Спускай штаны пороть буду. Флагелляция в светской жизни

Я помню, мне лет пять, я лежу у бабки на коленях, а она секет тонкой вицей мою голую попку. Я плачу и визжу от боли и стыда, а мои младшие сестры смотрят на меня в приоткрытую дверь и тихонько хихикают в кулачок, чтобы бабка, увлекшись поркой, их не заметила и тоже не всыпала.
Вичка была тонкой, но злючей и кусачей. Она больно секла мою маленькую попу, и ее я запомнил надолго, как и батин ремень и дядины-тетины розги.

Матушка меня тоже порола, но порола редко и не так сильно как отец или его родственники. Порке она предпочитала слово, что было мучительно, но не так больно, как тети-дядино воспитание. Я даже не помню как и за что она наказывала меня, а вот как меня драли отцовские родственники помню очень хорошо. Они пороли быстро и сильно. Как делают не очень любимую работу, делать которую все-таки надо.
Тетя могла просто войти в комнату со сложенным ремнем в руке и негромко скомандовать:
- Спускай штаны и ложись!
Если я не выполнял ее приказ, она говорила:
- Выпороть - я тебя все равно выпорю! Только дам не тридцать, а все шестьдесят, и еще скажу Николаю, и он тебе вечером добавит! И получишь ты не одну порку, а три! Устраивает?
Конечно, меня это не устраивало, и я, плача и всхлипывая, заголял свой бедный зад и подставлял под очередную порку.
И хоть, как я уже говорил, порола она быстро, практически без пауз, но порола сильно. Ремень звонко шлепал по моей заднице, оставлял красно-синие полосы, заставляя меня ерзать животом по кровати, лавке или дивану (смотря, где меня разложили) и считать удары про себя.
Если кто-нибудь входил в этот момент в комнату (двоюродные сестры, родственники или тетины подружки), ничего не менялось, даже при подружках она начинала пороть сильней. Ей нравилось, что все считали ее женщиной сурового нрава, никому не дающей спуска.
Выпороть она могла в любой момент, в любую секунду, и наличие в доме посторонних этому не мешало. Наоборот, порка при чужих считалась чем-то особенным, чем-то, более выдающимся.
Дядя не отставал от тети, только он редко брал ремень в руки, предпочитая розги, которые я помню до сих пор.
Особенно мне запомнилась порка впрок.

Ну-ка, племяшь, поди сюда. Я тебя посеку немного.
- За..., за что?
- Было бы за что ты бы уже с голой поротой задницей по дому ходил! Тебя всегда есть за что сечь, а сегодня я тебя просто впорк высеку.
Все во мне похолодело - я понял, что это не шутка - ноги стали ватными и во рту резко пересохло.
- Пойдем-ка в сенки.
Мы вышли в сени, дядя развернул лавку, стоявшую у стены, и поставил ее поперек. Рядом в жестяной ванне мокли розги.
- Что встал? Спускай штаны и ложись.
Я всегда боялся порки, и всегда перед поркой силы для какого-либо сопротивления покидали меня, под розгами я мог кричать и требовать прекратить экзекуцию, и даже ругался матом, пока из меня не выбили этой привычки. Поэтому я молча расстегнул брюки, стянул их вместе с трусами и лег голым задом вверх. Дядя выбрал одну розгу из ванны и поглядывая на меня несколько раз резко взмахнул ей. От этого знакомого свистящего звука я вздрогнул и непроизвольно сжал попу ожидая удара.
- Что боишься?
Я промолчал.
- Боишься? - и он снова просвистел розгой.
- Дда.
- То-то, - довольным голосом сказал он, - будешь помнить, как я тебя сек. Будешь? - и снова свист розги, и снова я сжался ожидая жгучего удара.
- Буду.
И тут розга снова просвистела и жадно впилась в мой беззащитный зад, когда я уже и не ждал.
- Надолго запомнишь? Удар.
- Надолго? Новый удар.
- Что молчишь? И эту розгу дядя потянул на себя.
- Да.
Боль после каждой розги накатывала все сильней, но я еще не стонал и не плакал. Стыдно плакать в четырнадцать лет.
- Так на сколько запомнишь? И снова с потягом розга просекла мою попу.
- Яяяя нааадоолгоооо за...помню!
- Вот то-то! Сколько раз я тебе уже всыпал?
- Я..., - и я замолчал, я забыл, что когда тебя секут надо считать.
- Так значит ты не считал?
- Я, я...
- Что ты? Раз не считал - начнем сначала!
- Нет! Нет! Не надо! Было пять! Пять! Я считал!
- Ты еще и врешь! Ну, с этим после разберемся, а сейчас считай вслух громко, чтоб я слышал. Не услышу начнем по-новой тебя учить.
И розга впилась в мой уже горящий зад.
- Один! Два! Три! Четыре! - прилежно отсчитывал я жгучие розги. Дядя больше ничего не говорил, а усердно сек.
Я дергал задом изо всех сил, пытаясь избежать прожигающих все тело насквозь ударов розги, но он спокойно и усердно полосовал мой истерзанный зад и только начал приговаривать:
- Получи еще! И еще! И еще! И еще раз! Получи! Вот те еще!
Каждое слово сопровождалось новым рассекающим ударом розги и моим истошным воплем:
- Нет!!! Нет! Не надо! Ааааааааа! Двааааааадцать пяяяять! Оуууууууууу! Боооооольно кааааак! Нееееееее наааадоооооооооууууу! Дваааааадцаааать шеееесть! Двааадцать сеееемь! Двацать воооосеееемь!
Я крутил задом как мог, но всегда розга настигала и обжигала сильнее предыдущих.
После тридцатого удара дядя сделал перерыв. Отбросил измочаленную розгу в сторону, снял с гвоздя две веревки и привязал меня к лавке. Затем ушел в дом и вернулся со своим старым армейским ремнем. С ним я тоже был знаком не понаслышке и хорошо помнил какие синие полосы он отпечатывал на моей заднице. Конечно розга секет больнее, но если вам всыпать таким ремешком полсотни горячих, то сидеть вы долго не сможете.
Дядя намотал часть ремня на руку, отошел немного назад, примерился и вытянул меня прямо по свежим рубцам точно посередине задницы.
- Ууууууу, - простонал я, - тридцать один.
- Нет, теперь счет идет сначала! Запомни, как мой ремень порет, - сказал он и продолжил порку.
- Один, два, три, четыреее, пять, шесть, - начал я считать удары ремнем, стараясь отвернуть свой зад, чтобы было не так больно.
После десяти ударов порка прекратилась опять. "Наверное все" - подумал я и ошибся. Дядя расправил ремень и притянул им мою поясницу к лавке, так что теперь я не мог уже увернуться.
- Ну что ж, продолжим, - и он выбрал новую розгу и встал с другой стороны, - на чем мы остановились?
Ремень выбил-таки из меня первые слезы и я сквозь них непонимающе посмотрел на него.
- Сколько было розог?
- Три...тридцать, - сказал я уже всхлипывая и понимая, что сегодня меня очень крепко выпорят и никто мне не поможет, не защитит. Тетя иногда спасала меня от, казалось бы, неминуемой порки, но сейчас ни ее, ни двоюродных сестер не было. Мы с дядей были дома одни.
- Тогда считай дальше!
- Тридцать ооодин! Трииииидцать два! Ооооууууууууу! Тридцааать триииии! Оооооой, боооооольно! Тридцать четыреее! Пяяяять!
- Сколько? Сколько?
- Тридцать пять! - Быстро поправился я, хотя с теми, первыми, которые я забыл считать было уже сорок, а с ремнем - пятьдесят!
Ссссссчох - просвистела розга.
- Тридцать шеееесть! - выдохнул я.
И снова тонко просвистела розга.
- Тридцать сеееемь! - выдохнул я.
Ссссчак - впилась розга.
- Ууууууииииий, как боооольно! Трииидцааать ооосеемь! - выкрикнул я.
Под розгой я уже немного пообвык, дядя понял это и тридцать девятый, сороковой и сорок первый нанес очень быстро, подряд, так что я не успел сосчитать и от резкой усилившейся боли громко взвыл, забыв обо всем на свете.
- Оооооо, блять, уууяяяяяяяяяяя, блять! Ицать евять, орок, орок один! - прокричал я как мог.
- Вот и пробрало наконец! Услышал я голос дяди откуда-то издалека. И опять три сильных удара подряд. И я, не успев отдышаться от предыдущей серии, снова взвыл. Слезы и сопли залили лицо, но мне было уже все равно, я хотел только, чтобы меня перестали пороть.
- Ааааааауууууууииииияяяй! Хватит, пожалуйста! Не надо больше! Не надо! Не надо! Я никогда, я ничего!
- Это хорошо! Вот так тебя и буду сечь! И три раза розга обхватила мой зад, заставив меня непрерывно выть во весь голос.
- Аааааааааааа! Ооооииииииййй! Ууууиииияяяяя! Не надо больше! Не надо сегодня! Не надо! Дядюшкаааа, не надоооооо!
- Когда же надо? Когда же мне тебя сечь?
- Завтра! Дяденька, родненький, посеки меня завтра, пожалуйста!
- Хорошо, сейчас я тебе всыплю еще! А за мат, за то, что не считал, за ложь - я тебя вместе с дочками высеку! Сколько им назначу не знаю, но тебе - вдвойне!
- Да-да! Хороошоооо! - дядя не стал меня слушать, а снова резкими и быстрыми ударами продолжил меня пороть.
- Что тут у вас происходит? - услышал я над собой тетин голос, когда последняя розга просекла мой зад.
- За что ты его? Ведь даже на улице слышно! Парень не успел приехать, а ты его под розги!
- Ничего! Напомнил ему, что такое розги! А то забыл видать!
Я поднял голову и увидел тетку и двух моих сестер.
- Прекрати его пороть!
- Да мы пока вроде закончили, остальное позже дам.
- Эй, вы, - прикрикнула она на сестер, - чего уставились, ну-ка быстро на кухню! А то самих высеку!
И сестры мгновенно исчезли.
- Давай, отвяжи его! - и сама первой начала развязывать тугие узлы веревки.
- Вставай, - потребовала она. Я опустил на пол одну ногу, затем другую и осторожно встал на ноги. Прикрываясь рукой попытался натянуть трусы и брюки.
- Не надо! Вообще сними их, иди умойся, и ляг в кровать. Спорить с ней я не посмел и сняв одежду всхлипывая пошел в дом умываться под рукомойником. Когда я смыл слезы и сопли, я немного успокоился, прошел в маленькую комнату и лег на кровать, как велели. Я стал очень послушным! Лежа я слышал как переругивались дядя и тетка, и радовался про себя, когда она ругала его. Потом дядя ушел, он сегодня еще работал. Я осторожно поднялся и подошел к трюмо, повернулся к нему спиной и посмотрел на мою бедную попку. Она вся распухла и была в темно-синих, фиолетовых рубцах. Следы от розги были и на спине, и на ногах. Особенно сильно рубцы вспухли там, где розга захлестывала, огибая ягодицы.
- Вот гад, как высек! - сказал я вслух, все еще всхлипывая.
- Ничего, заживет! - моя тетя стояла в дверях и улыбаясь, смотрела на меня, - давай, ложись на живот. Я прикрываясь руками подошел к кровати и снова улегся на нее.
- Сейчас я твою поротую попу смажу и станет полегче.
- Не надо! Нет! Не надо!
- Ты еще поспорь у меня! Мало прилетело? Хочешь, чтобы я добавила!
- Нет, - пробурчал я.
- Тогда лежи смирно,
- она выдавила мазь из тюбика прямо на мой зад и осторожно начала втирать его. Было немного больно от прикосновений к еще горяще-болящей попе, но постепенно боль и вправду уходила, уступая место новому, приятному чувству, которое начало крепнуть внизу живота и твердело все больше. Мне стало стыдно и за это, и за то что тетка и сестры видели меня таким - голым и выпоротым. Конечно, меня пороли и раньше, в другие года, и бывало, что меня с сестрами пороли вместе, но такое возбуждение и вместе с ним стыд после порки были впервые. Тетя все так же нежно гладила меня, втирая какую-то мазь в мой истерзанный зад, а мой член неудобно уперся в кровать и я хотел приподнять попу, чтобы стало комфортнее, но я боялся, что она заметит это и все поймет.
- Ну-ка, ноги раздвинь, я посмотрю не попало ли тебе куда не нужно.
- Нет! Не надо! Там все впорядке! - испуганно сказал я.
- Опять споришь! Мало тебе видно досталось? Раздвинь ноги! - И она легонько шлепнула меня по заду. Я тут же приподнялся, давая свободу окрепшему члену, и раздвинул ноги, как просили. Она провела рукой по внутренней стороне бедер, смазала самый низ попы, ляжки и легонько провела рукой по яйцам.
- Ну, по яйцам не попало, а остальное заживет! - весело сказала она. "Так по ним и не могло попасть", - хотел сказать я, но помня шлепок и зная, что она тоже может крепко драть - смолчал.
- Сейчас мазь впитается, - продолжала она поглаживая иссеченые бока и ягодицы, - я тебя накрою и ты отдохнешь.
- А правда, что на улице было слышно, как я.., как меня...?
- Мы за два дома услышали. Я сразу все поняла. Да ты не переживай, у нас тут это дело обычное. Или ты забыл? Ты лучше скажи, за что тебе Николай добавить обещал?
- Я забыл про счет.
- Забыл считать розги и все? - недоверчиво спросила она, поглаживая меня.
- Нет.
- Так за что?
- Я соврал, и еще я ругался.
- Тогда понятно. И когда обещался?
- Когда Настю с Олей пороть будет. Сколько им назначит - мне вдвойне даст.
- А он их сегодня вечером пороть хотел.
- Сегодня? - и внутри у меня все снова упало, похолодело и во рту стало сухо. Внизу живота разом все обмякло.
- Да, сегодня и в субботу, если здорово нагрешат. Помнишь наши субботы?
- Помню.
- Мамке-то с отцом не хвастался, как тебя родня воспитывает?
- Нет, я никому ничего...
- Впрочем, она и так знает, - тетка, казалось, не слушала меня, - звонила, просила, чтоб тебя сильно не обижали. А ты умудрился в первый день на розги нарваться. Ну, ничего это только на пользу.
Тут я не выдержал и снова разревелся.
- Поплачь, поплачь со слезами боль уйдет, станет легче. Она достала свежую простынь из шкафа, накрыла меня и ушла. Через пять минут я уже спал, я всегда быстро засыпал после порки.

Приключения Пети и Саши

Николаев Валентин

Часть вторая. Лето. Лагерь.

Саша.

Сижу я дома. Скучно. Женя с Колей давно домой уехали. Вдруг звонит Ритка (я, вообще-то, с ней не особо и дружу, тем более после того случая с Петей) и набивается в гости. Типа, сидюшок у нее классный, а послушать негде. Ладно, говорю, приезжай...

Ну, приехала, послушали музон, побалдели (предков-то дома нет – работают), а потом она и говорит:

– Слушай, Сашка, что ты в городе киснешь? Поехали вожатыми в лагерь? Я через неделю уезжаю... Как раз одно место освободилось.

А потом, ехидно так улыбнувшись:

– Кстати, и твой Петя едет...

– Какой он мой! – отвечаю, а сама-то знаю, что запала на него, часто о нем думаю. Так его тогда жалко было...

Ну, Ритка, конечно, на попятный. Не заводись, мол. И опять свое гнет – едешь или нет? Спросила я, что за лагерь, она говорит:

– Недалеко от города, на берегу озера. Лагерь нормальный, туда всякие шишки своих детей отправляют... Ума чтобы им вложили как бы...

А сама ухмыляется так подленько.

– Как это? – я даже и не врубилась сразу.

– Ну, понимаешь, в лагере очень строгие порядки... Кстати, имей в виду, они строгие и для вожатых. Зато платят хорошо... Да что я тебе рассказываю, завтра к директору сходим, он тебе все и расскажет.

Я сказала, что подумаю и Ритку быстренько выпроводила. До вечера думала, а потом решилась – все равно скучно, а тут и бабки кое-какие будут и Петя, опять же, рядом. А насчет строгостей – пусть не пугает, перебьюсь... Спросила у предков (без подробностей, конечно) – те и рады меня к делу приставить, чтобы не болталась. Ладно, еду!

Саша.

Что-то здесь не то... Рита познакомила меня с директором, Александром Степановичем его зовут. Видный такой мужик, седой, а выглядит не таким уж старым – лет на сорок, сорок пять. Ну, там, расспросил меня, откуда я, да кто родители, про зарплату сказал. Офигеть! Я и не думала, что так много! А в самом конце спрашивает:

– Скажи-ка, Александра, только честно, – тебя дома пороли когда-нибудь?

Мне это как-то не понравилось. Причем здесь это? Да и стыдно как-то об этом говорить... Стою, молчу. Он тоже молчит, ждет, значит. А что ему отвечать? Наконец, собралась, да, мол, бывает. А он: «Вот и молодец, что честно ответила. Иди, а завтра с утра приходи, я все расскажу.»

Петя.

Хорошо, что я про этот лагерь узнал! Впрочем, все по порядку. С утра, к десяти я пришел кабинет директора. Там уже собрались все будущие вожатые – человек двадцать. Всем лет по шестнадцать-семнадцать лет. Вдруг смотрю – Сашка сидит. Я так обрадовался! Виду не показываю, а сам вроде место поудобнее выбираю, пересаживаюсь, пока с ней рядом не оказался. И тут только якобы ее увидел. Поздоровались мы. Сидим, ждем, пока директор говорить начнет. Вспомнил я тут, как мы с ней тогда в подъезде целовались и как на другой день она от меня без трусов убегала. Кошусь на Сашку – похоже и она о том же думает – порозовела. Молчим.

– Лагерь только открылся. Сразу хочу предупредить – лагерь необычный. Большинство детей в нем – из богатых семей и весьма избалованы. Родители хотят, чтобы мы немного привели их детей в чувство. Привели так, чтобы снова попасть в этот лагерь они не захотели. Поэтому – порядок в лагере должен соблюдаться неукоснительно, за любое нарушение должно следовать неминуемое и строгое наказание.

Директор берет со стола пачку исписанных листов и показывает нам.

– Это – заявления всех родителей, в которых они соглашаются и даже настаивают на применении к их отпрыскам в случае необходимости любых наказаний, в том числе и телесных. Так что, дорога нам открыта. Подробнее о поддержании дисциплины я скажу позже.

Мне интересно стало – они что, и девчонок будут пороть?

– Теперь – о порядке в лагере, – продолжал директор, – всего у нас будет десять отрядов по двадцать человек в каждом. Я постарался распределить детей так, чтобы в каждом отряде было примерно поровну мальчиков и девочек. Возраст всех их – одиннадцать-четырнадцать лет. В каждом отряде – два вожатых – юноша и девушка. Юноша отвечает за девочек, девушка – за мальчишек. Так будет лучше, меньше потакать будете. После совещания вы познакомитесь и подберете себе напарников.

С напарницей-то все ясно. Лишь бы Сашка согласилось. А вот девчонок опекать – это, пожалуй, не в кайф – фокусы у них вечно... Хотя, с другой стороны...

– Имейте в виду, – директор поднял голову и на нас смотрит, – за порядок в отряде вы отвечаете головой! И не только головой, имейте в виду. Вы еще сами не настолько стары, чтобы избежать порки за нарушения!

Вот только этого не хватало! Все зашумели...

Директор замолчал, ждет и на нас смотрит. А я думаю, если Сашка уйдет, то и я, пойду, пожалуй. Хотя, если девок своих с самого начала закрутить, как следует, можно и перебиться. Постепенно все замолчали, но никто из кабинета не вышел. Ну, и ладно, думаю, я – как все.

– Так вот, – продолжает директор, – любое нарушение в вашем отряде, которое первым замечу я, а не вы – это ваше нарушение. Со всеми вытекающими отсюда последствиями... Я уже не говорю о ваших личных провинностях, которые тоже прощаться не будут. С территории лагеря без моего разрешения – ни на шаг! После отбоя компаниями не собираться! Каждую минуту вы обязаны находиться вместе со своим отрядом. Приду проверить и не найду вас – пеняйте на себя. И имейте в виду – до конца смены я никого не уволю и не отпущу.

Да, гайки он с первого дня закручивает! Но, опять же, никто не уходит, сижу и я. Да и бабки такие на дороге не валяются...

– Далее, о наказаниях. Вы можете назначать их по своему усмотрению. Но! Имейте в виду: бить только по попе, рукам или ногам. По голове, лицу, спине, другим частям тела бить категорически запрещаю! Без моего ведома – не более 15 ударов за один раз. Считаете, что мало – подойдите ко мне. Вообще, не стесняйтесь советоваться, особенно на первых порах. И не бойтесь рассказывать мне о происшествиях. Обещаю, что даже словом не упрекну вас за то, что узнаю от вас же. Узнаю от других – не обессудьте...

– Будьте строгими, но не жестокими, – добавляет директор, помолчав, – кому-то из детей хватит и замечания, а кому-то окажется мало и порки. Так что проявите фантазию, не используйте только порку, есть масса других наказаний, которые подействуют даже сильнее.

Ладно, проявим... Дурное дело – нехитрое.

– Детей привезут послезавтра, в понедельник, вам надо быть в лагере завтра после обеда – принять помещения, освоиться. Автобус отойдет отсюда в пятнадцать часов. Сейчас вам надо подписать договоры и получить аванс.

Аванс – это то, что надо. Мы все обрадовались.

– Вопросы есть? – директор решил на этом и закончить.

Вообще-то, он, по-моему, думал, что вопросов не будет. Вдруг встает какая-то девушка с длинными светлыми волосами (по-моему, она в соседней школе учится) и с ходу спрашивает:

– Скажите, – спросила она, слегка смущаясь, – а что, наказывать надо по голому телу?

Нет, ей-богу, я бы постеснялся так вот прямо... А ей хоть бы что... Но вопрос-то нужный, молодец!

– Как вы считаете нужным, – отвечает директор, – я не запрещаю.

Нет, из этого лагеря я не уеду! Это же сколько голых девчачьих попок увидеть можно!

– А нас...тоже?

О! Глубоко копает!

– Что – «вас»? – не понял (а может, притворился) А.С.

– Нас – тоже по голому?

– А это уж буду решать я. Вы думайте о том, чтобы не заслужить наказания. Еще вопросы есть?

Вот это мне нравится меньше. Да и остальным тоже, ишь, как замолчали все. Ладно, перезимуем. Будь, что будет!

Саша легко согласилась стать напарницей. Мы подписали договор, получили аванс и разбежались. Завтра с утра пойдем с ней делать покупки для лагеря.

История Лиды.

Остаток времени до отъезда прошел в довольно суматошных сборах и Саша едва не опоздала на автобус. К счастью, она оказалась не последней – девушка, задававшая вопросы директору, пришла с опозданием почти на двадцать минут, когда директор, нервно поглядывавший на часы, уже дал команду трогаться.

– Нехорошо начинаешь, Лида, – сказал он, не слушая ее сбивчивые извинения, – ну ладно, вечером поговорим...

Лагерь оказался довольно недалеко от города, в хвойном лесу на берегу озера. Чистенькие корпуса, ухоженные спортплощадки и дорожки и даже большой бассейн приятно удивили Сашу, привыкшую к обветшавшим, экономящим на всем оздоровительным лагерям, в которые она ездила в прошлые годы. Быстро приняв имущество корпуса, молодые люди отправились погулять по территории. Болтая о том и сем, они дружно, как будто договорившись, старались не касаться темы весенних событий... Голос директора из репродуктора, вызывавший всех вожатых в свой кабинет, застал их в дальнем конце лагеря.

Когда запыхавшиеся Саша и Петя вошли в просторный директорский кабинет, почти все уже были в сборе. Найдя свободное местечко на стоящих вдоль стен стульях, молодые люди уселись и стали ждать.

Опросив каждого о замечаниях, обнаруженных при приеме, директор кратко рассказал о плане завтрашнего дня. А потом, помолчав, сказал:

– А теперь – о неприятном... Сегодня Лида (встань, пожалуйста!) опоздала на автобус, заставив ждать всех нас. Меня не интересуют причины опоздания, как не будут в будущем интересовать причины других ваших проступков, хотя я и хотел бы, чтобы их было поменьше. Виноватый должен понести кару, вот и все, что я знаю... Подойди сюда!

С этими словами директор достал из стола короткий широкий ремень, разрезанный на конце. Присутствующие слегка зашумели... Побледневшая Лида медленно подошла к столу директора.

– Александр Степанович, может, не при всех? – умоляюще спросила она.

– А ждали-то тебя все? Во при всех и получишь... Спусти штаны!

Губы у Лиды задрожали.

– Я хочу уйти отсюда! Я увольняюсь!

– А ты контракт, что подписала вчера, читала? И готова заплатить неустойку? У тебя в кармане валяется две твоих здешних зарплаты? Не дури. Не ты первая, не ты последняя...

Опустив глаза Лида медленно повернулась спиной к присутствующим. Пальцы ее, расстегивающие ремень джинсов, заметно дрожали. Наконец, справившись с непослушной молнией, она чуть-чуть приспустила брюки, открыв белые трикотажные трусики.

– Ляг животом на стол! – хмуро велел директор.

Девушка замешкалась. Директор надавил ей рукой на шею, заставляя нагнуться. Спустя несколько секунд, убедившись, что жертва лежит неподвижно, он решительным жестом спустил до колен ее джинсы вместе с трусиками. Присутствующие ахнули – ягодицы Лиды были сплошь исполосованы свежими красно-синими рубцами. Растерялся даже директор.

– Кто же это тебя так? – спросил он после нескольких секунд молчания.

– Отчим, – всхлипнула девушка.

– Когда, за что?

– Сегодня... Я вазу разбила, когда собиралась... Потому и опоздала...

Александр Степанович убрал руку, которой все еще придерживал Лиду за шею.

– Ладно... Вставай и одевайся. Ты свое уже получила... – сказал директор неожиданно мягко.

После совещания Саша подошла к все еще всхлипывающей Лиде. Она сидела, закрыв лицо руками.

– Пойдем со мной, – сказала Саша, обняв несчастную за плечи, – умоешься...

Девушка покорно поднялась.

Позже, слегка успокоившись, Лида рассказала Саше свою историю.

«Мой отец ушел, когда мне было двенадцать. Примерно через полгода мама вышла замуж за другого. Глядя со стороны, трудно представить, что в этом невысоком, добродушном на вид человеке таится столько жестокости. И сын его, Миша, он на полгода старше меня, вырос под стать отцу...

Конфликты наши начались почти сразу. Отчим захотел, чтобы я называла его папой, я, конечно, отказалась. Случилось так, что мама, почти сразу после переезда отчима с сыном к нам, уехала в командировку. В первый же день он придрался к невымытой посуде и захотел поставить меня в угол. До этого родители наказывали меня крайне редко и я не привыкла к такому обращению. Нагрубив ему, я убежала на улицу и вернулась домой очень поздно. Осторожно пробралась в свою спальню и, раздевшись, улеглась в кровать.

Внезапно в комнате зажегся свет и я увидела, что в дверях стоит отчим с сыном. В руках у отчима был ремень. Я ужасно испугалась и забилась в угол кровати, прикрывшись простыней. Была очень жаркая ночь и я, как назло, спала без ночной рубашки. Не говоря ни слова, отчим сорвал с меня простыню и, не обращая внимания на мои вопли, поставил меня на колени у кровати, уложив животом на постель. Велев сыну держать мои руки, он начал сильно стегать меня ремнем по голой попе и спине. Я отчаянно вырывалась и звала на помощь. В ответ на это отчим только усиливал удары. Наконец, когда я уже не могла кричать, а только хрипела, он велел отпустить меня и вышел из комнаты. Когда я немного пришла в себя и смогла подняться, то обнаружила, что от боли и крика обмочилась...

Отчим сумел настроить против меня и маму, убедил ее, что я испорченная, избалованная девчонка, которая, для ее же спасения, нуждается в очень строгом воспитании. С тех пор не было недели, в течении которой я не получала бы две-три порки. Бывали дни, в которые меня пороли по два раза! Сыну отчима, вероятно, очень нравится смотреть на мои наказания и он не упускает случая донести отцу о моих провинностях. Справедливости ради замечу, правда, что отчим не балует и его, так что частенько мы получаем порку вместе.

Отчим всегда порет меня только по голой попе, ремнем или розгами. Иногда, если вина, по его мнению, велика, мне приходится раздеваться догола и после порки стоять в углу по два-три часа. Несколько раз он даже ставил меня в угол на четвереньки! Я ужасно стыжусь таких наказаний, тем более, что было время, когда Мишка, если он был не наказан сам, старался в такие дни привести в дом приятелей и они, проходя мимо моей комнаты, хохотали, видя меня, стоящую в углу голой или с задранной юбкой и красной, настеганной попой! Хорошо еще, что он учится в другой школе...

Правда, я отучила его делать такие вещи, когда привела домой своих подруг и продемонстрировала им стоящего в углу (и тоже без штанов) Мишу. О, то вообще был день моего триумфа! Брат утащил на улицу отцовский фотоаппарат и разбил его. Порка длилась часа три! Вначале отчим высек его крапивой, притом бил, стараясь попасть не только по попе, но и по яичкам и члену, Потом, после часа стояния в углу коленями на гречке, Мишка получил такую жестокую порку ремнем, что мне даже стало жалко его! А потом отчим велел мне следить за стоящим в углу со спущенными штанами сыном и считать, сколько раз он пошевелится. За каждое движение Мише причиталось еще по два удара ремнем. Отчим ушел, а я срочно обзвонила подруг и пригласила их к себе посмотреть на позор брата. Подруги знали, что Мишка доносит на меня отчиму и с удовольствием приняли участие в мщении. Мы оттянулись вволю! Шлепали Мишку по пунцовой, исполосованной попе, щипали его за член, наблюдая, как он напрягается и хором кричали: «Три..., четыре..., пять...», отсчитывая, сколько раз брат пошевелится... Когда отчим вернулся, Мишка получил еще тридцать (это я его еще пожалела!) полновесных ударов, после чего, по распоряжению отчима, до вечера ходил без штанов.

К сожалению, такие дни выпадают редко и все же мне достается больше, чем Мише... В последнее время отчим полюбил пороть меня при гостях. Стоит придти кому-нибудь и он тут же требует показать ему дневник или придирается к чему-нибудь другому. Потом не спеша достает из брюк ремень и, наслаждаясь моим смятением и стыдом, говорит: «Снимай штаны – заработала». Он раскладывает меня на столе или ставит на четвереньки на диван и, под ободряющие возгласы дружков, начинает стегать по попе. Еще и другим «помочь» предлагает! А потом я должна стоять с задранной юбкой и слушать, как они обсуждают «проблемы воспитания», хвалят отчима за строгость и, конечно, приходят к выводу, что с такими детьми иначе нельзя...». А один из них (его я ненавижу больше всех!) любит, подозвав меня к себе, класть ладонь на попу и убеждать отчима, что она «недостаточно горячая» и, следовательно, я наказана мало...

Я два раза убегала из дома. Только вот идти некуда. Денег нет, а в привокзальные... соски подаваться не хочу. Один раз меня поймали, второй – сама вернулась. Неделю в лесу пожила, когда от голодухи невмоготу стало, пришлось домой придти. Даже отчим, меня увидев, пожалел, наверное. По своему, правда – сразу пороть не стал, дал помыться и поесть. Зато потом, когда я уже успокоилась, и даже надеялась, что обойдется, выдал по полной схеме – розгами до крови. Неделю на животе спала.

Вчера мне здорово не повезло – когда я в спешке разбила эту проклятую вазу, отчим оказался дома. Он буквально сорвал с меня халатик и трусики и отхлестал ремнем, зажав мою голову между ног. Он бил ремнем куда попало и попадал им не только по попе, но и между бедер! От боли я задыхалась! А потом он поставил меня в угол на четвереньки и велел стоять так до вечера, до его возвращения. Только он ушел – я убежала. Все! Домой я не вернусь! Летом я даже нормальный купальник не могу одеть из-за этих проклятых синяков и рубцов! Уроки физкультуры прогуливать приходится, а за это – опять порка!

Лида снова разрыдалась. Саша, сама не своя от жалости и возмущения, кое-как успокоила ее, а потом спросила:

– Как же твоя мама позволяет делать такое?

На глазах Лиды опять показались слезы. После долгого молчания она сказала:

– Пьет мама, с работы ее уволили... Уйдет отчим – на что жить будем? Да и боится она отчима, он и ее поколачивает... Ты знаешь, Саша, я ведь и сюда пошла, чтобы денег заработать и уйти из дома... А тут тоже... – Лида всхлипнула.

– Не надо, успокойся, все хорошо будет... – обняла подругу Саша.

Честно сказать, в том, что «все будет хорошо», Саша была далеко не уверена. Воспоминания о раздвоенном директорском ремне не давали ей покоя...

Посидев еще немного, девушки вышли из комнаты. Солнце уже почти село. Прозрачный прохладный воздух, запах хвои, краски заката над озером немного успокоили Лиду и она уже не всхлипывала. Саша проводила подругу до ее корпуса и сама отправилась спать.

После обеда. Саша.

Ночь я спала так себе – страшновато одной в таком здании. Правда, Петя был недалеко, но все равно... Проснулась, еще раз все обошла, позавтракала. Завтрак роскошный. Если так кормить будут – на меня ни одна одежка к концу не налезет. Познакомилась с поварихой Светланой Ивановной – на первый взгляд тетка ничего, добрая. Ну, толстая, правда, как большинство поварих. По-моему, дир на нее глаз положил... Ладно, не мое дело.

Часам к одиннадцати этих привезли. Как же их называть? Воспитанники? Отдыхающие? Что-нибудь придумаем. Посмотрели мы с Петей на наш отряд – смехота! Девчонки все дылды, а мальчишки еще мелкие. Ну, да мне же легче будет. Вещей с собой кучу навезли. Один у меня так даже с сотовым телефоном. Типа крутой сынок совсем крутых родаков. Боюсь, проблем я с ним поимею выше крыши...

А вообще-то я решила, что подставлять свою голую попу под ремень перед двадцатью парами глаз мне не в кайф. Так что я своих шибздиков гонять буду, как сидоровых коз. А не справлюсь – Петя поможет.

Перед обедом, когда все более или менее устроились, директор общее построение объявил. Как бы торжественная линейка по случаю открытия лагеря. Тут-то и началось...

Он, конечно, все о том же талдычить начал – порядок, дисциплина и т.д. А когда сказал, что вожатые пороть имеют право, слышу – слева от меня (в моем отряде то есть) кто-то громко так говорит – утомится ремень искать, мол. Я похолодела. Только бы, думаю, дир не услышал, а я-то голос узнала – это крутыш с сотовым, Вовка Пятаков, выступает. Я тебе в обед устрою поиск, думаю.

А директор услышал. Кто там в четвертом отряде недоволен, спрашивает, выйди сюда. Этот паршивец стоит и выходить не думает. Я на него смотрю, а он невинными глазками на меня. Типа, не я, мол, и все. Я его за руку из строя выдернула и к директору. Он возмущаться начал, отпусти, не имеешь права...

Директор на него посмотрел и говорит:

– Ну, молодой человек, чем Вы недовольны?

А он и на директора попер:

– Да ты знаешь, кто мой отец? Он тебя вместе с лагерем в порошок сотрет!

А директор усмехается:

– Знаю. Вот и расписочка его, что тебя пороть можно. А в личной беседе он просил тебя драть особо, чтобы дурь выбить.

Крутыш тогда:

– Вот я сейчас отцу позвоню, он за мной машину пришлет...

– Звони. – директор отвечает.

Тот звонит и вижу я, как морда у него вытягивается. Директор у него сотовик забирает и говорит:

– Николай Иванович, ведь я же просил, чтобы никаких сотовых телефонов... Хорошо, присылайте, он у меня будет. – и телефон преспокойно в карман кладет.

– Внимание! – говорит директор всем: – у кого еще сотовые телефоны или пейджеры остались?

Все молчат – типа нет ни у кого. А я-то пейджеры у двух Петькиных девчонок видела, вот только, у кого не запомнила.

– Ну, вот и хорошо. Только имейте в виду – обнаруженный сотовый телефон обойдется вам в десять розог, пейджер – в пять. Так что лучше сдайте их вожатым подобру-поздорову сегодня до ужина. А вожатые их мне в сейф положат. И имейте в виду: никого из вас отсюда до конца срока не заберут. Ваши папочки в этом случае такую неустойку должны выплатить, что на десяток компьютеров для нашего клуба хватит. Так что не надейтесь. И родительских дней не будет. Будете себя хорошо вести – отлично отдохнете, будете, как этот, – тут он к Пятакову поворачивается, – горько пожалеете.

– А тебе, друг мой, за наглость и пререкания от меня лично шесть розог, а уж сколько тебе вожатая добавит за разговоры в строю, я уж и не знаю. Ну, ладно, иди в строй.

– Да, Саша, – это уже мне, – потом доложишь, как ты его наказала. А розги ему после обеда выдай.

Повела я отряд на обед, а сама думаю – ну, я ему и всыплю...

После обеда. Петя

Сашка молодец! Когда этот хмырь начал выпендриваться, я испугался: думал, она растеряется.

Она подошла ко мне на обеде и сказала, что, если этот малец выпендриваться будет, то она его вдобавок девчонкам напоказ выставит. Я, правда, сразу себя вспомнил... Но не ссориться же с ней из-за этого? Решили, что высечем его перед всем отрядом, а если что – потом уже в спальню отправим.

Когда мы привели отряд с обеда, то не отпустили, а оставили стоять в строю. Саша не спеша так, демонстративно, к кустам отошла и пару хороших прутьев выломала. А я тем временем сходил за табуреткой и перед строем ее поставил. Смотрю – с того парня спесь уже спала и стоит он, с ноги на ногу переминается...

Саша вызвала его из строя и говорит:

– Снимай штаны и ложись животом на табурет!

Он, видно, еще не до конца понял свое положение и опять полез в бутылку:

– Вот еще! Решила бить, так бей так, обойдешься...

– Каждая минута задержки – еще три...

Парень постоял и как кинется бежать. Ну, да я его быстро догнал и за ухо вернул к строю. Все. Сник парень. И глаза уже полные слез. Даже прощения начал просить... Просьбы ему, конечно, не помогли – пришлось штаны снимать. Приспустил он свои шортики чуть-чуть, а я смотрю – что-то у него трусы сзади оттопыриваются подозрительно. Подошел и сдернул их на щиколотки вместе с шортами. Так и есть! Ухарь себе картону в трусы напихал. И когда успел только? Хотели мы с Сашей добавить ему еще, за картон, а потом пожалели. И так ему хватит по уши.

Уложили мы его на табурет. Руки и ноги висят, яички между ног болтаются... Девчонки хихикают, парни молчат, каждый, наверное, себя на его месте представляет. Саша прут взяла и по голой заднице его как хлестнет – так рубец и вспух. Она-то у нас волейболистка, подача у нее дай бог, тренер все хвалит.

Парень дернулся, но смолчал, молодец. Саша ему вторую отвесила, третью – молчит. А я вижу, что слезы-то в пыль капают... После шестой застонал. На попе рубцы такие четкие... Я опять весну вспомнил, как Ритка меня хлестала. Ничего, я ей еще отомщу! Ни на кого больше зла не держу, а ей отомщу! Но я что-то отвлекся...

Выдала, значит, Сашка ему десяток и я ей шепчу – приостановись, мол, не спеши, может, хватит ему на первый раз. Она на меня так глянула: жалостливый, ты, Петька. Но остановилась. Нет, в самом деле, что же парня-то истязать? Подошла к нему и спрашивает:

– Ну что, Пятаков, будешь еще в строю разговаривать?

Он помолчал-помолчал и сквозь зубы так, через силу:

– Нет, не буду...

– И прощения, наверное, попросить хочешь?

Парнишке-то деваться некуда:

– Прошу... прощу прощения...

– Ладно, – говорит Саша, – сегодня, по случаю знакомства, я добрая. Тебе вообще-то, еще пять полагается, да пару часов в спальне у девчонок без штанов постоять, но на первый раз прощаю. Вставай, одевайся...

И ко всем:

– Тихий час до четырех дня! Кто будет болтать, ходить – пеняйте на себя!

Я своим то же повторил и пошел к себе в комнату. Паренек подтянул штаны и тоже побежал за остальными...

Тихий час.

Петя мучился, стараясь уложить своих подопечных. Стоило ему уйти в свою комнату, как в палате начиналось перешептывание и хихиканье девчонок. При его появлении они затихали, изображая глубокий сон. После трех бесплодных попыток поймать нарушительниц Петя решил пойти на хитрость. Он прикрыл дверь в свою комнату, демонстративно поскрипел кроватью, как бы устраиваясь спать, а затем на цыпочках подкрался к двери. Острожный шепот девчонок вскоре сменился на более громкие разговоры, смешки. Наконец, решив, что вожатому надоело с ними воевать, девчонки обнаглели – начали ходить по комнате, вытащили свои вещи и начали показывать их друг другу.

Улучив момент, Петя на цыпочках вышел из комнаты. Картина, представшая перед его глазами, оказалась весьма пикантной: куча полуголых девчонок собрались в центре палаты, примеряя купальники. Две из них оказались совсем голыми, еще одна щеголяла в одной короткой маечке. Петя почувствовал, что у него предательски оттопырились штаны. «Хорошо, хоть плавки под шорты одел!» – мелькнула у него мысль. Девчонки, прямо сказать, были вполне развиты – трогательные маленькие грудки, кругленькие попочки... Подойдя поближе, Петя небрежно бросил:

– Красивые купальники, жаль, померять их не всем придется...

Дикий девчоночий визг был ответом ему. Подопечные Пети пулей разлетелись по кроватям и, прикрывшись простынками, притворились спящими. Юноша ухмыльнулся и начал собирать одежду, впопыхах брошенную девчонками на полу. Собрав ворох купальников, трусиков, лифчиков и других верхних и нижних девчачьих одеяний, он отнес их в свою комнату и запер в шкаф. Вслед за одеждой туда же отправились и три распотрошенных сумки, валявшихся посреди спальни. Девочки лежали тихо, как мышки, следя сквозь ресницы за Петиными манипуляциями. Закончив сбор вещей, он скомандовал:

– Подъем, всем построиться в проходе между кроватями!

Часть девчонок, сохранивших не себе минимум одежды, поднялась и, ворча что-то себе под нос, стали в проходе. Несчастные модницы, попавшиеся в момент переодевания, остались лежать, натянув простыни до подбородка. Петя постоял, делая вид, что не замечает их бедственного положения и сказал:

– Осталось пятнадцать секунд, кто не построится – порку гарантирую...

– Выйдите, нам одеться надо! – раздалось с дальней кровати.

– Успеете, оденетесь, все равно ваша одежда у меня в комнате...

Девчонка, оставшаяся в одной майке (Лена, как с трудов припомнил Петя), прикрыв нижнюю часть тела простыней, стала в строй. Две другие, чуть помедлив, последовали примеру подруги. Петя был готов к такой хитрости и, по-прежнему делая вид, что ничего не замечает, скомандовал:

– Заправить постели, время – две минуты

Через две минуты все постели, кроме трех, были заправлены. Три фигуры, замотанные в простыни, уныло стояли в проходе.

– А вы что же? – обратился к ним Петя.

– Не видите, что ли... – проворчала одна их них.

Петя помолчал, обдумывая свои дальнейшие действия.

– Ладно, хватит играть в кошки-мышки! – сказал он, приняв решение: – Или вы по одной заходите ко мне в комнату, получаете порку за свои нарушения, отправляетесь в угол до конца тихого часа и, наконец, получаете свою одежду, или я сейчас подниму мальчишек и все дальнейшее будет происходить в их присутствии. Порки вы в любом случае не избежите...

Девчонки молчали.

– Жду пять минут в своей комнате! – бросил юноша, демонстративно смотря на часы и направляясь к дверям: – Да, и кровати не забудьте заправить, прежде, чем ко мне идти!

На исходе пятой минуты в дверь Петиной комнаты тихо постучали. Это была, конечно, Лена. Опустив голову и изо всех сил натягивая подол майки, чтобы прикрыть низ живота, она остановилась у двери.

– Пришла? Вот и молодец, меньше всех тебе достанется... – бросил ей Петя.

– Вот ключ от шкафа, найди там свои вещи и забери их...

Девчонка взяла ключ и ежась под пристальным Петиным взглядом, стала рыться в шкафу. Он был довольно глубок и Лене пришлось залезть внутрь почти по пояс, чтобы найти нужные вещи. Как она не старалась сжать свои пухленькие (девчонка была довольно толстенькой) ягодички, они все же выпятились и раздвинулись так, что Петя смог отчетливо рассмотреть и слегка поросшую волосиками щелочку и маленькую дырочку повыше. От этого зрелища он почувствовал такое возбуждение, что ему даже стало стыдно – все же девчонка была еще совсем молодой. Чтобы хоть слегка успокоиться, юноша отвернулся к окну, сделав вид, что рассматривает что-то. От этого созерцания его отвлек робкий голос:

– Я все взяла... Может, я пойду?

Пете уже было жалко и эту сгорающую от стыда девчонку, и ее подруг, которые сейчас испытывают не меньшие муки, ожидая предстоящего позора. Он задумался. Простить их совсем нельзя – потом вообще на голову сядут. Что делать? Отшлепать или поставить в угол? Пауза затягивалась... Девчонка, и без того уже красная, стала совсем пунцовой, представляя, какие новые муки выдумывает ей этот вожатый. Наконец, Петя решил все же отшлепать девчонок, но не ставить их в угол. За исключением, может быть, зачинщицы всей этой примерки. Только вот как ее найти? Выпытать имя у перепуганной девчонки было нетрудно, но юноша, сохранивший школьное презрение к доносам, не хотел этого делать...

Поразмыслив немного, Петя все же решил спросить (ответит – хорошо, не ответит – настаивать не будет):

– А скажи мне, Лена Михеева... – для значительности он опять замолчал, – скажи мне..., кто начал примерку? Кто затеял все это дело?

Девчонка как будто ожидала этого вопроса:

– Наташка... Наташка Андреева. Ее кровать у окна. Задавака! Я, говорит, столько одежды привезла... Она-то одеться успела, а я... – тут девчонка всхлипнула, – я только встала и тут Вы...

Петя растерялся: такого быстрого признания он не ожидал. Лена смотрела на него глазами, полными слез, как будто ожидая следующего вопроса. Не дождавшись, она заговорила сама:

– Простите меня, пожалуйста! Не наказывайте, я больше никогда не буду нарушать... А хотите, – она подошла ближе к вожатому и перешла на шепот, – хотите, я обо всем вам рассказывать буду? Только не бейте, меня дома никогда не били...

Юноше стало даже слегка противно: со столь откровенным предложением доносить он не сталкивался еще никогда. Принимать его не хотелось, но и отказываться было неразумно – он понимал, что знание обстановки в отряде ему бы очень пригодилось... Девочка поняла его колебания по-своему:

– Вы не думайте, продолжала она, я очень хитрая и память у меня хорошая, я все-все запомню и вам рассказывать буду! Только не бейте, а? Или, хотя бы, не при всех? И, пожалуйста, в угол не ставьте – так стыдно при всех без трусов стоять...

– Ладно, – наконец решился юноша, – посмотрим, как ты рассказывать будешь... Только порки тебе все равно не избежать. Сама подумай, выйдешь ты от меня сейчас не наказанная, веселая – все сразу все поймут.

– Ну, хоть не больно, а? – канючила девчонка

– А потом, – неожиданно ухмыльнулся Петя, – ты такую поговорку слышала: «Доносчику – первый кнут»? А?

Девчонка хмуро кивнула, не поднимая глаз

– Так что иди сюда и... – тут юноша задумался, – и ляг животом на стол.

Больше всего Пете хотелось, конечно, положить Лену себе на колени. но он боялся, что она почувствует его напряженный член. Девочка покорно поплелась к столу и неловко легла на него. Ее попка беззащитно оттопырилась. Зрелище, конечно, было жалкое и Петя едва не открыл рот, чтобы простить несчастную, но вспомнил, что она только что предложила ему доносить на подруг и решительно встал. В Петиных мальчишеских мечтах не раз обыгрывался этот момент: суровыми, тяжелыми шагами он подходит к покорно замершей девчонке и шлепает ее по голой (обязательно голой!) попе. Правда, в роли «объекта» чаще всего выступала Саша, а тут всего лишь эта малявка...

При его приближении девчонка судорожно сжала ягодицы, а после первого же шлепка начала рыдать и громко просить о пощаде. Петя, впрочем, мог бы поклясться, что шлепок был не так уж силен. Да что там кривить душой, он просто не получился! Справившись со смущением, юноша вновь шлепнул Лену по другой половинке. Теперь получилось получше – девочка дернулась, а на нежной коже ее попки отпечатался отчетливый след ладони. Крики не прекращались и их, вероятно, отчетливо слышали все, находящиеся в соседней спальне. Впрочем, Петя был уверен, что девчонки, ожидающие наказания, не лежат в кроватях, а подслушивают под дверью.

Отвесив Лене десяток полновесных шлепков и полюбовавшись ее покрасневшим задиком, юноша опустил руку. Полежав на столе еще несколько секунд, девочка выпрямилась и выжидательно посмотрела на Петю. Он заметил, что, поглощенная ощущениями в другой части тела, Лена забыла про отсутствие трусиков и уже не прикрывает небольшой светлый треугольничек волос внизу плоского девичьего живота.

– Ладно, ступай. – сказал Петя, с трудом оторвав глаза от этого нового для него зрелища, и добавил, повысив голос: – имей в виду, последний раз тебя прощаю!

Девчонка, подняв голову, неожиданно прошептала:

– И не так уж больно было! – и, на мгновение показав Пете язык, выбежала из комнаты, прихватив по дороге вещи.

Петя, почему-то, даже не рассердился на эту дерзость, а только, усмехнувшись, с видом умудренного жизнью взрослого, покачал головой: «Ну и егоза!»

В дверь, между тем уже стучались робкие девичьи пальчики. Получив разрешение, очередная жертва вошла в комнату. Этой, совсем голой, девчонке пришлось труднее: чтобы скрыть свои прелести от нескромных взглядов вожатого, она, в извечном женском жесте стыдливости, одной рукой обхватила грудь, а другой прикрыла низ живота.

Петя посмотрел на часы – до конца тихого часа оставалось двадцать минут. Он понял, что не успеет разобраться с этими двумя девчонками, а, тем более, еще и с вероятной зачинщицей за это время. Решив поговорить по-хорошему и, если возможно, простить преступниц, он жестом велел девчонке отойти от дверей на середину комнаты. Та поспешно повиновалась. Петя вышел из-за стола и быстрым движением открыл дверь в спальню. Увиденное его не обрадовала... Последняя из трех наказанных девчонок подслушивала, едва успев отскочить от открывшейся двери, а большинство остальных сгрудились у кровати лежавшей ничком Лены, рассматривая ее отшлепанную попу. Появление вожатого заставило их разбежаться по кроватям.

– Понятно! – громко сказал Петя, порядком разозлившись: – Вы, я вижу, нуждаетесь в других мерах...

Решив в ближайшее же время придумать эти «меры», он приглашающим жестом направил в свою комнату оставшуюся жертву. Теперь уже две девчонки сгорали от стыда под его пристальным взглядом. Прощать их, Петя однако уже не собирался...

– Так... Хотел я вас простить, но теперь передумал. Благодарите своих подружек...

– А может, все-таки... – робко спросила одна из наказанных.

– Мы больше не будем... – поддержала ее вторая.

– Не будете, не будете, – подтвердил Петя, – после этой порки точно не будете...

Поняв, что порки избежать не удастся, девчонки пустили в ход последнее оружие: из их глазок дружно покатились слезы. Это немного поколебало суровость вожатого, но он все же решил довести наказание до конца. Посмотрев на часы, он сказал:

– Ступайте сейчас на аллею и наломайте прутьев. И поторопитесь – до конца тихого часа осталось всего пятнадцать минут. Не успеете – мальчишки из своей спальни выйдут...

– А можно нам одеться? – заикнулась одна девчонка.

– Нет. – отрезал вожатый.

Потоптавшись немного, девочки дружно повернулись и, сверкнув белыми, незагоревшими попками, бросились за прутьями. Петя пошел за ними.

Девчонки ломали прутья с лихорадочной быстротой, боясь попасться кому-то на глаза. Петя, однако, увидел, что в окне мальчишечьей спальни появилось чье-то лицо. Открыв рот от увиденного, мальчишка что-то крикнул. Через несколько секунд в окнах торчали головы, наверное, всех обитателей спальни. Девчонки тоже увидели нежеланных зрителей и, роняя по пути прутья, рванулись в дверь. изо всех сил отворачивая лица от окон.

Злость у Пети почти прошла и, представив себе, какой стыд испытали сейчас несчастные жертвы, он опять решил простить их. Простить, но напугать – подумал он через несколько секунд. Он велел провинившимся повернуться к нему спиной и нагнуться. Полностью деморализованные девчонки покорно подчинились. Петя подошел поближе и, присмотревшись, вдруг отчетливо увидел на одной из попок еле заметные рубцы. «Неужели и ее пороли?» – подумал юноша, сразу вспомнив исполосованный зад Лиды и решил поговорить с этой девочкой попозже.

Взяв в руки прутья, Петя несколько раз взмахнул ими в воздухе. От каждого звука девчачьи ягодицы судорожно сжимались, ожидая удара. Трясущиеся мелкой дрожью то ли от страха, то ли от стыда, то ли от холода девочки явно были напуганы сверх всякой меры и вожатый решил закончить экзекуцию. Да и время тихого часа истекло. Звонко шлепнув по покорно выставленным попам, он велел девчонкам забрать свои вещи и одеваться. Не чаявшие отделаться так легко, враз повеселевшие преступницы рванулись к шкафу, забыв о всяком стыде. Глядя на торчащие из шкафа задики, Петя подумал, что поступил правильно, не исполосовав их розгой. Через несколько секунд в его голову, впрочем, пришла и другая мысль: «Еще успеется...».

Сигнал, возвещавший окончание тихого часа, застал девчонок в дверях. Одна из них, та, на чьей попе были рубцы, пропустив подругу вперед, обернулась и еле слышно прошептала:

– Спасибо! – и тут же, смутившись своего порыва, захлопнула дверь.

Вечер. Саша.

Уф, первый день почти кончился... Осталось моих бандитов уложить и можно отдохнуть. Дурдом! За целый день с Петькой едва парой слов перекинулись. Не считая, конечно, «деловых» разговоров. Интересно, что это он в тихий час у себя устроил? Я задремала, вдруг слышу шум у мальчишек в спальне. Выскочила – они все к окнам прилипли. Я их оттуда с трудом отодрала, смотрю: две голые девчонки к дверям бегут, а за ними Петя так гордо шествует. Типа, начальник...

Я на своих наорала и перепороть всех пообещала. Потом, впрочем, смягчилась и сказала так: «Не делайте, чтобы мне плохо было, тогда и вам будет хорошо. А если на меня директор наедет – пеняйте на себя, пощады не будет!». Вроде, поняли, только Вовка Пятаков волком смотрит... Да ладно, успокоится.

Вот интересно: на совещании днем дир начал талдычить насчет чистоты, что мы как бы должны следить, чтобы все чистые были, мылись, белье меняли... Что же мне – в душевую им заглядывать или трусы нюхать? Мальчишки вообще известные грязнули, они трусы, говорят, по три-четыре дня не меняют, а уж носки... Нет, тут шеф чего-то не додумал...

Все, отбой трубят. Пора своих в постели загонять.

После отбоя. Петя.

Удивительно быстро мои девки заснули. Или опять притворяются? Через полчасика проверю. Хотя, может, просто намотались за день и свалились? Вполне можно умотаться, я сам полчасика посижу с Сашкой и отвалюсь. Столько впечатлений! Этих несчастные попы все вспоминаются. Нет, правильно, что я их пороть не стал! После тихого часа я собрал девчонок и говорю им: «Я не собираюсь вас истязать, но буду требовать порядка. Нам бы лучше дружить и не делать плохо друг другу. Ну, а не захотите дружить – вам же хуже будет.» Вроде поняли. Мы с ними в игровой зал сходили. Классно оборудован! Пентиумы стоят и сеть сделана. Я им «Дум» запустил в сети – радости было... Не думал, что девчонки любят такие игры. Однако, меня они чуть не сделали, с трудом отбился.

Завтра надо бы спросить у Лены, что обо мне говорят, да и с зачинщицей, Наташей, разобраться, уж больно презрительно она ко всему относится – я, мол, и не такое видала. Обломаем... Дружок мой, перестоявши сегодня, болит, аж сил нет. Что-то делать надо, я так долго не продержусь...

Вот и Саша идет, пойду с ней посижу на озере.

– – – *** – – –

Все, засыпаю... Хорошо так посидели с Сашей. Я ей рассказал о тихом часе (не все, конечно; как у меня стоял, рассказывать не стал), она сказала. что я сделал все правильно, хотя девчонок можно было бы выпороть и посильнее. Странно, раньше я в ней жестокости не замечал, хотя, если вспомнить тот злосчастный день... Впрочем, она меня потом так нежно жалела. Ну ладно, потом обдумаю.

Сидим мы с ней, разговариваем, а у меня одна мысль: рука у нее на плече лежит, как бы ее опустить пониже? А вдруг обидится? И тут она говорит: «Холодно что-то...» и сама подлезает под мою руку, так, что ладонь оказывается почти на груди. Ну, где почти, там и совсем. Я кладу вторую руку ей на коленку – не протестует, продвигаюсь выше – она: «Не надо, Петенька...», но руку не убирает. И тут на меня нашло что-то – начал я ее целовать, вначале в щечку, потом и в губы. А она отвечает, сама меня обнимает. В общем, едва оторвались друг от друга. Вспомнили, что шеф обещал корпуса обойти и побежали. Не хватало еще попасться! Но все обошлось.

Дружок опять шевелится... Сейчас я его поглажу... Саша... Сашенька ты моя хорошая...

Утро. Саша.

Ох, как спать хочется! А вставать надо: до подъема десять минут, а еще и самой пописать да умыться надо успеть. Проснулась и сразу вчерашний вечер вспомнила, озеро, Петю... Сладко об этом думать... Нет, все, встаю, встаю, встаю...

Мальчишки мои спят так крепко. Такие все во сне тихие. Ничего, скоро проснутся и тогда начнется... А почему это у многих простыни пониже живота приподняты? А..., как это я сразу не догадалась! Надо же! Мелкие, а под мужчин косят... Никогда не думала, что у них такое по утрам.

А беспорядок какой! Вчера, как спать ложились, так все и побросали все вперемешку! Ну, я им устрою! Сначала предупрежу, конечно...

Ну вот, помылась и пободрее стала. Сейчас этим бандитам физзарядку устрою. До седьмого пота. А ну-ка, подъем! Хватит спать! Сигнал уже был? Был! Так, простыню с него... Ах, ты еще брыкаться? Вот я сейчас в комнату за прутиком схожу – попляшете у меня!

Так, наконец, вроде всех подняла... Ну, а ты куда? Типа, умывался уже, говоришь? Уши покажи! Иди еще раз попробуй... А ты? Мыло с шеи кто будет смывать? Ты посмотри на этого – с электробритвой, как большой... Мальчик, что тебе там брить? Ладно, ладно, вижу даже без лупы, не обижайся...

Так, дорогие мои, а трусики вы поменяли? Носки чистые одели? А то ведь я и проверить могу... Как это «они еще чистые»? Ты когда их одел? Ах, только позавчера? Ну-ну... Кто вам их стирать будет? Ну, не я, конечно! Сами будете! Не умеете? Научу, дело простое...

Всё, выходим все дружно на аллею строиться! Все на месте? Раз, два, ..., десять. Все. И побежали, побежали! Не отставать!

Зарядка. Петя.

Спасибо Сашке, Сашеньке, а то я бы сейчас точно влип... А дело было так:

Вроде и лег поздно и устал вчера, а проснулся – до подъема еще минут тридцать. Ну, что делать? Засыпать опять уже не стоит, лежать – мысли всякие грешные в голову лезут, Саша вспоминается, девчонки вчерашние голенькие... Решил встать.

Вышел в девчачью спальню, а там... Картинка маслом, как любит мой дядька говорить. Спят девчата, сопят во все дырочки, разметались во сне, посбрасывали простыни. А некоторые дурехи улеглись спать как у себя дома – в одних ночнушках, без трусиков. И все их прелести теперь наружу. Я даже смотреть не стал – неудобно как-то, как будто за младшей сестрой подглядываю. Вот если бы Сашку или там Ритку увидеть в таком виде и в такой позе, я бы все глаза проглядел, а тут – начал укрывать их простынями осторожно, чтобы не разбудить. Подошел к кровати вчерашней, той, у которой вроде полосы на заднице были (она еще мне «Спасибо» сказала), Таня ее зовут, Таня Мухина – спит, свернулась в калачик, замерзла под открытым окном, видно, а попка из-под простынки высунулась. Эта, правда трусики не сняла, а что пользы? Они ей в попу забились и полосы на коже видны отчетливо. Укрыл я ее и решил сегодня уж точно с ней поговорить: кто это ее воспитывал? Только как подойти к этому разговору? Не спросишь же прямо: «У тебя полосы на заднице. Кто это тебя?». Надо что-то придумать.

Ладно, я умылся, а там и подъем, горн из всех репродукторов. До чего все же сигнал противный! Я чуток у дверей спальни подождал – неудобно все же входить, девчонки, только со сна, им одеться надо. Слышу, однако, тишина полная, никакого шевеления. Захожу – точно, хоть бы одна встала! Некоторые подушками понакрывались, чтобы, значит, горн им не мешал спать, а некоторые и вообще не слышат ничего, продолжают спокойно спать. Заорал: «Подъем!» – ноль эмоций. Пришлось стягивать простыни и одеяла и шлепать по попкам без разбору, голая там или одетая. Поднял всех, умываться погнал. Шеф вчера особо приказывал за их гигиеной следить, ну, да девчонки обычно чистоплотные, сами справятся...

Построил на зарядку, там и Саша своих выгнала, побежали дружно к озеру. Только прибежали – ко мне Сашка подходит и говорит: «У меня одного уже нет – сбежал где-то по дороге! Ты своих посмотри, все ли?». Смотрю, а у меня двоих нет! Той самой Тани и еще одной, Наташи-«зачинщицы». Вот дряннушки, а? Опять ведь придется сегодня наказывать! Сами нарываются! Расстроился я, а Саша мне все талдычит: «Надо директору сказать, прямо сейчас, а то вдруг он их поймает – нам же достанется!». Договорились, что Саша зарядку закончит, а я пойду к директору и по пути поищу наших беглецов. Спросил фамилию ее отсутствующего и рванул к директору. По пути осмотрел все кусты – нет никого, как корова языком слизала!

Захожу в кабинет – директор уже там. Смотрит на меня, чего, мол, надо? Я ему – так и так, убыль в рядах наблюдается. А он заулыбался вдруг, встает и открывает дверь в соседнюю комнату. Смотрю, а там мои девки сидят, головки понурили, а с ними еще человек десять мальчишек и девчонок.

– Молодцы вы с Сашей! – говорит мне шеф, – если бы не пришли за ними, с вами разбираться бы пришлось. А так, забирай своих бандитов и в отряд. Только сами пока не наказывайте. До обеда, по крайней мере...

Я их забрал. Они обрадовались, решили, что раз директор отпустил, то уже все, гроза миновала... А я думаю – нет. Не прост он, ох, не прост!

День. Кабинет директора.

По распорядку дня за час до обеда у обитателей лагеря было свободной время, в которое они могли заниматься чем хотели – загорать, играть, читать... Этот период и выбрал для ежедневных совещаний директор. За порядком в лагере следила дежурная пара воспитателей, а все остальные сидели на стульях, расставленных вдоль стен просторного директорского кабинета. Из-за очень жаркого дня все присутствующие были одеты максимально легко.

– Но уж вот этот случай я прощать не собираюсь! Катя, где ты была во время зарядки?

Поднялась невысокая пухленькая девушка с короткими, слегка вьющимися черными волосами. Поправив большие очки, она смущенно ответила:

– Извините, Александр Степанович, проспала...

– Проспала? А напарник твой, Сергей, что же тебя не разбудил? Сергей!

Рядом с Катей встал темноволосый юноша среднего роста в джинсовых шортах и майке:

– Да как-то жалко ее стало... Дай, думаю поспит в первый день...

– Ну, ладно... А почему у тебя целых пять человек на зарядке отсутствовало, а ты этого и не заметил, пока я не спросил?

– Не уследил...

– Не уследил? Потому и не уследил, что напарница спала, а ты всеми сразу руководить пытался!

– Простите, Александр Степанович, последний раз такое... – хором сказали юноша и девушка.

– Да уж нет, не прощу... – проговорил директор, вынимая из стола уже известный всем ремень: – Значит, так: тебе, Катерина, пятнадцать горячих за здоровый сон, а тебе, Сергей, уж извини, десять за то, что, лентяйку пожалел, и еще пятнадцать – за то, что за дело взялся, а сделать, как следует, не смог...

Катя покраснела, Сергей открыл было рот, желая что-то сказать, но передумал...

– Только вот что, ребятушки, – продолжил директор, – пороть всех вас самому мне что-то лень, да и рука побаливает – вчера в волейбол играл и потянул. Я бы это дело дежурным поручил, так оно и будет в будущем, но нет их сегодня... Придется вам, голубки, самообслуживанием заняться...

– Как самообслуживанием? – опять хором спросили провинившиеся.

Кое-кто из присутствующих усмехнулся, видя такое трогательное единство. Жестом призвав к тишине, директор, теперь уже откровенно издеваясь, объяснил:

– Да нет, разгильдяи, не так, как вы подумали... Просто Сергей всыпет ее порцию Катеньке, а потом уж и она его приласкает... И не вздумайте отказываться! – голос директора внезапно утратил елейность: – Коли меня вынудите вами заняться, каждому раза в два больше достанется. Так что, Катерина, красавица, прошу! Ты юбчонку-то подними, а трусики, если они у тебя есть, наоборот, спусти. А потом сюда, на ковер, на четвереньки. Вот и место посредине свободно...

Губы у Кати задрожали. Медленными шагами она пошла на середину комнаты, к месту своего позора. Внезапно, Сергей, сорвавшись с места, подскочил к директорскому столу:

– Вы, Вы не имеете права! Мы отказываемся!

– Имею, дружок, имею... И запомни, парень! – голос директора загремел: – Запомни, что на ближайшие три недели я для тебя царь и бог! Я имею право на все!

– А на что не имею, – добавил директор, успокаиваясь, – то я и сам делать не буду. И имей в виду, ты своими пререканиями не себе хуже делаешь, ей! – директор мотнул головой в сторону стоящей посреди комнаты, безвольно опустив руки, Кати: – Вот ты взвился и ей лишний удар уже заработал... Еще поговоришь – пяток наберется. Так что бери ремень и помоги девушке раздеться, коли уж она сама не может...

Утративший свой пыл Сергей, поколебавшись, взял ремень и повернулся к Кате. Та, глядя на него расширившимися от ужаса глазами, замотала головой:

– Нет, нет, только не по голому телу!

– Красавица, – обратился к ней директор, – или ты не поняла чего? Или специально удары парню своему зарабатываешь? Ладно, будем считать, что ты просто ошиблась, а то ему и так уже достаточно...

– Ты дело-то свое делай, – подогнал директор Сергея, – уже и обед скоро, а мы тут разговоры разговариваем.

Тем временем Катя, справившись с собой, неловким движением стащила из-под юбки узкие черные трусики и быстрым движением, как будто ей подрубили колени, опустилась на четвереньки, беспомощно глядя исподлобья на подходящего к ней юношу с ремнем в руке. Ее коротенькая юбка задралась, открывая пухленькие ягодицы с отчетливой границей незагоревшей кожи.

Широко расставив ноги, Сергей стал над Катей и поднял глаза на директора, все еще надеясь, что тот отменит наказание.

– Может, лучше мне побольше, а ей поменьше? – внезапно спросил юноша.

– Да нет уж, пусть каждому свое достанется. – усмехнулся в ответ директор: – А ты, парень, молодец, вот это – мужской вопрос... Но не будем отвлекаться... Ты ей юбку повыше подними и начинай. И, кстати, забыл предупредить: будешь сачковать, бить слабо – опять же ей хуже сделаешь: за слабый удар я ей три набавлю, а тебе всего лишь один.

Катя стояла в унизительной позе и ей казалось, что ее попа дымилась под пристальными чужими взглядами. Дернул же ее черт поспать сегодня... А все Сергей, внезапно разозлилась она. «Спи, спи... Я все сам сделаю...» Как вчера под юбку лезть, так там он, конечно, все сам сделал, а здесь не смог! Растяпа!

Катя почувствовала на своей пояснице свежее дуновение воздуха – это Сергей закинул подол юбки ей на спину, и в следующий момент ее ягодицы обжег резкий удар ремня. Девушка невольно сжалась. За первым ударом сразу же последовал второй, третий... Катя из всех сил сжимала зубы, чтобы не закричать... Только последний, шестнадцатый удар выжал из нее негромкий стон.

Наказание закончилось и тиски мужских колен, не дававшие Кате пошевелиться, ослабли. Сдерживаясь, чтобы не заплакать, она поднялась на ноги и, подтянув трусики, одернула юбку. Попа горела невыносимо и Катя все время сдерживала в себе желание потереть ее и этим хоть чуть-чуть уменьшить боль.

«Ну, погоди, растяпа! – со злостью подумала она, глядя на Сергея: – сейчас и тебе достанется!» Резко повернувшись, девушка почти вырвала ремень из мужских пальцев. Сергей, гордо подняв голову и всем своим видом показывая, что предстоящее наказание его абсолютно не пугает, стал расстегивать свой пояс. Катя обратила внимание, что низ его шорт оттопырен до предела. «Ах, тебе понравилось пороть меня? – подумала она со злостью: – Посмотрим, как тебе понравится самому быть выпоротым!»

Справившись с ремнем, Сергей слегка приспустил шорты сзади, открыв поджарый юношеский зад и остановился, очевидно, не зная, какую позу ему принять. «Нет уж!» – подумала Катя: – «Одной попой не обойдешься!». Одним движением девушка сдернула шорты у не ожидавшего такого подвоха Сергея до колен. Его напряженное мужское достоинство, вырвавшись на свободу, оттопырилось и застыло почти горизонтально. Юноша поспешно согнулся, обеими руками прикрывая низ живота. Его лицо покраснело. Рита негромко хихикнула и хотела что-то сказать, но сидящая рядом с ней Саша толкнула ее локтем в бок и девушка замолчала.

Катя и сама не понимала, почему она накинулась на Сергея с таким ожесточением. Они были знакомы давно, задолго до лагеря, а последние полгода встречались чуть ли не каждый день. Друзья, смеясь, называли их «сладкой парочкой» и прочили брак после окончания школы. Как не странно, но их интимные отношения при этом не пошли дальше объятий и поцелуев. Правда, в последнее время, Катя позволяла Сергею раздевать себя и буквально млела от удовольствия, когда его сильные руки касались ее обнаженной груди, спускались ниже, ласково тискали ягодицы. Сергей относился к Кате очень бережно и всегда послушно убирал руки, когда девушке начинало казаться, что он заходит слишком далеко.

Девушка подошла к красному, старающемуся ни на кого не смотреть, Сергею, и подтолкнула его к столу директора. Юноша покорно лег на него животом и, повернув голову, посмотрел на Катю. Ее поразило выражение вины и какой-то беспомощности во взгляде юноши. «А ведь он больше меня переживает все случившееся...» – поняла Катя и почувствовала, что ее злость начинает проходить.

– Ну, давай, давай! – подогнал остановившуюся в нерешительности девушку директор.

Та, как будто очнувшись от сна, поспешно взмахнула ремнем. Сергей изо всех сил сжал зубы и вцепился пальцами в край стола, решив ни за что на свете не выдать своих чувств хотя бы одним движением. Он тоже был удивлен тем, что Катя, его нежная и любимая Катя так грубо накинулась на него, но считал это расплатой за то, что он почти предал ее, подчинившись директору...

Удары были довольно сильны и Сергею пришлось мобилизовать все свои силы, чтобы не дергаться и не стонать от обжигающих прикосновений ремня. Равномерно стегая Сергея ремнем, Катя уже не со злостью, а с жалостью смотрела на его покрасневшую, покрытую быстро вспухающими рубцами кожу. Больше всего ей сейчас хотелось опуститься на колени и поцеловать эту иссеченную ее же руками попу, хотя еще вчера мысль о целовании этого места у мужчины не вызвала бы у нее ничего, кроме смеха.

Отсчитав, наконец, положенное число ударов, Катя уронила ремень на пол и, не в силах больше сопротивляться охватившему ее чувству жалости, подошла к Сергею и нежно погладила его по голове. Эта ласка вызвала у юноши совершенно неожиданную реакцию – в его глазах показались слезы. Чтобы не показать присутствующим такой постыдной, по его мнению, слабости, он поспешно распрямился и начал приводить в порядок свою одежду.

Наблюдавший за всем происходящим директор, заметив и ласку Кати и слезы, выступившие в глазах юноши, понял, что их связывают не только партнерские отношения. Жалея в глубине души о затеянном представлении (одно дело – заставить пороть друг друга просто знакомых и совсем другое – влюбленных...) и не зная пока, как исправить свою ошибку, он неожиданно мягко сказал:

Катя с Сергеем пробрались на свое место. Помолчав еще несколько секунд, директор продолжил совещание:

– Теперь – относительно тех, кто сбежал с зарядки. Отправите их сегодня вместо купания на спортплощадку. А вы, – он посмотрел на Катю с Сергеем, – хотя нет, вам уже достаточно... Дежурная пара позанимается с ними часок физзарядкой. Будете вести отряды на купание – ведите мимо спортплощадки. Думаю, это отобьет у всех охоту прятаться по кустам. Больше наказывать этих прогульщиков не стоит...

– Разве что, вот им можно. – директор мотнул головой в сторону Кати и Сергея: – За все понесенные обиды... Да и то, слишком усердствовать не надо. Ясно?

Юноша и девушка дружно кивнули головами.

– Ну, тогда все. Вопросы есть? Все свободны.

Вечер. Петя.

Ладно, раз директор велел – не буду трогать беглянок. Да и не особо хочется, честно говоря. Все мысли о том, как бы побыстрее уложить всех и с Сашенькой на озеро сбежать. Интересно, она тоже этого ждет или скажет мне сегодня: «Ты что это, Петенька? Мало ли что вчера было?» С девчонок такое станется, хотя вроде, Саша не такая... Так она вчера самозабвенно целовалась...

Плакат Фонда поддержки детей. Наташа Кристеа.

Ясный весенний день радовал теплом и отсутствием ветра. Стоять в ожидании автобуса было даже приятно, вспоминая, что ещё совсем недавно морозы и слякоть вызывали совсем иные ощущения. Народу на остановке было не много, час пик уже закончился и интервалы в движении явно увеличились. Подъехала ненужная мне маршрутка, часть людей уехала, немногие, как и я, терпеливо ждали следующего номера, без интереса поглядывая по сторонам.

Молодая пара, не спеша, приближалась к пока ещё не состоявшимся пассажирам. Было видно, что симпатичная, модно одетая женщина, явно, что-то доказывает своему спутнику. Они оба выглядели не старше тридцати лет. Слова ещё не были различимы, но её правая рука с раскрытой ладонью энергично делала рубящие движения в подкрепление каких-то слов.
Они приблизились, встали чуть в сторонке от людей, но говорили не шепотом, а так, что, если не всем, то, по крайней мере, ближайшим к ним людям не представляло труда их слышать.

Нет, ты, что не мужик? – продолжала с какой-то агрессией вопрошать молодая особа, - Не знаешь как ремень в руке держать? Намотай конец на руку и хлещи пряжкой, а не так, как ты вчера! Это, что было? По-твоему наказание?
Рослый, сухощавый мужчина, как бы пряча свой рост, сутулился и с каким-то смущением, попробовал возражать:
- Ну, ей же было больно, она и так визжала, ты же видела …
- Ей больно было? Не смеши меня, у неё даже и следов не осталось. Визжала она! Да она это как развлекуху восприняла. Она на карусели тоже визжит. Нашёл довод! – она покосилась на стоящих людей и чуть тише добавила, - Ты понимаешь, что так можно вконец испортить ребёнка?
- В смысле? – с недоумением спросил, по всей видимости, её супруг.
- А в том смысле, что если при слове порка у неё поджилки трястись не будут, то её потом уже ничем не проймёшь. Она решит, что коли в первый раз перетерпела, то ничего страшного в этом нет. Мне-то это хорошо известно, в отличие от тебя.
- Но я так не могу, Вика! Она же маленькая да ещё девочка. Вот сама и пори её, если тебе так хочется.
- Я-то смогу, но это должен делать отец, а не мать. Моя мама меня ни разу не только пальцем не тронула, но и ещё и отца останавливала, когда видела, что проступок не велик. Потому что отец, если меня драл - так уж драл. До крови и до синяков во весь зад. А не как ты: ремешок сложил, пошлёпал для вида и решил, что свой долг исполнил. А она мне утром опять дерзить начала. Я скорее двойку прощу, чем это. Если она в десять лет так себя ведёт, то, что дальше будет?! Нет, так дело не пойдёт! Сегодня же, слышишь, всыплешь, как я тебе говорила!
- Вик, автобус идёт!
- Это не наш. Ты мне ответь, ты всё понял?
Мужчина опять вобрал голову в плечи и, с видом побитой собаки, тихо проговорил:
- Я не знаю, Вик, честно, как я смогу её до синяков бить?! Да она меня потом возненавидит, и я себя тоже, поверь.
Супруга усмехнулась и рукой чуть взъерошила волосы мужа:
- Глупый, вот я разве плохо отношусь к своему отцу? Обижалась, конечно, когда он меня лупил, но повзрослела и поняла, что он был прав. Что, разве он меня плохо воспитал? Может из меня плохая жена вышла? Так и скажи!
- Хорошая! – он потянулся и ласково чмокнул её в щёку, - Лучше не сыскать!
- Ну, вот видишь! А на счёт того, что не сможешь, не беспокойся. Главное, чтобы ты, наоборот, не увлёкся этим, потому что знаю, как это бывает.
- Это ты о чём? – недоуменно и с каким-то подозрением спросил глава семейства.
- Ты ведь знаешь Нину, мою подругу?!
- Знаю, конечно.
- Ну, так вот. Её отец, когда мы с ней ещё в младших классах учились, тоже, вроде тебя, со своей дочурки аж пылинки сдувал. А потом одна история произошла … - молодая женщина, как-то по-девчоночьи захихикала и прервала рассказ, словно не зная, рассказывать ли дальше.
- Что за история? Расскажи, время быстрее пойдёт!
- Да даже не знаю, как тебе это объяснить? Мы уже в шестом классе учились. У девчонок в этом возрасте всякие заморочки бывают, ну, ты понимаешь о чём я?! С Нинкой мы с первого класса подружились, после уроков то она ко мне домой бывало бежит, то я к ней. Секретов друг от дружки не таили. Она знала, что меня за провинности ремнём наказывают. Сначала просто сочувствовала, потом ей всё любопытнее становилось. Каково это - ремнём по попе получать? Сама-то такого не испытывала, вот и расспрашивала:
- А ты орёшь или терпишь? А тебе перед папой с голой попой лежать не стыдно? Ну, в общем, всё в таком духе. Иногда меня даже шлёпала, чтобы в ответ получить. Ну, мне это как-то раз надоело, и я ей предложила, а, мол, хочешь взаправду быть наказанной? Как это? - она спрашивает. А так, говорю, ты сегодня двойку схватила, да ещё учительнице наврала, что дневник дома забыла. Меня за такое дело отец полчаса бы порол. А тебя, небось, только мама поругает? Ну, да, - она кивает. А теперь представь, что я – мой папа, а ты – это я. Представила? Представила, отвечает. Ты меня теперь накажешь, да? Спрашивает, а сама краснеет до ушей. Ещё как, - я ей в ответ, - а ну-ка неси сюда ремень! Тут она в ступор вошла. Какой, спрашивает, ремень, если он в папиных брюках, папа на работе, а другого ремня у нас в доме нет? Подумала немножко и придумала. Помнишь, говорит, нам Светка рассказывала, что её дома прыгалками стегают, да так больно?! Прыгалки могу дать! Ладно, соглашаюсь, давай свои прыгалки. Попробуем, но если что, так я домой сбегаю и свой ремень принесу, индивидуальный, потому что для брюк у моего отца другой есть.
Приносит она из прихожей знакомые мне прыгалки. Ничего они так, - хлёсткие оказались. Снимай, приказываю ей, трусы и ложись на живот. Улеглась она и ждёт.


Я примерилась, мне самой любопытно стало, до этого только меня стегали, а сама-то я никого. Короче, размахнулась, как отец мой делал, да и врезала ей по булочкам. Она как заверещит, с дивана скатилась, попку трёт. Дура, кричит, больно же! Тут меня смех разобрал. Она плачет, а я смеюсь. Ты же сама хотела себя испытать, говорю, слабачка! Тут боль у неё, видно отошла, она духом воспрянула, и отвечает, что это она от неожиданности. Давай, говорит, продолжай, теперь я терпеть буду. Но я сразу сообразила, что её терпения хватит только на один удар, поэтому выдернула из какого-то халата матерчатый пояс и связала ей ноги, чтобы брыкаться было трудно. Руки за спину завела, прижала к лопаткам и начала охаживать. Она вырывается, а меня какая-то злость берёт – ещё сильнее хлестнуть стараюсь. Короче исполосовала её от поясницы до колен, потом опомнилась, руки её отпустила. Всё, говорю, ты прощена, вставай. А она, знай себе, ревёт. Я с тобой больше не дружу, кричит, - уходи! Ну, я домой пошла, а у самой предчувствие какое-то нехорошее. Перестаралась я явно.

И точно. Как потом мне Нинка рассказала, вечером родители с работы пришли: то да сё – всё как обычно. Только эта дура в домашнем халате была, а халат этот едва коленки прикрывал, вот её мать и заметила случайно след от скакалки на ноге. Что это, спрашивает у тебя, да подол-то и приподняла. А на ляжках кровоподтёки в виде петелек. Она чуть со стула не свалилась от изумления. Почему да откуда? Ну, та и выдала, что, мол, играли мы с подружкой так, типа, в дочки матери. Что тут началось! Мать её на Нинкиного отца напустилась. Я, кричит, говорила тебе, что строгость надо хоть иногда проявлять. Вот теперь бери ремень и выбивай клин клином, а я пойду сейчас к Викиным родителям.
Короче, когда звонок в дверь раздался, у меня сердце сразу ёкнуло, поняла, что мне сейчас несдобровать. И точно, на пороге Нинкина мать нарисовалась и на меня наговаривать начала. Отец, недолго слушая, прямо перед ней меня пороть начал. Я кричу, что не виновата, что она сама меня попросила, а он знай, хлещет и хлещет, только приговаривает: «Нравится игрушка? Вот тебе ещё, вот тебе ещё!». Нинкина мать окончания порки дожидаться не стала, домой заторопилась. Отец меня на минутку оставил, до двери её проводил, и всё советы давал, что нужно сейчас сделать. Потом вернулся и продолжил пороть меня с того места с которого начал. Но уже не так сильно, и даже стал посмеиваться над нашей с Нинкой забавой.

Ну, подружке, наверное, тоже влетело? – спросил, уже с интересом слушающий её рассказ, супруг.
- Не то слово, влетело! Пока её мать у нас была, её мечта осуществилась – отец ей ремнём по заднице всыпал. Но, видно, недостаточно. Потому что когда его жена вернулась, вся взвинченная да ещё под впечатлением увиденной не слабой порки, то заставила его взять ремень снова в руки и пороть Нинку так, как порол меня мой отец. В общем, на следующий день мы обе с трудом могли приседать и на стулья садились, как старушки, медленно и осторожно. А когда Нине пришлось встать, чтобы ответить что-то училке, то я заметила, как у неё ягодицы подрагивают в судороге. А это означало, что подруга получила по полной программе, и без пряжки, видно, не обошлось. На переменках было легче. Мы стояли, как бы смотря в окно, и делали вид, что с нами всё в порядке. Правда, Нинка не разговаривала со мной целых два дня, но, видя, что я страдаю так же, как и она, не выдержала и всё мне рассказала. Мы помирились, но для подруги худшее только начиналось.

Это почему?
- С того дня Нинкин отец, видно, вошёл во вкус. И куда только делся бывший добрый папочка?! За двойки Нина стала получать ремня регулярно, а так как училась она гораздо хуже меня, то редкая неделя проходила у неё без наказания. А если добавить, что все замечания в дневнике приравнивались к двойкам, то сам понимаешь, что её попа постоянно светилась всеми цветами радуги. Когда мы были уже старшеклассницами, её отец стал вместо ремня пользоваться резиновым сапогом.

Да ты что? Зачем?
- Он брал в руку резиновый сапог с литой подошвой и бил дочь каблуком по бёдрам до кровоподтёков. А потом предупреждал её, что если кто-то, особенно на медосмотре, спросит, откуда синяки, то она должна будет сказать, что это её какие-то хулиганы побили на улице. Меня отец выпорол в последний раз перед тем как мне исполнилось шестнадцать – я покурить попробовала, а он учуял. Потом сказал, что большая стала, и ему уже стыдно делать мне внушения ремнём, пора, мол, самой понимать, что к чему. А Нинку отец чуть ли не до её свадьбы лупил. Она и замуж-то выскочить торопилась, видно, от этого. Понял, почему я тебе это рассказала?
Супруг помолчал, покивал головой и задумчиво произнёс:
- Кажется, да. Неужели ты думаешь, что я способен стать таким, как отец твоей подруги?
- Я к тому, что не зарекайся, а постарайся себя контролировать. Мужчинам свойственна жестокость, а она может проснуться совершенно неожиданно.
- Я тебя сейчас не понимаю, Вика. Ты сама требуешь от меня, чтобы я драл свою дочь как сидорову козу, и в то же время, говоришь, что мужики садисты.
- Я не сказала, что все садисты. Я просто хочу, чтобы ты стал, хоть немножко, похож на моего отца и вместе с тем не превратился бы в такого тупого, ничего не понимающего в воспитании, папашу, который бьет не для того, чтобы исправить, а потому, что ему стал нравиться сам процесс и он от этого тащится. Понял?
Мужчина вздохнул:
- Да понял я, Вик, тебя, понял! Только почему я должен выбирать между твоим отцом и отцом твоей подруги. Я тебя не устраиваю такой, какой я есть?
- Во многом устраиваешь, но в доме должен быть мужчина во всех отношениях, а не только как любящий муж. Ты любящий муж?
- Ты ещё сомневаешься? – он опять потянулся, чтобы поцеловать жену.
- Вот и хорошо, - она кокетливо прижалась к нему и добавила, - сейчас приедем домой, и пока я готовлю ужин, докажи и мне, и Насте, что у нас строгий папа, и он умеет, если нужно, пользоваться ремнём. А вот, кстати, и наш автобус.

Они сели и уехали. Мне было с ними не по пути.
На душе стало как-то скверно. Казалось, я должен был испытывать жалость только к незнакомой мне девочке Насте, но мне, почему-то, становилось всё больше жальче супруга этой убеждённой в своей правоте женщины, которая, как я понял, начиная со своих детских лет старательно копировала своего отца в практике воспитания и наказания детей.

P.S.
«Около двух миллионов детей в возрасте до 14 лет избиваются родителями, 50 тысяч детей ежегодно убегают из дома, спасаясь от семейного насилия …» Юлия Михайлова, председатель Центра защиты семьи и детства Всероссийского созидательного движения «Русский лад» «Всё лучшее? Детям?» («Правда Москвы». 17.08.11).

А это значит, что ежедневно пять с половиной тысяч детей в России получают в семье порку и побои. Каждый час, прямо сейчас, свыше двухсот детей плачут или кричат от боли, может быть, в соседнем доме или за стенкой вашей комнаты.
«Две трети избитых – дошкольники. 10% из зверски избитых и помещённых в стационар детей умирают. Число избиваемых детей ежегодно растёт. По данным опросов правозащитных организаций, около 60% детей сталкиваются с насилием в семье, а 30% - в школах («МК» 16.04.05).

Ноябрь 2011

Печальное продолжение темы: Традиции святы, или Поэма о порке

Порка для достижений в спорте: "Старая недобрая скакалка"
"Три прута против рапиры"

Русланчик 02.04.2019 15:03:22

Всякое тут пишут. Но никто не заглянул в душу пацана, которого дома наказывают ремнем. Он в классе видит ребят и думает = вот они нормальные, а я ПОРОТЫЙ. Они не знают позора этого наказания. Они легко и просто живут, у них настоящее детство, а я ПОРОТЫЙ. Они не знают как пацан
под ремнем превращается в сопливое, дрожащее, обмочившееся ничтожество - он ПОРОТый. Потом долго он будет ходить подавленный, сам не свой и все вновь и вновь переживать последнее наказание и думать о том, что он в классе, а может быть и во всей школе, единственный ПОРОТЫЙ. Его никто не защитит, он не сможет кому то жаловаться на своих родителей. Он будет в одиночестве переживать свою долю - он ПОРОТЫЙ!

Геннадий Дергачев 02.04.2019 19:38:18

Спасибо за отклик! Действительно, пишут разное, как говорится "сколько людей - столько и мнений". Психологическое состояние парнишки Вами даны, пожалуй, верные, и метод такого воспитания отвратительный. Только в каждом случае всё очень индивидуально, и под стандарт подвести не получится, как бы этого не хотелось. Как Вы написали: "единственный поротый" не очень укладывается в статистику и различные опросы, в том числе и ВЦИОМа. Достаточно иногда обращать внимание на информационные потоки, чтобы заметить: физические наказания не исчезли, и последнего поротого "могиканина" при нашей жизни не дождаться. Другое дело, что пошла домашняя "мода" уже не сечь и пороть, а бить, как бьют часто в драках: кулаками, ногами, тяжёлыми предметами. И можно догадываться отчего так: кинематограф показывает всё это красочно и доходчиво, ударить кого-то стало не зазорно даже в прямом эфире; "инструмент" для драки есть у многих водителей, на войне как на войне - это уже тренд в воспитании. А в школах всегда случались драки, только их ещё и под запись проводят. И унижают с удовольствием. А взрослые тоже продолжают учиться и приспосабливаться: как дед Каширин сёк, многие уже не смеют - закон запрещает. Взрослые хитрят, определённых следов стараются на теле не оставлять, предусматривают: если что, на улице хулиганы избили, а я не я и лошадь не моя. А пожаловаться сейчас дети ух как могут! Так что тут Вы не правы, написав: "он не сможет кому-то жаловаться на своих родителей". Современные дети обучаемы, в том числе, хитростям и подлостям. Уже и не разобраться, что чего хуже: старое время или новое, оговор или правда!

Владислав 21.10.2018 23:31:39

Чего в жизни подростка не бывает. В 7-м классе меня, вдруг, выпорол за две пары папа Вдруг - так как раньше за оценки меня не наказывали и вообще не пороли. А тут, впервые, заставил спустить трусы и больно отлупил. Такого позора я не ожидал и не мог смотреть в глаза родителям. Тихонько собрался и ничего не сказав уехал к тете -- маминой сестре. Она приветливо меня встретила и приласкала. Я расчувствовался и рассказал ей все как было. Она явно сочувствовала, но сказала, что, все же, позвонит родителям. Вскоре приехала мама. Говорила, что у папы на работе неприятности и он сорвался. Уговорила меня ехать домой. Я ожидал, что папа будет сердиться, но он молчал. Когда я уже ложился спать он зашел и сказал, что был не прав, что я уже большой парень и так со мной поступать было нельзя, что впредь с его стороны такого не будет. Но, он попросил, чтобы и я сделал шажок навстречу - обещал больше двоек не получать. Я с готовностью обещал. Сразу не подумал, как это трудно. Это стоило мне весьма немалых усилий. Однако, сам на себя удивляюсь, до окончания школы я не получал больше ни одной двойки.

Геннадий Дергачев 22.10.2018 09:11:08

Спасибо, Владислав, что поделились и рассказали случай из своей жизни, весьма, надо сказать, поучительный тем, что родители повели себя дипломатично и смогли повернуть всё случившиеся на пользу и Вам, и себе. 13-14 лет - это очень сложный возраст, и конфликты с родителями нередко переходят в непримиримые состояния, среди них и уход из дома. А это большая проблема, если верить статистике: дети иногда пропадают навсегда, если у них нет родственников, к которым можно на какое-то время приехать. Вам с этим повезло. Сейчас трудно сравнивать, как было и есть без статистики. В советское время порка детей в семьях была делом настолько обычным и привычным, что возмутить кого-то могла только, если провелась с особой жестокостью, а так, наверное, не ошибусь, если скажу, что в средних классах процентов 80 детей эпизодически сечены были, и сами выпоротые ничего трагического в этом факте не находили. Но были, например, в моём 6-7 классе мальчишки и девчонки в количестве 4-5 человек, которых пороли весьма чувствительно по нескольку раз на неделе: но общественное мнение со стороны учителей и других родителей звучало пассивно: "Так пороть, конечно, уж слишком, но в больнице ребёнок не нуждается, значит, и нечего суваться в воспитание чужих детей! - Да сейчас такие дети пошли, что по-другому с ними и нельзя! - добавляли другие. Слово "сейчас", как вижу, продолжает оставаться актуальным каждый день на протяжении десятилетий, а точнее сказать, столетий! :(А вообще, в большинстве случаев всё очень индивидуально: и наказания, и результаты после наказаний, и последствия... Общего рецепта, наверное, нет и быть не может: поротое поколение не хуже и не лучше непоротого - преступления совершаются, безнравственность не исчезает, гуманизм избирательный, а не всеобщий - таковы пока люди, пока они люди, а не биороботы!
Рис. Ричарда Бойнтона

СМ 22.01.2018 20:04:16

Понравилось!

Семен 15.01.2018 18:32:20

Много пишут ерунды о порке. Здесь теории и экскурсы в психологию не к чему. Все очень просто. Мальчишек надо наказывать. Оригинальничать с девайсами не к чему - хорош обычный ремень Я это знаю по себе. Отец драл до 16 лет. Я тоже своего обалдуя временами направляю ремнем. Считаю, что чаще, чем раз в месяц это делать не следует. Пацану уже 15. Порку терпит - уже больше года не кричит и не плачет. Даже простить не просит - надуется и молчит. Вижу в глазах чертенок, хочется ему ослушаться: не спустить штаны, не даться, но пока. побаивается. Знает, что за сопротивление можно получить дополнительно пяток (а то и больше) особо горячих. Думаю как исполнится 16 ремень придется отставить.

Геннадий Дергачев 16.01.2018 12:20:39

Вы говорите, что всё очень просто, но простота человеческая приводит к разным результатам, недаром есть и английская, и русская пословица: "Простота хуже воровства". Если есть поступок - есть и его психология. Можно обойтись без психологии? Конечно, равно, как можно обойтись без ремня! Но ремнём ставить точки над i проще, пока физической силы больше, чем у наказываемого, а в дальнейшем, как жизнь пойдёт: вилами на воде писано, хотя ещё многие верят прописанному ремнём:) Трудно предсказывать чужие поступки, может и вправду порка пойдёт Вашему сыну на пользу (вгоняю этой фразой, наверное, в ужас зарубежную ювенальную юстицию), а, может, когда он получит самостоятельность, она станет причиной возникновения не тех взглядов на жизнь и поступки, которые Вы ему сейчас внушаете. Есть такое мнение, что надо хорошо знать лошадь, на которую ставишь, но господин случай очень часто делает и такие ставки проигрышными. Но главное, нельзя забывать о другой опасности: сын Ваш может станет применять этот же метод воспитания и к своим детям (как Вы сейчас), если они у него будут, а где гарантия, что он "норму" знает и не засечёт ребёнка до смерти? Есть такие случаи, есть цифры статистики, - вот собственно, что и тревожит, наблюдая и слыша, что агрессия в людях не уменьшается, а, вроде, даже возрастает, приходится уже острее всматриваться в окружающих, и решать для себя вопрос: а нет ли в них порока неадекватного поведения (в коневодстве говорят - отбойности:))
За рецензию спасибо!

Со мной произошла такая история
Один раз я получила первую двойку, мне было 14 лет. Пришла домой как ни в чем не бывало, вся в слезах. Папа сидел на кухне. Я быстро прочкочила мимо его. Он меня заметил.
Я сразу села за уроки. Через время папа пришёл ко мне в комнату, спросить почему я не пришла обедать
Взял мой дневник и открыл я очень испугалась
Он начал кричать что это такое, я расплакалась.
- Извини, я больше не буду-сказала я.
Он сказал чтоб я снимала штаны и лоилась ему на колени. Я легла. Он начал сначала быть по голой попе ладошками, было очень больно и я плакала. Я считала удары. Он сделал мне 48 ударов и вышел из комнаты. Я думала все кончено, но через 7 минут он зашёл в комнату со своим армейским ремнем, я испугалась и сильно расплакалась он сказал ложись на диван, я не стала снимать штаны и легла. Он сделал 24 удара и снял с меня штаны. Я была в одних трусиках Он продолжил, он увидил что на 12 ударе я ещё держусь и вконце снял с меня трусы
Я кричала папа не надо.
Он продолжил. Я сильно плакала и просила ппекратить. Ремнем он меня пород около 30 минут.
- Встань, сказал он
Я еле встала
- Ждм меня сдесь.
Я знала что это ещё не все.Я не могла сесть, потому как у меня болела жопа. Я сильно плакала и ждала что будет дальше
Меня 20 минут в комнату вошёл папа. У него в рукох была тонкии палки (розги). Я кинулась ему на шею и просила прощение. Он взял меня и повёл к дивану, снял с меня штаны и принялся за дело. Я сильно плакала
На следующий день, с утра я вышла к столу. Родители как ни в чем не бывало пожелали мне Доброго Утра. Я пожелала им такого же. После завтрака папа повез меня в школу. Я в машине расплакалась после вчерашнего, так как на моей попе живого места не было. Папа начал меня успокаивать
И сказал мне что за каждые шалости, даже за маленькие я буду получать ремня.Он сказал что его тоже в детстве пороли, сильнее чем меня он вчера выпорол. Потом обьнял меня

Слышу скрежет ключа в замочной скважине, ну вот и все. Уже совсем скоро я буду визжать от боли в "комнате под лестницей". Я так подозреваю, что раньше там была спальня моих родителей. Это просторная квадратная комната с прекрасным видом из окна, отделана красным деревом, в ней очень тихо и звуки, раздающиеся в этой комнате, не слышны больше ни в одной точке нашего просторного дома. Здесь же есть своя туалетная комната.

Отец мой умер много лет назад, и я его почти не помню – мне было всего 5 лет, когда это случилось. Мы с мамой живем на втором этаже, слуги занимают левое крыло первого этажа. А с этой комнатой я познакомилась, когда пошла в школу, хотя, впрочем, не совсем сразу.

Дело было так: я получила запись в дневнике – не выучила стихотворение, я даже и предположить не могла, чем это мне грозит! Мама, конечно, предупреждала меня, что учиться я должна только на "Отлично", что у меня есть для этого все данные и все условия, что она одна занимается бизнесом, тяжело работает, не устраивает свою личную жизнь – и все это ради меня. От меня же требуется – только отличная учеба и послушание. Присматривала за мной няня, она же и уроки заставляла делать, хотя мама говорила, что я должна быть самостоятельной и ругала няню за то, что она меня заставляет, считала, что я с детства должна надеяться только на себя, и учиться распределять свое время. Вот я и "распределила" – заигралась и забыла! Мать пришла с работы и проверила дневник (она это не забывала делать каждый день). Потом спокойным голосом сказала мне, что я буду сейчас наказана, велела спустить до колен джинсы и трусики и лечь на кровать попой кверху, а сама куда-то вышла. Я, наивное дитя! Так и сделала! Я думала, что это и есть наказание – лежать кверху попой!

Но каково же было мое удивление, когда через несколько минут, мать пришла, а в руках у нее был коричневый ремешок! Она сказала, что на первый раз я получу 20 ударов! В общем, ударить она успела только 1 раз. От страшной, не знакомой боли я взвыла, и быстренько перекатилась на другую сторону и заползла под кровать. Это произошло мгновенно, я сама от себя этого не ожидала! И как она не кричала, не грозила – я до утра не вылазила от туда. Там и спала. От страха не хотела ни есть, ни пить, ни в туалет.

По утрам мать рано уезжала, а мной занималась няня. Няня покормила меня и проводила в школу. Целый день я была мрачнее тучи, очень боялась идти домой, но рассказать подружкам о случившемся – было стыдно. Уроки закончились, и о ужас! За мной приехала мать.

Поговорив с учительницей, она крепко взяла меня за руку и повела к машине. Всю дорогу мы ехали молча. Приехав домой, я, как всегда, переоделась в любимые джинсики, умылась и пошла обедать, пообедала в компании мамы и няни и, думая, что все забылось, пошла делать уроки. Часа через два, когда с уроками было покончено, в мою комнату вошла мать, и спокойным голосом рассказала мне о системе моего воспитания, что за все провинности я буду наказана, а самое лучшее и правильное наказание для детей – это порка, так как "Битье определяет сознание", и, что моя попа, создана специально для этих целей. Если же я буду сопротивляться ей, то все равно буду наказана, но порция наказания будет удвоена или утроена! А если разозлю её, то будет еще и "промывание мозгов".

Потом она велела мне встать на четвереньки, сама встала надо мной, зажала мою голову между своих крепких коленей, расстегнула мои штанишки, стянула их вместе с трусами с моей попки и позвала няню. Няня вошла, и я увидела у неё в руках палку с вишневого дерева. Конечно, я сразу все поняла! Стала плакать и умолять маму не делать этого, но все тщетно. Через пару секунд – вишневый прут начал обжигать мою голую, беззащитную попу страшным огнем. Мать приговаривала – выбьем лень, выбьем лень. А я кричала и молила о пощаде! Меня никто не слышал. Но через некоторое время экзекуция прекратилась. Моя попа пылала, было очень-очень больно и обидно, я плакала и скулила, но отпускать меня никто не собирался. Мама передохнула, и сказала, что это я получила 20 ударов за лень, а теперь будет ещё 20 за вчерашнее сопротивление. Я просто похолодела от ужаса! А вишневый прут опять засвистел с громким хлопаньем опускаясь на мою уже и без того больную попу. Я уже не кричала, это нельзя было назвать криком – это был истошный визг, я визжала и визжала, мой рассудок помутился от этой страшной, жгучей, невыносимой боли. Казалось, что с меня живьем сдирают кожу. Что я больше не выдержу и сейчас умру!! Но я не умерла…

Порка закончилась, и меня плачущую, со спущенными штанами, держащуюся за попу обеими руками, повели в ванную комнату. Няня велела мне лечь на живот на кушетку, я легла, думала, что она сделает мне холодный компресс, думала, что она меня пожалеет, но не тут-то было.

Она стянула с меня болтающиеся джинсы и трусы и заставила встать на четвереньки, я взмолилась и взвыла одновременно! Думала, что меня снова будут пороть.

Но, как оказалось, мне решили "промыть мозги"! Мне стало еще страшнее! Я не могу передать словами свой ужас от неизвестности и боязни боли! В тот же момент в дырочку между половинками моей истерзанной попы вонзилась и плавно проскользнула внутрь короткая толстая палочка, я закричала, больше от страха, чем от боли, а мама с няней засмеялись. В меня потекла теплая вода, я почти не чувствовала её, только распирало в попе и внизу живота, а я плакала от стыда и обиды. Через некоторое время страшно захотелось в туалет. Но мне не разрешали вставать, а в попе все еще торчала эта противная палочка, а няня придерживала её рукой. Наконец мать разрешила мне встать и сходить в туалет.

Это наказание я помнила очень долго.

Я всегда во-время делала уроки, все вызубривала, выучивала. Часами сидела за уроками. Я всегда была в напряжении и страхе. Повторения наказания я не хотела. Так прошло три года. Начальную школу я закончила блестящей отличницей с отличным поведением. Мама была счастлива!

Вот я и в пятом классе. Новые учителя, новые предметы. Первая двойка по английскому языку…

Дома я все честно рассказала маме, и была готова к наказанию. Но в тот вечер наказывать меня она не стала. Я думала, что она изменила свою тактику моего воспитания. Сама я стала очень стараться и скоро получила по английскому четверку и две пятерки!

Неожиданно в нашем доме начался ремонт, как оказалось, в комнате, о существовании которой я не подозревала. Она располагалась под лестницей и дверь её была обита таким же материалом, как и стены, поэтому была не заметной. Через неделю ремонт закончился. Привезли какую-то странную кровать: узкую, выпуклую, с какими-то прорезями и широкими кожаными манжетами. Тогда я думала, что это спортивный тренажер – мама всегда заботилась о своей фигуре.

Еще дня через три меня угораздило получить тройку по математике и знакомство с "комнатой под лестницей" состоялось!

Вечером, после того, как мать поужинала и отдохнула, она позвала меня в новую комнату. Комната была красивой, но мрачной. В середине комнаты стояла странная кровать. Мама объяснила мне, что теперь эта комната будет служить для моего воспитания, то есть наказания. Что кровать эта – для меня. На неё я буду ложиться, руки и ноги будут фиксироваться кожаными манжетами так, что я не смогу двигаться, а попа будет расположена выше остальных частей тела. В общем – очень удобная конструкция, да еще и предусмотрено то, что я буду расти. Вот какую вещь купила моя мама! Она определенно гордилась этим приобретением, как выяснилось, сделанным на заказ! Потом она показала мне деревянный стенд. На нем был целый арсенал орудий наказания! Черный узенький ремешок, рыжий плетеный ремень, солдатский ремень, коричневый ремень с металлическими клепками, красный широкий лакированный ремень с пряжкой в виде льва, желтый толстый плетеный ремень, тоненькие полоски кожи собранные на одном конце в ручку (как я потом узнала – плетка), ремень из грубой толстой ткани защитного цвета.

Потом мы пошли в ванную комнату. Здесь мама показала прозрачное красивое корытце, в котором мокли вишневые прутья из нашего сада – это розги, сказала она.