ехали прямо. Потом повернули и двинулись обратно тем же самым путем. Проехав сто ярдов, они чуть было не налетели на пятерых людей, бежавших им навстречу. Все пятеро были нагружены походными мешками. Один из них остановил собаку-вожака в упряжке Смока, остальные тотчас же оцепили сани. -- Вам навстречу не попадались сани? -- раздался вопрос. -- Нет, -- ответил Смок, -- это вы, Билл? -- О, черт! Будь я проклят, если это не Смок! -- воскликнул Билл Солтмен с самим неподдельным изумлением. -- Что вы тут делаете ночью? -- поинтересовался Смок. -- Гуляете? Прежде чем Билл Солтмен собрался ответить, к ним подбежали еще два человека, за ними еще несколько, а топот ног по снегу возвестил о приближении целой толпы. -- Кто это с вами? -- спросил Смок. Не отвечая на вопрос, Солтмен закурил трубку, которая навряд ли могла доставить ему удовольствие после такого смертельного бега. Было совершенно очевидно, что он нарочно зажег спичку, чтобы освидетельствовать содержимое саней. Смок заметил, что глаза всех присутствующих устремились на бухту проволоки и на заступ. А потом спичка погасла. -- Дошли до меня слухи, знаете ли... Так себе -- слухи и ничего больше, -- промямлил Солтмен с сосредоточенным и таинственным видом. -- Может, вы поделитесь со мной и Малышом? -- спросил Смок. Раздался чей-то саркастический смешок. -- Куда вы держите путь? -- спросил Солтмен. -- А вы кто такие? -- отпарировал Смок. -- Комитет безопасности? -- Мы так только... интересуемся, -- сказал Солтмен. -- Разумеется, мы интересуемся, -- раздался из тьмы еще чей-то голос. -- Послушайте, -- вмешался Малыш, -- мне страшно хочется знать, кто тут самый сумасшедший. Все нервно засмеялись. -- Поехали, Малыш! Нам некогда, -- сказал Смок, подстегивая собак. Толпа сомкнулась за санями и двинулась вслед за ними. -- Послушайте, а не ошибаетесь ли вы? -- поддразнил Малыш. -- Когда мы повстречались с вами, вы все шли куда-то, а теперь возвращаетесь, нигде не побывав. Может, вы путеводитель потеряли? -- Идите вы к черту, -- любезно предложил Солтмен. -- Мы идем, куда нам нравится. И нам не нужны путеводители. И сани Смока, с Малышом у шеста, выехали на Главную улицу под конвоем шестидесяти человек, нагруженных походными мешками. Произошло это в три часа утра, так что лишь ночные гуляки видели процессию и смогли поведать о ней на следующий день Доусону. Спустя полчаса сани взобрались на холм. Собак выпрягли у дверей хижины, на глазах у шестидесяти свидетелей, сумрачно ожидавших продолжения. -- Спокойной ночи, ребята! -- крикнул Смок, закрывая дверь. Через шесть минут свеча погасла, а еще через полчаса Смок и Малыш тихонько выскользнули из хижины и, не зажигая света, стали запрягать собак. -- Алло, Смок! -- сказал Солтмен, подойдя к ним так близко, что они могли разглядеть его силуэт. -- Простите, Билл, не могу пожать вам руку, -- любезно ответил Смок. -- Где же ваши друзья? -- Пошли промочить горло. А меня оставили присматривать за вами, Смок, что я и намерен делать. Ну так как же, Смок? Что вы задумали? Допустим, что вы не можете пожать нам руку, но почему бы вам не посвятить нас в дело? Ведь мы -- ваши друзья. Вы это знаете. -- Иной раз можно посвящать друзей в свои дела, а иной раз и нельзя, -- увильнул Смок. -- В данном случае -- как раз нельзя, Билл. Идите-ка лучше спать. Спокойной ночи. -- О спокойной ночи и речи быть не может, Смок. Вы плохо знаете нас. Мы люди цепкие. Смок вздохнул: -- Ну что ж, Билл, если уж вы уперлись, то, я знаю, вас не переубедишь. Трогай, Малыш, довольно копаться. Как только сани тронулись, Солтмен пронзительно свистнул и бросился вслед за ним. От подножия холма и по всей равнине раздались ответные свисты. Малыш правил санями, а Смок и Солтмен шли подле, бок о бок. -- Слушайте, Билл, -- сказал Смок. -- Я хочу предложить вам кое-что. Хотите один принять участие в деле? Солтмен не колебался ни одной секунды. -- И предать товарищей? Нет, сударь. Все примут участие. -- Тогда начнем с вас! -- крикнул Смок. Он быстро согнулся, обхватил Солтмена и бросил его в глубокий придорожный снег. Малыш прикрикнул на собак и погнал запряжку на юг, по дороге, которая вела от разбросанных по пологому склону хижин к окраине Доусона. Смок и Солтмен катались по снегу, вцепившись друг в друга. Смок думал, что все шансы на его стороне, но у Солтмена оказалось на пятьдесят фунтов больше хорошо тренированных мускулов. Раз за разом опрокидывал он Смока на спину, и каждый раз Смок не делал никаких попыток встать и лежал спокойно. Но как только Солтмен пытался оторваться от него и уйти, Смок хватался за него, и начиналась новая свалка. -- Вы свое дело знаете, -- признался Солтмен по прошествии десяти минут. Он сидел верхом на Смоке и тяжело дышал. -- Но я все-таки каждый раз укладываю вас. -- А я вас держу, -- задыхаясь, ответил Смок. -- Мне больше ничего и не надо, -- лишь бы удержать вас. Как вы думаете, куда отправился Малыш? Солтмен сделал отчаянную, но безрезультатную попытку освободиться. Смок схватил его за лодыжку, и тот вновь растянулся во весь рост. От подножия холма донеслись тревожные вопросительные свистки. Солтмен приподнялся и ответил пронзительным свистом, но Смок тотчас же схватил его, ткнул лицом в снег и уселся на него верхом, придерживая за плечи и не давая поднять голову. В этой позе их застали золотоискатели. Смок расхохотался и встал. -- Спокойной ночи, ребята, -- сказал он и стал спускаться с холма, преследуемый шестьюдесятью доведенными до белого каления золотоискателями. Он повернул на север, миновал лесопилку и госпиталь и дошел по руслу реки вдоль отвесных скал до подножия Оленьей горы. Обойдя индейский поселок, он остановился у устья Оленьего ручья, повернулся и оказался лицом к лицу с преследователями. -- Вы мне надоели, -- сказал он, делая вид, что рассвирепел. -- Мы вам не навязываемся, -- вежливо пробормотал Солтмен. -- Нет, нисколько, -- прорычал Смок, еще лучше имитируя гнев, и вернулся под усиленным конвоем в Доусон. Два раза пытался он свернуть на девственную пелену снега, покрывавшего реку, и оба раза вынужден был отказываться от своей затеи и возвращаться на тропинку, которая вела к Доусону. Он вышел на Главную улицу, прошел ее всю, перебрался по льду, сковывавшему реку Клондайк, в Клондайк-сити и вновь вернулся в Доусон. В восемь часов, когда уже забрезжил рассвет, он усталой походкой направился в ресторан Славовича, где столики брали положительно с бою. -- Спокойной ночи, ребята, -- сказал он, заплатив по счету и уходя. То же самое пожелание он повторил, взобравшись на холм. Был уже день, и никто больше не преследовал его; толпа проводила его взглядами до дверей хижины и разошлась. В течение двух дней Смок слонялся по городу, окруженный неусыпным наблюдением. Малыш исчез вместе с санями и собаками. Его не было видно ни на Юконе, ни на Бонанце, ни на Эльдорадо, ни во всем Клондайке. Оставался один Смок, который рано или поздно неизбежно должен был сделать попытку связаться со своим пропавшим компаньоном; и на Смоке сосредоточилось всеобщее внимание. Вечером второго дня он заперся в своей хижине, в девять часов потушил свет и завел будильник на два часа утра. Часовой, стоявший у дверей хижины, услышал звон будильника, и когда, получасом позже, Смок вышел из хижины, его поджидали уже не шестьдесят золотоискателей, а человек триста. Яркое северное сияние освещало диковинную сцену: Смок под усиленным конвоем спустился в город и проследовал в "Элькгорн". Салун тотчас же наполнился возбужденной, сгорающей от любопытства толпой, которая четыре томительных часа смотрела, как Смок играет в криббэдж со своим старинным приятелем Бреком. В начале седьмого Смок покинул "Элькгорн" и с выражением одновременно презрения и насмешки на лице, ни на кого не глядя, никого не узнавая, пошел вверх по Главной улице; толпа в триста человек последовала за ним, сбившись в кучу и завывая: -- Хромоногий! Колченогий! Улю-лю-лю! -- Спокойной ночи, ребята, -- сказал он горько, дойдя до дамбы, где начиналась тропа через скованный льдом Юкон. -- Я иду завтракать, а потом завалюсь спать. Триста глоток ответили ему о своей готовности следовать за ним; толпа спустилась на лед и, предводительствуемая Смоком, направилась к "поселку" Тру-ля-ля. В семь часов утра они взобрались на идущую зигзагами тропинку, миновали крутые утесы и подошли к хижине Дуайта Сэндерсона. В окно, заклеенное пергаментом, пробивалось мерцание свечи, а из трубы вился дымок. Малыш широко распахнул дверь. -- Заходи, Смок, -- приветствовал он товарища. -- Завтрак готов. А это что за люди? Смок обернулся, стоя на пороге: -- Ну, спокойной ночи, ребята. Надеюсь, прогулка доставила вам удовольствие. -- Подождите минутку, Смок! -- крикнул Билл Солтмен голосом, в котором звучало разочарование. -- Я хочу сказать вам два слова. -- Жарьте, -- приветливо сказал Смок. -- За что вы заплатили старику Сэндерсону двадцать пять тысяч? Отвечайте. -- Вы меня огорчаете, Билл, -- ответил Смок. -- Я перебрался сюда, так сказать, на летние каникулы, а вы являетесь ко мне с целой бандой и пытаетесь устроить мне перекрестный допрос, в то время как я только и думаю о тишине, спокойствии и завтраке. -- Вы не отвечаете на вопрос, -- возразил Солтмен. -- И не отвечу, Билл. То, о чем вы меня спрашиваете, -- мое частное дело с Дуайтом Сэндерсоном. Еще какие-нибудь вопросы? -- Как обстоит дело с заступом и стальной проволокой, которые лежали в ваших санях? -- Не ваше дело, почтеннейший и дражайший Билл. Впрочем, если Малыш хочет, он может ответить вам. -- Это я-то? -- воскликнул Малыш, выскочив из хижины. Он раскрыл рот, потом задумался и повернулся к своему компаньону. -- Между нами говоря, Смок, я не думаю, чтобы это было их дело. Идем в хижину. А то из кофе вся душа выкипит. Дверь захлопнулась, и толпа в триста человек разбилась на растерянные, ропчущие кучки. -- Знаешь, Солтмен, -- раздался чей-то голос, -- я думал, что ты откроешь нам секрет. -- Никогда я не обещал этого, -- яростно ответил Солтмен. -- Я говорил, что это сделает Смок. -- Ну и... -- Вы знаете столько же, сколько я. Все мы знаем, что Смок здесь что-то маринует. Иначе с какой радости стал бы он платить Сэндерсону двадцать пять тысяч? Уж, во всяком случае, не за этот поганый участок! Дружный крик поддержал Солтмена. -- Ну хорошо, а что мы теперь будем делать? -- Я, например, пойду завтракать, -- беззаботно сказал Уайльд Уотер Чарли. -- Вы завели нас в тупик, Билл. -- А я тут при чем? -- огрызнулся Солтмен. -- Во всем виноват Смок. Да и не в этом дело. А вот как насчет двадцати пяти тысяч? В половине девятого, когда уже окончательно рассвело, Малыш приоткрыл дверь и выглянул наружу. -- Ого! -- воскликнул он. -- Все до одного вернулись в Доусон. А я думал, что они тут разобьют лагерь. -- Не беспокойся -- приползут обратно, -- заверил его Смок. -- Будь я не я, если ты не увидишь здесь половину доусонских жителей прежде, чем мы управимся. Ну а теперь иди сюда и помоги мне. Надо будет работать. -- Ой, ради бога, дай отдышаться! -- взмолился Малыш через час, созерцая плоды их работы -- стоящий в углу хижины ворот с приводным ремнем, обвивающим вал. Смок слегка налег на ворот -- ремень скользнул и заскрипел. -- Выйди из хижины, Малыш, и скажи, на что похож этот звук. Стоя у закрытой двери, Малыш услышал скрипение ворота, поднимающего груз, и поймал себя на том, что невольно высчитывает глубину ямы, из которой этот груз извлекается. Затем последовала остановка, и он мысленно представил себе ведро, раскачивающееся под самым воротом. Потом зашуршала быстро разматываемая веревка, и, наконец, раздался глухой удар ведра о дно ямы. Он распахнул дверь и ворвался в хижину с сияющим лицом. -- Замечательный звук! -- воскликнул он. -- Я чуть было сам не поверил. Ну а что дальше? Дальше в хижину втащили с десяток мешков, набитых камнями. А в течение дня, посвященного лихорадочной работе, последовало еще множество "дальше". -- Сегодня же вечером ты переправишься на собаках в Доусон, -- дал последнюю инструкцию Смок после ужина. -- Собак оставишь у Брека; он позаботится о них. Там будут следить за каждым твоим шагом, так что ты никуда сам не ходи, а пошли Брека в магазин А. С. Company купить весь динамит, который там есть, -- двести--триста фунтов. И пусть Брек закажет у кузнеца штук шесть сверл для твердого камня. Брек -- парень с головой; он объяснит кузнецу в общих словах, какой товар нужен. Дай Бреку точное описание участка, чтобы он мог зарегистрировать его завтра у приискового комиссара. А в десять часов будь на Главной улице и прислушивайся. Запомни, я не хочу, чтобы взрывы были очень громкими. Доусон должен услышать их, -- но не больше, чем услышать. Я устрою три взрыва, с разным количеством динамита, а ты заметь себе, который из них будет больше всего похож на настоящий. В десять часов утра Малыш бродил по Главной улице, чувствуя на себе сотни любопытных взглядов, и прислушивался. И вот он услышал очень слабый и отдаленный звук взрыва. Через полминуты раздался второй, достаточно громкий, чтобы привлечь к себе внимание прохожих. А потом последовал и третий -- такой сильный, что все обитатели Доусона высыпали на улицу. -- Ну и дал же ты им встряску! -- задыхаясь, воскликнул Малыш часом позже, когда добрался до хижины в Тру-ля-ля. Он схватил Смока за руку. -- Посмотрел бы ты на них! Случалось тебе когда-нибудь наступить на муравейник? Так точно выглядел Доусон! Главная улица кишела народом, когда я проходил по ней. Завтра тут яблоку негде будет упасть. А если и сейчас кто-нибудь не ползет сюда, то я не знаю, что такое золотоискатель. Смок усмехнулся, подошел к самодельному вороту и раза два повернул его -- ворот заскрипел. Малыш вытащил мох из щелей между бревнами, из которых были сложены стены, и устроил два глазка по обе стороны хижины. Потом потушил свечу. -- Начинай, -- шепнул он через полчаса. Смок несколько минут медленно вращал ворот, потом остановился, достал оцинкованное ведро, наполненное землей, и с лязгом опустил его на кучу камней, доставленных в хижину накануне. Потом он закурил папиросу, прикрывая огонек спички рукой. -- Их трое, -- прошептал Малыш. -- Эх, если бы ты их видел! Знаешь, когда ты загрохотал ведром, они прямо-таки затряслись. А теперь один из них стоит у окна и пытается заглянуть внутрь. Смок раскурил папиросу и взглянул на часы. -- Надо делать это регулярно, -- шепнул он. -- Мы будем поднимать каждые четверть часа по ведру. А тем временем... Он тщательно завернул камень в холстину и ударил по нему долотом. -- Великолепно! -- застонал Малыш, умирая от восторга. Он бесшумно отполз от глазка. -- Все трое, голова к голове, -- я почти вижу, как они разговаривают. С этого момента до четырех часов утра они каждые четверть часа поднимали по воображаемому ведру при помощи ворота, который скрипел, вращался вокруг своей оси и не поднимал ничего. Потом ночные гости удалились, и Смок с Малышом легли спать. Когда рассвело, Малыш осмотрел следы мокасин. -- Один из них был верзила Билл Солтмен, -- решил он. Смок кинул взгляд на реку. -- Принимай гостей! Два человека идут по льду. -- Нет! Ты посмотри, что будет в десять часов, когда Брек зарегистрирует заявку. Сюда набьется не меньше двух тысяч. Малыш взобрался на верхушку крутого утеса и взглядом знатока окинул ряд установленных ими заявочных столбов. -- Самая настоящая жила -- комар носу не подточит, -- сказал он. -- Человек опытный, пожалуй, мог бы даже указать ее направление под снегом. Собьет с толку кого угодно. Спереди она скрыта скалой, а вон сбоку -- разветвляется. Ну, совсем настоящая жила, с той только разницей, что ее там нет. Когда те двое, что перешли реку, взобрались по зигзагообразной тропинке на откос, они нашли хижину запертой. Билл Солтмен, шедший впереди, на цыпочках подошел к двери, прислушался, потом поманил Уайльда Уотера. Изнутри доносились скрип и скрежет ворота, поднимающего тяжелый груз. Они дождались остановки, а затем услышали, как веревка размоталась обратно и как ведро вновь стукнулось о камни. Четыре раза в течение часа слышали они этот звук. И наконец, Уайльд Уотер постучал в дверь. Изнутри донесся какой-то приглушенный шум, потом наступило молчание, затем снова что-то зашумело, и через пять минут Смок, тяжело переводя дыхание, приотворил дверь не более чем на вершок и выглянул наружу. Его лицо и рубаха были осыпаны каменной пылью. Он приветствовал посетителей с подозрительным радушием и прибавил: -- Обождите минутку, сейчас я к вам выйду. Он натянул рукавицы, протиснулся в дверь и подошел к посетителям. Зоркие глаза последних заметили, что рубаха его вылиняла и запылилась на плечах и что на коленях брюк видны следы наспех счищенной грязи. -- Рановато вы явились с визитом, -- заметил он. -- Ну, что хорошего на том берегу? -- Ну, Смок, -- сказал Уайльд Уотер конфиденциальным тоном, -- будьте откровенны. У вас тут что-то есть. -- Если вы насчет яиц... -- начал Смок. -- Ах, да забудьте вы про яйца! Мы пришли по делу. -- Стало быть, вы хотите купить участок земли? -- затараторил Смок. -- Тут есть замечательные места для построек. Но мы, знаете ли, еще не можем приступить к продаже. Мы еще не произвели разбивки. Наведайтесь на той неделе, Уайльд Уотер, и я покажу вам чудесный, в смысле тишины и спокойствия, участок, если вы серьезно задумали перебраться сюда. На той неделе разбивка, наверное, будет кончена. До свидания. Жаль, что не могу пригласить вас в хижину, но Малыш... вы ведь знаете его, -- он ужасный чудак. Затвердил себе, что живет здесь ради тишины и спокойствия. Теперь он спит, и мне бы очень не хотелось будить его. С этими словами Смок горячо пожал им руки. Не переставая болтать, он шагнул через порог и запер дверь. Посетители посмотрели друг на друга и покачали головой. -- Штаны видел? -- хрипло прошептал Солтмен. -- Видел. И плечи тоже. Он копался в яме. -- Уайльд Уотер окинул взглядом занесенное снегом ущелье и вдруг увидел нечто такое, что заставило его свистнуть. -- А ну, взгляни-ка туда, Билл! Вон туда, куда я показываю пальцем. Ведь это же разведочная шахта! А по сторонам-то... видишь, там, где на снегу следы от их ног. Если это не подпорки, то я вообще не знаю, что такое подпорки. Это -- жила, теперь все ясно! -- А ты посмотри, какая она огромная! -- воскликнул Солтмен. -- Они наскочили на жилу, бьюсь об заклад! -- А ты обратил внимание на откос? Скалы-то какие! Все сползают в расщелины. Все ущелье -- сплошная залежь! -- А ты обрати внимание на реку, на тропинку, -- вздохнул Солтмен. -- Похоже, что сюда прет весь Доусон, -- как, по-твоему? Уайльд Уотер посмотрел на реку и увидел, что вся дорога вплоть до дамбы в Доусоне усеяна людьми. На самой дамбе тоже кишел народ. -- Как тебе будет угодно, а я пойду взгляну на эту разведочную шахту, прежде чем соберется народ, -- сказал он и, повернувшись, побежал к ущелью. Но тут распахнулась дверь хижины, и на пороге появились оба хозяина. -- Эй, вы! -- крикнул Смок. -- Куда вы идете? -- Выбрать себе участок, -- откликнулся Уайльд Уотер. -- Посмотрите на реку. Весь Доусон бежит покупать участки, и мы хотим перебить у них лакомый кусочек. Так, Билл? -- Вот именно, -- подтвердил Солтмен. -- Тут есть все для постройки прекрасного предместья. И населения в нем будет, по-видимому, чертовски много. -- Все это так, но мы не продаем участков в том районе, куда вы идете, -- ответил Смок. -- Продажные участки направо и вверх по скалам. А этот кусок, от реки до ущелья, мы покамест придержим. Поворачивайте! -- А мы облюбовали как раз этот кусочек, -- вызывающе сказал Солтмен. -- Он не для вас, говорю я вам! -- резко ответил Смок. -- И против прогулки вы тоже возражаете? -- настаивал Солтмен. -- Решительно! Ваши прогулки начинают надоедать мне. Идите обратно! -- А я полагаю, что мы все-таки прогуляемся туда, -- бросил Солтмен. -- Идем, Уайльд Уотер! -- Предупреждаю вас, вы нарушаете закон! -- сказал Смок резким тоном. -- Нет, мы просто гуляем! -- беспечно крикнул Солтмен и, повернувшись, двинулся дальше. -- Эй, остановитесь, Билл, не то я продырявлю вам шкуру! -- прогремел Малыш, выхватывая два мрачного вида револьвера 44-го калибра и взводя курки. -- Сделайте-ка еще один шаг, и я просверлю ваш проклятый костяк в одиннадцати местах. Поняли? Солтмен остановился, пораженный. -- Кажется, начинает понимать, -- шепнул Малыш Смоку. -- Но если он не послушается, то я здорово влопался. Не могу же я стрелять! Что делать? -- Слушайте, Малыш, будьте благоразумны, -- взмолился Солтмен. -- Идите сюда, и мы потолкуем, как благоразумные люди, -- ответил Малыш. Когда первые участники похода осилили зигзагообразную тропинку и собрались на скалу, они все еще толковали как благоразумные люди. -- Нельзя назвать человека нарушителем закона только за то, что он хочет выбрать себе участок, -- доказывал Уайльд Уотер, а Малыш возражал: -- Но поселок -- частная собственность, и этот участок -- тоже частная собственность, вот и все. Он не продается, говорю я вам... -- Ну, надо кончать. Самое время, -- шепнул Смок Малышу. -- Если у них лопнет терпение... -- У тебя, по-видимому, железные нервы, если ты надеешься удержать их, -- шепотом ответил Малыш. -- Их тут две тысячи, и народ все прибывает. Они ежесекундно могут прорвать линию. Демаркационная линия пролегала по краю ущелья; она образовалась благодаря тому, что Малыш задержал первых пришельцев как раз на этом месте и преградил им дальнейший путь. В толпе находилось человек шесть из северо-западной полиции, во главе с лейтенантом, с которым Смок стал совещаться вполголоса. -- Из Доусона все еще идут люди, -- сказал он. -- Скоро тут будет тысяч пять народу. Больше всего я боюсь того момента, когда они бросятся ставить заявочные столбы. Ведь тут только пять участков. Это значит, что на каждый участок придется по тысяче человек. И кроме того, четыре тысячи из пяти бросятся на ближайший. Все это совершенно недопустимо; если начнется гонка, трупов будет больше, чем за все время существования Аляски. К тому же эти пять заявок зарегистрированы только сегодня утром, так что брать их еще нельзя. Короче говоря, гонка недопустима. -- Совершенно верно, -- сказал лейтенант. -- Я соберу моих людей и расставлю их. Мы не хотим, чтобы произошла свалка, и мы не допустим ее. А еще лучше будет, если вы поговорите с ними. -- По-видимому, произошла какая-то ошибка, братцы, -- громогласно начал Смок. -- Мы еще не все приготовили для продажи участков. Улицы еще не разбиты. Продажа начнется на той неделе. Вопли нетерпения и негодования прервали его речь. -- На черта нам земельные участки? -- рявкнул какой-то юный старатель. -- Мы пришли за тем, что под землей! -- Откуда же мы можем знать, что у нас под землей? -- ответил Смок. -- Мы знаем только, что купили чудесную землю на вершине холма. -- Вот именно, -- подтвердил Малыш. -- Замечательно живописный и спокойный уголок. Снова раздались нетерпеливые крики. Солтмен выступил вперед. -- Мы пришли занимать заявки, -- начал он. -- Мы знаем, что вы сделали. Вы поймали кварцевую жилу и зацепили пять участков лентой, вроде как бы для застройки. Только вы промахнулись. Две из ваших заявок подложны. Кто такой Сэт Талбот? Никто никогда не слыхал о нем. А между тем вы сегодня утром сделали заявку на его имя. И еще одну вы сделали на имя Гарри Мэсуэлла. А Гарри Мэсуэлл сейчас в Сиэтле. Стало быть, и он отпадает. Две заявки свободны, их можно брать. -- А может, у меня есть от него доверенность, -- возразил Смок. -- Никакой доверенности у вас нет, -- ответил Солтмен. -- А если есть, то покажите ее нам. Так или иначе -- мы будем брать эти заявки. Солтмен перешагнул демаркационную линию и обернулся к толпе, чтобы увлечь ее за собой. -- Стойте! Вы не смеете! -- крикнул лейтенант. -- Я поступаю по закону. Вы не согласны? -- грозно спросил Солтмен. -- Может, вы и правы, -- ответил лейтенант. -- Но я не могу позволить и не позволю, чтобы пять тысяч человек бросились на две заявки. Это грозит катастрофой. В этих местах есть один закон -- закон северо-западной полиции. Кто осмелится перешагнуть эту черту, будет убит. Идите обратно, Билл Солтмен! Солтмен неохотно повиновался, но по сгрудившейся толпе пробежал трепет, не предвещавший ничего хорошего. -- Черт побери! -- шепнул лейтенант Смоку. -- Посмотрите, как они облепили тот утес -- точно мухи. Смок содрогнулся, но все же заставил себя выйти вперед. -- Я буду играть начистоту, ребята. Если вы настаиваете на участках, я, так и быть, продам их вам, по сто долларов за штуку. Можете брать их, как только будет снят план. -- Толпа заволновалась, но он повелительным жестом заставил ее успокоиться. -- Ни с места! Если вы тронетесь, то погибнут сотни людей. -- Все равно, вы не можете принудить нас, -- раздался чей-то голос. -- Мы желаем брать заявки. -- Но ведь тут всего-навсего две спорные заявки, -- сказал Смок. -- Что останется остальным, когда они будут заняты? Он вытер лоб рукавом рубашки. -- Пусть все участвуют поровну! -- крикнул кто-то. Толпа громким ревом поддержала это предложение. А между тем никто не догадывался, что сделано оно было агентом Смока, который только и дожидался условного знака. -- Валите все в общий котел! Мы войдем в долю! Вся земля и поселок будут общими, -- продолжал тот же голос. -- И недра тоже! -- Да тут нет никаких недр! -- заметил Смок. -- Тем более, в общий котел! Мы уж посмотрим! -- Это насилие, братцы! -- сказал Смок. -- Уж лучше бы вы оставались в Доусоне. В его голосе звучала такая нерешительность, что толпа бешеным ревом вырвала у него согласие. Солтмен и еще несколько человек в первых рядах пытались протестовать. -- Билл Солтмен и Уайльд Уотер не хотят, чтобы вы входили в долю! -- крикнул Смок. И с этого момента Солтмен и Уайльд Уотер стали самыми непопулярными людьми в Доусоне. -- А как же мы все это устроим? -- спросил Смок. -- Нам с Малышом контрольный пакет! Мы открыли участок. -- Правильно! -- раздался крик. -- Три пятых нам, -- предложил Смок, -- а за вашу долю, ребята, две пятых. И вам придется заплатить за ваши паи. -- По десять центов за доллар! -- раздались крики. -- И чтобы председатель компании лично обходил всех и подносил каждому в отдельности дивиденд на серебряном подносе? -- усмехнулся Смок. -- Нет, дудки! Вы покупаете две пятые всего пакета, сто долларов номинальных за акцию, -- выпускная цена десять долларов. Вот все, что я могу сделать для вас. -- Без крупных капиталов! -- крикнул кто-то. Этот возглас выразил общее мнение всех собравшихся. -- Вас тут около пяти тысяч человек; значит, акций будет пять тысяч, -- начал вслух высчитывать Смок. -- Пять тысяч -- это две пятые от двенадцати тысяч пятисот. Итак, Компания Земельных Участков Тру-ля-ля учреждается с основным капиталом в миллион двести пятьдесят тысяч долларов, распределенным на двенадцать тысяч пятьсот акций по сто долларов номинальных, причем вы, ребята, покупаете пять тысяч акций по выпускной цене, то есть по десять долларов штука. Соглашаетесь или нет -- мне безразлично! Толпа была довольна. Смока-то ведь поймали с поличным -- две подложные заявки! Тут же был выбран комитет. Так была образована Компания Земельных Участков Тру-ля-ля. Комитет отверг предложение о распределении акций в Доусоне на следующий день на том основании, что граждане, не принимавшие участия в походе, стали бы требовать своей доли; и у костра, разведенного на льду у подножия скалы, каждому участнику похода в отдельности была выдана расписка в получении от него десяти долларов золотым песком, смешанным надлежащим образом. В сумерки работа была закончена, и поселок Тру-ля-ля обезлюдел. Остались только Смок и Малыш, которые уселись ужинать и, хихикая, ощупывали мешки с золотом и просматривали списки пайщиков -- в количестве четырех тысяч восьмисот семидесяти четырех человек. -- Подожди! Это еще не все, -- заметил Малыш. -- Он придет, -- убежденно ответил Смок. -- Он -- прирожденный игрок, и когда Брек шепнет ему два-три теплых слова, то его не удержит и разрыв сердца. Через час раздался стук в дверь, и в хижину вошел Уайльд Уотер в сопровождении Билла Солтмена. Их глаза жадно забегали по хижине. -- Но предположите, что я хочу подписаться на тысячу двести акций, -- говорил Уайльд Уотер часом позже. -- С остальными пятью тысячами, расписанными сегодня, это составит всего-навсего шесть тысяч двести акций. Так что на вас с Малышом придется шесть тысяч триста. Контрольный пакет останется за вами. -- Но ведь и Биллу тоже кое-что нужно. А мы не хотим отдавать больше чем пятьсот акций. -- Сколько денег ты хочешь вложить в это дело? -- обратился Уайльд Уотер к Солтмену. -- Тысяч пять, скажем. -- Уайльд Уотер, -- промолвил Смок, -- если бы я не знал вас так хорошо, то я бы не продал вам ни одной самой захудалой акции. Как бы там ни было, мы с Малышом больше пятисот штук не отдадим, и они обойдутся вам по пятьдесят долларов за штуку. Это мое последнее слово. Билл может удовольствоваться сотней, тогда вам останется четыреста штук. На следующий день весь Доусон смеялся. Начал он смеяться рано утром, когда Смок подошел к щиту для объявлений, висевшему на стене магазина А. С. Company, и прибил свою записку. Он еще не успел вколотить последнюю кнопку, как за его спиной уже собрался народ и, читая объявление, надрывался от смеха. Вскоре у щита образовалась толпа в несколько сот человек, и так как не все могли прочесть объявление, то тут же открытым голосованием был избран чтец. В течение дня чтецы сменялись неоднократно, и каждый из них громким голосом читал записку, вывешенную Смоком Беллью. Были люди, которые весь день топтались в снегу и в сотый раз слушали чтение, чтобы как следует запомнить во всех подробностях следующий документ:ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ ОТЧЕТ КОМПАНИИ ЗЕМЕЛЬНЫХ УЧАСТКОВ ТРУ-ЛЯ-ЛЯ
Каждый пайщик, не желающий пожертвовать десять долларов в пользу Центрального Госпиталя города Доусона, может получить свои деньги лично у Уайльда Уотера Чарли; в случае же отказа последнего от уплаты она будет немедленно произведена Смоком Беллью.
Приход и расход
За 4 874 акции по дол. 10 -- дол. 48 740 Дуайту Сэндерсону за участок Тру-ля-ля -- " 10 000 Единовременные расходы: динамит, сверла, ворот, регистрация у приискового инспектора и пр. -- " 1 000 Центральному Госпиталю гор. Доусона -- " 37 740 Итого -- дол. 48 740 От Билла Солтмена за 100 акций, приобретенных частным путем, по дол. 50 -- дол. за акцию 5 000 От Уайльда Уотера Чарли за 400 акций, приобретенных частным путем, по дол. 50 -- " за акцию 20 000 Вознаграждение Биллу Солтмену за его деятельность в качестве добровольного организатора похода в поселок Тру-ля-ля для устройства земельного бума -- " 3 000 Центральному Госпиталю гор. Доусона -- " 5 000 Смоком Беллью и Джеком Малышом -- в полный расчет по сделке с яйцами и в виде морального удовлетворения -- " 17 000 Итого -- дол. 25 000 Количество оставшихся акций -- 7126, на сумму, по нарицательной стоимости -- дол. 712 600 Эти акции, находящиеся у Смока Беллью и Джека Малыша, ценностью нуль, могут быть получены бесплатно всяким и каждым обитателем гор. Доусона, желающим переменить место жительства и насладиться тишиной и спокойствием в поселке Тру-ля-ля. Примечание. Указанные тишина и спокойствие гарантируются на неограниченное время. Подписи: Смок Беллью, председатель Джек Малыш, секретарь
Джек Лондон
Фирма Тру-ля-ля
Смок и Малыш встретились на углу у салуна «Элькгорн». На лице Смока было написано полное довольство, и шел он бодрой походкой. Малыш же плелся с самым подавленным видом.
Куда? - приветствовал его Смок.
Будь я проклят, если мне это известно, - последовал мрачный ответ. - Сам очень хотел бы знать. Совершенно некуда деться. Два часа резался в карты, как очумелый, - и хоть бы что! Скука смертная. Остался при своих. Сыграл партию в криббэдж со Скифом Митчелом на выпивку, и вдруг так захотелось заняться чем-нибудь, что вот выполз на улицу и слоняюсь - может быть, наскочу на собачью грызню, на драку или что-нибудь в этом роде.
У меня есть в запасе кое-что получше, - заметил Смок. - Потому-то я тебя и ищу. Идем.
Немедленно.
Через реку, проведать старика Дуайта Сэндерсона.
Это еще кто такой? - мрачно спросил Малыш. - Мне что-то не приходилось слышать, что на той стороне реки живет кто-нибудь. И чего ради он там поселился? Уж не полоумный ли он?
Он кое-что продает, - рассмеялся Смок.
Собак? Золотые копи? Табак?
Смок на каждый вопрос только качал головой.
Идем со мной - и увидишь. Я собираюсь скупить у него его товар и устроить одно дельце. Если хочешь, могу взять и тебя в долю.
Только не яйца! - возопил Малыш, скорчив тревожную и в то же время саркастическую мину.
Идем, идем, - успокоил его Смок. - Ты еще успеешь поломать себе голову, пока мы будем перебираться через лед.
Они спустились с высокой дамбы в конце улицы и вышли на покрытый льдом Юкон. Прямо против них, на расстоянии трех четвертей мили, крутыми уступами вздымался противоположный берег. Кое-как протоптанная дорога вела к этим уступам, извиваясь между развороченными и нагроможденными друг на друга глыбами льда. Малыш плелся вслед за Смоком, развлекаясь догадками относительно коммерческих операций Дуайта Сэндерсона.
Олени? Медные копи? Кирпичный завод? Медвежьи шкуры? Вообще шкуры? Лотерейные билеты? Огород?
Близко, - подбодрил его Смок.
Два огорода? Сыроварня? Торфяные разработки?
Каменоломня?
Приблизительно так же близко, как торфяные разработки и огород.
Постой! Дай подумать. Кажется, я начинаю догадываться. - В течение десяти минут царило молчание. - Слушай, Смок, мне не нравится моя последняя догадка. Если эта штука, которую ты собираешься купить, похожа на огород, на торфяные разработки или на каменоломню, то я больше не играю. Я не войду в дело, пока не увижу собственными глазами и не пощупаю его.
Не беспокойся, скоро все карты будут открыты. Взгляни-ка вон туда. Видишь дымок над хижиной? Там и живет Дуайт Сэндерсон. У него там земельные участки.
А еще что?
Больше ничего, - рассмеялся Смок, - кроме ревматизма. Я слышал, что его страшно мучит ревматизм.
Слушай! - Малыш протянул руку и, вцепившись в плечо своего друга, заставил его остановиться. - Уж не хочешь ли ты сказать мне, что собираешься купить в этой гнусной трущобе земельный участок?
Это твоя десятая догадка. И на этот раз ты угадал. Идем!
Подожди минуту, - взмолился Малыш. - Посмотри кругом. Ведь тут нет ничего, кроме уступов и обрывов. Где же тут строиться?
А я почем знаю?
Стало быть, ты покупаешь землю не под ферму?
Но Дуайт Сэндерсон ни подо что другое не продает ее, - ухмыльнулся Смок. - Идем. Нам придется вскарабкаться на этот обрыв.
Обрыв был очень крутой; узкая тропинка шла по нему зигзагами, как огромная лестница Иакова. Малыш хныкал, причитал и возмущался острыми уступами и крутыми ступенями.
Придумал тоже уголок для фермы! Да тут не найдется ровного места даже для почтовой марки! И к тому же сторона реки невыгодная. Все грузы идут другой стороной. Посмотри-ка на Доусон. Там еще для сорока тысяч жителей хватит места. Слушай, Смок, я знаю: ты покупаешь эту землю не под ферму. Но скажи мне, ради бога, для чего ты ее покупаешь?
Чтобы продать, разумеется.
Но ведь не все же такие сумасшедшие, как ты и старик Сэндерсон.
Все сумасшедшие по-своему, Малыш. Словом, я намерен купить эту землю, разбить ее на участки и продать множеству нормальных людей, проживающих в Доусоне.
Ой! И так уж весь Доусон смеется над нами из-за яиц. Ты хочешь, чтобы он смеялся еще больше, а?
Вот именно!
Но это чертовски дорого стоит, Смок! Я помог тебе развеселить их в яичной истории, и моя доля смеха обошлась мне приблизительно в девять тысяч долларов.
Чудесно! Можешь не входить в долю. Я положу всю прибыль себе в карман, но тебе все равно придется помогать мне.
Разумеется! Помогать я буду. Пусть надо мной посмеются еще раз. Но денег я не дам ни копейки. Сколько старик Сэндерсон хочет за свой товар? Сотни две?
Десять тысяч. Надо сторговаться за пять.
Хотел бы я быть пастором, - вздохнул Малыш.
Чего ради?
Я бы произнес красноречивую проповедь на небезызвестную тебе тему: глупому сыну не в помощь богатство…
Войдите, - послышался раздраженный возглас Дуайта Сэндерсона, когда друзья постучались в дверь хижины.
Они вошли. Старик сидел на корточках у каменного очага и толок кофе, завернутый в кусок грубой холстины.
Что нужно? - спросил он резко, высыпая толченый кофе в стоявший на угольях кофейник.
Поговорить по делу, - ответил Смок. - Насколько я знаю, вам принадлежит здесь кусок земли. Что вы за него хотите?
Десять тысяч долларов. А теперь можете смеяться и убираться вон. Вот дверь.
Не имею ни малейшего желания смеяться. Я видел вещи посмешнее, чем ваши скалы. Я хочу купить вашу землю.
Хотите купить. Вот как? Ну что ж, рад слышать разумные речи. - Сэндерсон подошел и уселся перед посетителями, положив руки на стол и не спуская глаз с кофейника. - Я сказал вам свою цену, и мне нисколько не стыдно повторить ее. Десять тысяч. Можете смеяться, можете покупать - мне все равно.
Чтобы показать свое равнодушие, он принялся барабанить костяшками пальцев по столу, устремив взгляд на кофейник. Минуту спустя он затянул монотонное «тру-ля-ля - тру-ля-ля - тру-ля-ля - тру-ля-ля».
Послушайте, мистер Сэндерсон, - сказал Смок. - Участок не стоит десяти тысяч. Если бы он стоил десять тысяч, то он с таким же успехом мог бы стоить сто тысяч. А если он не стоит ста тысяч - а что он их не стоит, вы знаете сами, - то он не стоит и десяти медяков.
Сэндерсон барабанил по столу и бубнил свое «тру-ля-ля - тру-ля-ля», пока не закипел кофе. Вылив в него полчашки холодной воды, он вновь сел на свой стул.
Фантастический роман «Поселок» Булычева говорит о надежде, которая помогает выжить даже в условиях неземной агрессии. Эта надежда помогает остаться людьми, не потерять человеческое лицо даже тем, кто не был рожден на Земле.
Роман начинается с зарисовок жизни в этом самом посёлке. На первый взгляд – в самом обычном, хотя бедном и заброшенном. Однако постепенно понимаешь, что действие происходит в будущем, даже на другой планете. Земля, хочется верить, не станет такой: агрессия разлита просто во всём. Например, в лесу на людей нападают лианы, грибы зарываются от «охотников» в землю, перекати-поле становится страшным ядовитым оружием, деревья сжимаются под плотной корой… Что говорить о животных? Нападение «волков» сродни стихийному бедствию, хотя эти ядовитые твари и бьются по одиночке, пока другие их соратники наблюдают, будто за шоу.
Жители поселка тоже весьма «дикие», хотя, при опасности, община вступается за каждого. Но здесь на пике конфликт поколений: старшие всё рассказывают «сказки» о Земле, молодые больше напоминают Маугли. О жизни «там» им рассказывает Старый, остальным землянам слишком тяжело вспоминать – женщины, к примеру, сразу начинают плакать.
Конечно, можно говорить о некой деградации потомков землян в этой агрессивной среде. Оказывается, что когда-то космический корабль потерпел крушение на этой негостеприимной планете. Но люди и после стольких лет пытаются до него добраться, мечтая о Земле.
Формируется команда молодых (Марьяна, Дик, Олег, Томас), которые решают достигнуть обломков корабля, что ещё никому не удавалось, на воздушном шаре. Это стало третьей попыткой вернуться на Землю, ведь, понятно, что на этой агрессивной планете у маленькой группы землян (их почти сорок вместе с рожденными здесь детьми) нет будущего. Основной герой романа – Олег, несколько угрюмый пятнадцатилетний юноша, влюбленный в Марьяну, но он не так силен и смел, как герой Дик.
Тут на их планету высаживаются космонавты, которые должны уничтожить следы разбившегося корабля, чтобы стереть следы землян на «дикой» планете. В финале две экспедиции (земляне и «аборигены») встречаются. Финал остается открытым – все обрывается на крике то ли радости, то ли ужаса.
Конечно, хочется верить, что все усилия и страдания потерявшихся землян не были напрасны.
Кстати, по мотивам этого произведения были созданы два комикса и даже мультфильм.
Картинка или рисунок Поселок
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Шукшин Крепкий мужик
В селе освобождается складское помещение, которое раньше было церковью. Практичный бригадир Шурыгин, поговорив с председателем колхоза, решает пустить ее на кирпичи для свинарника. Прочную церковь разрушить под силу только тракторам
