Крылов урок дочкам краткое содержание по главам. Урок дочкамкомедия в одном действии

Действие в деревне Велькарова.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Даша, Семен и потом Лиза.

Ну, думал ли я, скакав по почте, как угорелый, за 700 верст от Москвы наехать дорогую мою Дашу?

Ну, чаяла ли я увидеться так скоро с любезным моим Семеном?

Да как тебя занесло в такую глушь?

Да тебя куда это нелегкая мчит?

Как ты здесь?

Что ты здесь?

Ведь ты оставалась в Москве?..

Ведь ты поехал было в Петербург?..

Где ж ты после была?

Что с тобою сделалось?

Постои, постой, Даша, постой! Мы эдак ничего не узнаем до завтра; надобно, чтоб сперва из нас один, а там другой рассказал свое похождение, с тех самых пор, как мы с тобой в Москве разочли, что нам, несмотря на то, что мы, кажется, люди вольные и промышленные, а нечем жениться, и пустились каждый в свою сторону добывать денег. - Мы увидим, кто из нас был проворнее, а потом посмотрим, тянут ли наши кошельки столько, чтоб нам возможно было вступить в почтенное супружеское состояние. Итак, если хочешь, я начну...

Пожалуй, хоть я сперва тебе расскажу - я в Москве...

Ты чудеса услышишь - я из Москвы...

То-то ты удивишься, - я в Москве...

Постой же, уж я кончу - выехавши из Москвы...

Да выслушай меня; оставшись в Москве...

Мне очень хочется подробно...

Ну вот, так и горю, как на огне, рассказать тебе...

Тьфу, пропасть! Даша, у тебя во рту не язык, а маятник, не дашь слова выговорить. - Ну, рассказывай, коли уж тебе не терпится!

Вот еще какой! да, пожалуй, болтай себе, коли охота пришла...

Ох! зачинай, пожалуйста, я слушаю.

Сам зачинай... видишь какой!

Ну, ну! полно гневаться, мой ангел, неужли тебе это слаще, нежели говорить?

Я не гневаюсь. Говори.

Ладно, так слушай же обоими ушами; ты ахнешь, как порасскажу я тебе все чудеса...

(выглядывая из другой комнаты.)

Даша! Даша! господа идут с гулянья.

Ну вот дельно! много мы с тобой узнали.

Кто ж виноват?

Послушай, по этой лестнице...

(показываясь.)

Даша! господа поворотили на птичий двор.

Не прогляди ж, как они воротятся.

Не бойся, разве это впервой?.. (Уходит.)

(почесывая лоб.)

Так это не впервой у тебя отводные-то караулы расставлены? Даша, что это значит?

То, что ты глуп. Мы опять потеряем время попустому: они тотчас воротятся. Ну рассказывай свое похождение!

Ты знаешь, что я, в Москве принявшись к Честову, поехал с ним в Петербург. Там любовь и карты выцедили кошелек его до дна, и мы, благодаря им, теперь на самом легком ходу едем в армию бить бусурманов. Здесь остановились было переменить лошадей, но барин с дороги несколько занемог и едва ль не останется до завтра. Он лег заснуть, а я, ходя по деревне, увидел тебя под окном и бросился сюда, - вот и все тут!

Только всего и чудес?

А разве это не чудо, Дашенька, что меня на всем скаку сонного сбрасывало с облучка раз десять, и я еще ни руки, ни ноги себе не вывихнул? Ну-тка, что ты лучше расскажешь?

После твоего отъезда, принялась я к теперешним своим господам Велькаровым, и мы поехали в эту деревню, - вот и все тут!

Даша! Коли тебя с облучка не сбрасывало, так у тебя чудес-то еще меньше моего. Да обрадуй меня хоть одним чудом! Есть ли у тебя деньги?

В моих карманах хоть выспись - такой простор.

Ну, Семенушка, и мне не более твоего посчастливилось, - так свадьба наша опять затянулась. Горе да и все тут, - сколько золотых дней потеряно!

Эх! Дашенька! дни-то бы ничего, да и ты не изворотлива; ведь люди богатеют же как-нибудь...

Да неужли-таки твой барин...

Мой барин? его теперь хоть в жом, так рубля из него не выдавишь. А твои господа?

О! в городе мои барышни были бы клад; они с утра до вечера разъезжают по модным лавкам, то закупают, другое заказывают; что день, то новая шляпка; что бал, то новое платье; а как меня часто за уборами посылают, то бы мне от них и от мадамов что-нибудь перепало...

Что-нибудь, шутишь ты, Даша! Да такие барышни для расторопной горничной подлинно клад. Дождись только зимы, а коли будешь умна, так мы будущею же весною домком заживем!

Ох, Семенушка, то-то и беды, что чуть ли нам здесь не зимовать!

Да так! Видишь ли что? барышни мои были воспитаны у их тетки на последний манер. Отец их со службы приехал, наконец, в Москву и захотел взять к себе дочек - чтоб до замужества ими полюбоваться. Ну, правду сказать, утешили же они старика! Лишь вошли к батюшке, то поставили дом вверх дном; всю его родню и старых знакомых отвадили грубостями и насмешками. Барин не знает языков, а они накликали в дом таких нерусей, между которых бедный старик шатался, как около Вавилонской башни, не понимая ни слова, что говорят и чему хохочут. Вышедши, наконец, из терпения от их проказ и дурачеств, он увез дочек сюда

на покаяние, - и отгадай, как вздумал наказать их за все грубости, непочтение и досады, которые в городе от них вытерпел?

Ахти! никак заставил модниц учиться деревенскому хозяйству?

Что ж? посадил за книги да за пяльцы?

Тьфу пропасть! Неужли вздумал изнурять их модную плоть хлебом да водою?

И того хуже!

Ах, он варвар! неужли?.. (Делает знак, будто хочет дать пощечину.)

И это бы легче: а то гораздо хуже.

Чорт же знает, Даша, я уж хуже побой ничего не придумаю!

Он запретил им говорить по-французски! (Семен хохочет.) Смейся, смейся, а бедные барышни без французского языка, как без хлеба, сохнут. Да этого мало: немилосердый старик сделал в своем доме закон, чтоб здесь никто, даже и гости, иначе не говорили, как по-русски; а так как он в уезде всех богате и старе, то и немудрено ему поставить на своем.

Бедные барышни! то-то, чай, натерпелись они русского-то языка!..

Это еще не конец. Чтоб и между собой не говорили они иначе, как по-русски, то приставил к ним старую няню, Василису, которая должна, ходя за ними по пятам, строго это наблюдать; а если заупрямятся, то докладывать ему. Они было спервa этим пошутили, да как няня Василиса доложила, то увидели, что старик до шуток не охотник. И теперь, куда ни пойдут, а няня Василиса с ними; что слово скажут не по-русски, а няня Василиса тут с носом, так что от няни Василисы приходит хоть в петлю.

Да неужли в них такая страсть к иностранному?

А вот она какова, что они бы теперь вынули последнюю сережку из ушка, лишь бы только посмотреть на француза.

Да щедры ли твои барышни? скажи-тка, вот, - как бы тебя спросить - легко ли их разжалобить?

Легко, только не русскими слезами; в Москве у них иностранцы пропасть денег выманивают.

(в задумчивости.)

Деньги - палки, палки - деньги, как будто вижу и то и другое! Чорт знает, как быть; и надежда манит и страх берет.

Семен, что ты за горячку несешь?

Славно! божественно! прекрасно! Даша! жизнь моя!..

Семен! Семен! с ума ты сошел!

Послушай, как скоро барышни воротятся...

(показываясь.)

Даша, Даша! господа идут, - уж на крыльце. (Уходит.)

Сбеги по этой лестнице.

Прости, сокровище! прости, жизненок! прости, ангел! ты будешь моя! Жди меня через пять минут! (Убегает.)

Ну, право, он в уме помешался! (Садится за шитье.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Фекла, Лукерья, Даша и няня Василиса, которая
становит стул и, на нем сидя, вяжет чулок, вслушиваясь в разговоры
барышень.

Да отвяжешься ли ты от нас, няня Василиса?

Няня Василиса, да провались ты сквозь землю!

Няня Василиса

С нами бог, матушки! Вить я господскую волю исполняю. Да и вы, красавицы мои барышни, что вам за прибыль батюшку гневить, - неужли у вас язычок болит говорить по-русски?

Это несносно! сестрица, я выхожу из терпения!

Мучительно! убивственно! оторвать нас ото всего, что есть милого, любезного, занимательного, и завезти в деревню, в пустыню...

Будто мы на то воспитаны, чтоб знать, как хлеб сеют!

Небось, для того, чтоб знать, как его едят.

Что ты бормочешь, Даша?

Не угодно ль вам взглянуть на платье?

(подходя.)

Сестрица миленькая, по правда ли, что оно будет очень-хорошо?

И, мой ангел! будто оно может быть сносно!.. Мы уж три месяца из Москвы, а там, еще при нас, понемножку стали грудь и спину открывать.

Ах, это правда! Ну вот, есть ли способ нам здесь по-людски одеться? В три месяца бог знает как низко выкройка спустилась. Нет, нет! Даша, поди, кинь это платье! Я до Москвы ничего делать себе не намерена.

(уходя, особо.)

Я приберу его для себя в приданое.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Фекла, Лукерья и няня Василиса.

Eh bien, ma soeur... 1

1 Ну что, сестра... (франц.)

Няня Василиса

Матушка, Лукерья Ивановна, извольте говорить по-русски: батюшка гневаться будет!

Чтоб тебе оглохнуть, няня Василиса!

Я думаю, право, если б мы попались в полон к туркам, и те с нами б поступали вежливее батюшки, и они бы не стали столько принуждать нас русскому языку.

Прекрасно! Божественно! с нашим вкусом, с нашими дарованиями, - зарыть нас живых в деревне; нет, да на что ж мы так воспитаны? к чему потрачено это время и деньги? Боже мой! когда вообразишь теперь молодую девушку в городе, - какая райская жизнь! Поутру, едва успеешь сделать первый туалет, явятся учители, - танцовальный, рисовальный, гитарный, клавикордный; от них тотчас узнаешь тысячу прелестных вещей; тут любовное похищение, там от мужа жена ушла; те разводятся, другие мирятся; там свадьба навертывается, другую свадьбу расстроили; тот волочится за той, другая за тем, - ну, словом, ничто не ускользнет, даже до того, что знаешь, кто себе фальшивый зуб вставит, и не увидишь, как время пройдет. Потом пустишься по модным лавкам; там встретишься со всем, что только есть лучшего и любезного в целом городе; подметишь тысячу свиданий; на неделю будет что рассказывать; потом едешь обедать, и за столом с подругами ценишь бабушек и тетушек; после домой - и снова займешься туалетом, чтоб ехать куда-нибудь на бал или в собрание, где одного мучишь жестокостью, другому жизнь даешь улыбкою, третьего с ума сводишь равнодушием; для забавы давишь старушкам ноги и толкаешь их под бока; а они-то морщатся, они-то ворчат... ну, умереть надо со смеху! (Хохочет.) Танцуешь, как полоумная; и когда случишься в первой паре, то забавляешься досадою девушек, которым иначе не удается танцовать, как в хвосте. Словом, не успеешь опомниться, как уж рассветает, и ты полумертвая

едешь домой. А здесь, в деревне, в степи, в глуши... Ах! я так зла, что задыхаюсь от бешенства... так зла, так зла, что... Ah! Si jamais je suis... 1

Няня Василиса

Матушка, Лукерья Ивановна! извольте гневаться по-русски!

Да исчезнешь ли ты от нас, старая колдунья!

Не убивственно ли это, миленькая сестрица? Не видать здесь ни одного человеческого лица, кроме русского, не слышать человеческого голоса, кроме русского?.. Ах! я бы истерзалась, я бы умерла с тоски, если б не утешал меня Жако, наш попугай, которого одного во всем доме слушаю я с удовольствием. - Милый попенька! как чисто говорит он мне всякий раз: vous êtes une sotte 2 . А няня Василиса тут как тут, так что и ему слова по-французски сказать я не могу. Ах, если бы ты чувствовала всю мою печаль! - Ah! ma chère amie! 3

Няня Василиса

Матушка, Фекла Ивановна, извольте печалиться по-русски, - ну, право, батюшка гневаться будет.

Надоела, няня Василиса!

Няня Василиса

Ах, мои золотые! ах, мои жемчужные! злодейка ли я? У меня у самой, на вас глядя, сердце надорвалось; да как же быть? - воля барская! вить вы знаете, каково прогневить батюшку! Да неужели, мои красавицы, по-французскому-то говорить слаще? Кабы не боялась барина, так послушала бы вас, чтой-то за наречье?

1 Ах! Если когда-нибудь мне придется... (франц.)

2 Вы дура (франц.)

3 Ах! мой дорогой друг! (франц.)

Ты не поверишь, няня Василиса, как на нем все чувствительно, ловко и умно говорится!

Няня Василиса

Кабы да не страх обуял, право бы послушала, как им говорят.

Ну да вить ты слышала, как говорит наш попугай Жако?

Няня Василиса

Ох, вы, мои затейницы! А уж какой, окаянный, речисто выговаривает - только я ничего-то не понимаю.

Вообрази ж, миленькая няня, что мы в Москве, когда съезжаемся, то говорим точно, как Жако!

Няня Василиса

Такое дело, мои красавицы! Ученье свет, а неученье тьма. Да вот погодите, дождетесь своей вольки, как выйдете замуж.

За кого? за здешних женихов? сохрани бог! мы уж их с дюжину отбоярили добрым порядком; да и с Хопровым и с Таниным; которых теперь нам батюшка прочит, не лучше поступим. Куда он забавен, если думает, что здесь кто-нибудь может быть на наш вкус!

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Велькаров, Фекла, Лукерья и няня Василиса, которая вскоре уходит.

Велькаров

(за театр.)

Скажи: милости-де прошу, дорогие соседушки! - Ну что, няня Василиса, не выступили ли дочери из моего приказания?

Няня Василиса

Нет, государь! (Отводя его.) Только, батюшка мой, не погневись на рабу свою и прикажи слово вымолвить.

Велькаров

Говори, говори, что такое? (Видя, что дочери хотят уйти.) Постойте!

Велькаров

Ну, что ты хотела сказать?

Няня Василиса

Не умори ты, государь, барышень-то; вить господь знает, может быть, их натура не терпит русского языка, - хоть уж не вдруг их приневоливай!

Велькаров

Не бойся, будут живы! поди и продолжай только наблюдать мое приказание.

Няня Василиса

То-то, мой отец, видишь, они такие великатные, я помню, чего стоило, как их и от груди отнимали! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Велькаров, Лукерья и Фекла.

Велькаров

А вы, сударыни, будьте готовы принять ласково и вежливо двух гостей, Хопрова и Танина, которые через час сюда будут. Вы уж их видели несколько раз; они люди достойные, рассудительные, степенные и притом богаты; словом, это весьма выгодное для вас замужество... Да покиньте хоть на час свое кривлянье, жеманство, мяукание в разговорах, кусанье и облизывание губ, полусонные глазки, журавлиные шейки - одним словом, всю эту дурь, - и походите хоть немножко на людей!

1 Увы! (франц.)

Я, право, не знаю, сударь, на каких людей хочется вам, чтоб мы походили? С тех пор, как тетушка стала нас вывозить, мы сами служим образцом!

Кажется, мадам Григри, которая была у тетушки нашею гувернанткою, ничего не упустила для нашего воспитания.

Уж коли тетушка об нас не пеклась, сударь!.. Она выписала мадам Григри прямо из Парижа.

Мадам Григри сама признавалась, что ее родные дочери не лучше нашего воспитаны.

А они, сударь, на Лионском театре первые певицы, и весь партер ими не нахвалится.

Кажется, мадам Григри всему нас научила.

Мы, кажется, знаем все, что мадам Григри сама знает.

Велькаров

Мое терпение...

Воля ваша, да я готова сейчас на суд, хоть в самый Париж!

Велькаров

Знаешь ли ты...

Да сколько раз, сестрица, в магазинах принимали нас за природных француженок!

Велькаров

(Лукерье.)

Добьюсь ли я?..

А помнишь ли ты этого пригожего эмигранта, с которым встретились мы в лавке у Дюшеньши, он и верить не хотел, чтоб мы были русские!

Велькаров

Позволишь ли ты?..

Да вить до какой глупости, что уверял клятвою, будто видел нас в Париже, в Пале-Ройяль, и неотменно хотел проводить до дому.

Велькаров

(Лукерье.)

Будет ли конец?..

Стало, благодаря мадам Григри, наши манеры и наше воспитание не так-то дурны, как...

Велькаров

(схватя их обеих за руки.)

Молчать! молчать! молчать! тысячу раз молчать! - Вот воспитание, что отцу не дадут слова вымолвить! Чем более я вас слушаю, тем более сожалею, что вверил вас любезной моей сестрице. Стыдно, сударыни, стыдно! - Девушки, вы уж давно невесты, а еще ни голова ваша, ни сердце не запасено ничем, что бы могло сделать счастие честного человека. Все ваше остроумие в том, чтоб перецыганивать и пересмеивать людей, часто почтеннее себя; вся ваша ловкость, чтоб не уважать ни летами, ни достоинствами человека и делать грубости тем, кто вас старее. В чем ваше знание? - Как одеться или, лучше сказать, как раздеться, и над которой бровью поманернее развесить волосы. Какие ваши дарования? - Несколько песенок из модных опер, несколько рисунков учителевой работы и неутомимость прыгать и кружиться на балах! А самое-то главное ваше

достоинство то, что вы болтаете по-французски; да только уж что болтаете, того не приведи бог рассудительному человеку ни на каком языке слышать!

В городе, сударь, нас иначе чувствуют; и когда мы ни говорим, то всякий раз около нас кружок собирается.

Уж кузинки ли наши, Маетниковы, не говоруньи, а и тем не досталось при нас слова сказать!

Велькаров

Да, да! смотрите, и при гостях-то уж пощеголяйте таким болтаньем, это бы уж были не первые женишки, которых вы язычком своим отпугали!

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Велькаров, Фекла, Лукерья и слуга.

Какой-то француз просит позволения войти.

Велькаров

Спроси кто и зачем?

Слуга уходит.

Сестрица душенька, француз!

Француз, душенька сестрица, уж хоть бы взглянуть на него! Пойдем-ко!

Велькаров

Француз... ко мне? зачем бог принес? (Увидя, что дочери хотят ummu.) Куда? будьте здесь, еще насмотритесь. (Слуге, который входит.) Ну что?

(возвращаясь.)

Его зовут маркиз.

(тихо сестре.)

Сестрица душенька, маркиз!

Маркиз, душенька сестрица! верно, какой-нибудь знатный!

Велькаров

Маркиз! все равно - спроси: зачем и кого ему надобно?

Слуга уходит.

Кабы он у нас погостил!

Я чай, какие экипажи! какая пышность! какой вкус!

Велькаров

Его точно зовут маркизом; по отчеству как, не знаю, а пробирается в Москву пешком.

Обе сестры

Велькаров

А, понимаю, это другое дело; тотчас выйду.

Слуга уходит.

Батюшка, неужели не удержите у нас маркиза хоть на несколько дней?

Велькаров

Я русский и дворянин; в гостеприимстве у меня никому нет отказа. Жаль только, что из господ этих многие худо за то платят; - да все равно!

Я надеюсь, что вы позволите нам говорить с ним по-французски. Если маркизу покажется здесь что-нибудь странно, то по крайней мере увидит он, что мы совершенно воспитаны, как должно благородным девицам.

Велькаров

Да, да! Если он по-русски не говорит, то говорите с ним по-французски, я даже этого и требую. Есть случаи, где знание языков употребить и нужно, и полезно. Но русскому с русским, кажется, всего приличнее говорить отечественным языком, которого благодаря истинному просвещению зачинают переставать стыдиться. Василиса! (Василиса входит.) Будь с ними, а я пойду и посмотрю, что за гость!

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Сестрица! я чай, мы уроды уродами! Посмотри, что за платье, что за рукавчики... как мы маркизу покажемся?

Накинем хоть шали. - Даша! Даша!

Чего изволите?

Принеси мне поскорей пунцовую шаль.

А мне мою полосатую.

Тотчас! (Хочет уйти.)

Даша! постой! - Сестрица, полно, носят ли уже в Париже шали?

Нет, нет, останемся лучше так. Даша, дай румяна. (Даша исполняет приказание.) Кажется, в Париже румянятся! Нарумянь меня, миленькая сестрица!

А ты, между тем, растрепли мне хорошенько на голове.

Они услуживают друг другу.

Что с ними сделалось?

Как бы нам его принять? - Как будто мы ничего не знаем!.. Займемся работой.

Даша! подай нам какую-нибудь работу. - Зашпиль мне тут, сестрица... так... немножко более плеча открой.

Да какую работу, сударыня? Вы никогда ничего не работаете; разве кликнуть людей, да втащить наши пяльцы. - Ну, право, они одурели!

Ох нет! Ин не надо? Знаешь ли что, сестрица? Сядем, как будто мы что-нибудь читали. (Бросаются в кресла.)

Ах, это прекрасно! - Даша, дай нам две книжки. Сестрица миленькая, надвинь мне хорошенько волосы на левый глаз!

Постой-ка, нет! нет, еще, чтоб я им ничего не видала. Очень хорошо. Даша, что же книги?

Книги, сударыня? Да разве вы забыли, что у вас только и книг было, что модный журнал, и тот батюшка приказал выбросить; а из его библиотеки книг вы не читаете, да и ключ у него. - Няня Василиса, скажи, право, не помешались ли они?

Няня Василиса

И, мать моя! Бог с тобою; они все в одном разуме.

Нет, эдак неловко; лучше встанем, сестрица! посмотри-тко, как я присяду. (Приседает низко и степенно.) А! Маркиз! - хорошо так?

Нет, нет, это принужденно учтиво; надо так, как будто мы век были знакомы! Мы лучше чуть кивнем. (Приседает скоро и кивает головою.) Ах! Маркиз! - Вот так.

Комедию, что ль, они хотят играть? Да что такое сделалось, сударыни? Что за суматоха?

К нам приехал из Парижа знатный человек, маркиз!

Он будет у нас гостить. Даша! ты, чай, сроду маркизов не видала?

Ах, миленькая сестрица! Если бы он не говорил по-русски!

Фи! Душа моя, какой глупый страх! Он, верно, в Париже весь свой век был в лучших обществах!

Когда я воображу, что он из Парижа, что он маркиз: так сердце бьется, и я в такой радости, в такой радости, je ne saurois vous exprimer 1 .

1 Я не могу выразить (франц.)

Няня Василиса

Матушка, Фекла Ивановна! Извольте радоваться по-русски!

Добро, няня Василиса, недолго тебе нас мучить: на зло тебе наговоримся мы по-французски досыта - нам батюшка позволит.

Няня Василиса

Его господская воля, мои красавицы.

Что за гость! что за маркиз! (Увидя Семена.) Ах, это негодный Семен! Боже мой, что такое он затеял?

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Фекла, Лукерья, Даша, няня Василиса,
Велькаров и Семен во фрачке.

Велькаров

Хоть, кажется, у нас смирно и никаких грабежей не слыхать, но ничего нет невозможного. Мы тотчас дадим знать, куда должно, и все способы будут употреблены сыскать норов и возвратить вам ваши вещи и ваши бумаги. Вы, между тем, останьтесь у меня, отдохните, и потом, коли время не терпит, отправьтесь в ваш путь. Вы не будете раскаиваться, что ко мне зашли. Но помните твердо наше условие: ни слова по-французски.

Да он ни бельмеса и не знает!

Милостивий государь, я стану сохранять ваше повеление так свиято, как будто б я ни слова не умел по-франсузски, тем более, што, живши прежде время долго в России, я довольно изрядно говорю по-русски, хотя теперь я и прямо из Парижа.

Боже мой, сестрица! Он по-русски умеет!

Надо быть нашему несчастию! Я думаю, на зло нам, судьба всех французов по-русски переучит!

Велькаров

Оставьте излишние церемонии! мы здесь в деревне. Вот мои дочери; останьтесь пока с ними, а я пойду и прикажу для вас комнату очистить; да только помните: ни слова по-французски!

Я не выступлю из воли вашей. (Особо.) Хоть бы и хотел, да не могу. (Откланивается очень учтиво Велькарову.)

(тихо сестре.)

Сестрица душенька! видно, в Париже теперь учтивы: присядем пониже.

Приседают очень низко и перекланиваются с Семеном.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Семен.

Милостивия государини, ви видите пред собою утифительного маркиза, которого злополушния нешасия, и нешастния горести, соправшияся наподобие, когда великие туши с приткою молниею несносные для всякого шувствительного серса, которое серса подобно большой шлюпке на морских волнах катается, кидается и бросается из педы на горе, из горя на нешасие, из нешасия на погибель, из погибели... ошень, ошень жалко, сударини, што не могу я вам этого рассказать по-французски.

Ах, маркиз! мы просим у вас прощения за батюшку.

Извините нас, если вы видите в нем еще остаток варварского века!

Он для того не позволяет говорить по-французски, что воспитан на старинный манер.

И по-французски не знает!

Не снает! Боже мои! это ужасно, непростительно, не благородно! Так и ви, сударини, говорите только по-русски?

Ах, нет, нет! мы клянемся вам, что до самого приезда сюда иначе не говорили мы, как по-французски, даже до того, что по-русски худо знаем. О! мадам Григри за этим очень смотрела!

Не в похвалу себе скажу, маркиз, только я, право, двух строк по-русски без двадцати ошибок не напишу; зато по-французски...

Это похвально, ошень похвально! и я жалею, што ви имеете такого батюшку, который...

Если бы чувствовали, как нам стыдно, что он так странен!

Не знать по-французски, я вообразить этого не могу! я бы умер!

Нам, право, даже совестно перед вами, что мы его дочери!

(приседая.)

Ах, маркиз, извините нас в этом!

Нишего, судариня, нишего, я охотно верю, што ви этому не виновати; но позвольте мне хотя по-русски пересказать вам свои обстоятельства; я имею надежду, што ваша щедрость и ваше доброе серсе...

Мы жадно хотим их слушать. Даша! подвинь креслы маркизу.

Даша исполняет приказание.

Милостивия государини, всякому, конешно, странно будет видеть знатного шеловека, каков я, пешком; видеть, што знатный шеловек, каков я, имеет крайную нужду в деньгах; но когда вы узнаете мои обстоятельства...

Так вы недавно из Франции? Я думаю, там хорошо, как в раю; не правда ли, маркиз, что когда вы сравните ее с нашею варварскою землею?..

Какое зравнение, сударини! какое зравнение! Слези из меня текут всякий раз, когда вспомню о Франции! Я вам скажу только одну безделису, но любопитно видеть, точно любопитно, совершенно любопитно, - поверите ли ви, што там все большие города вистроени на больших дорогах?

Ах, боже мой!

Ах, сестрица! как это должно быть весело!

Я вам после подробнее об этом расскажу, а теперь позвольте мне о моих обстоятельствах…

Сестрица, маркизу низко. Даша! подай лучше стул.

Даша исполняет приказание.

(пересаживаясь с поклонами.)

Мне ошень приятно видеть ваше мягкое серсе, сударини, и я надеюсь, што мои обстоятельства...

А в самом-то Париже сколько удовольствий! сколько забав!

Я думаю, там время ужасно коротко.

А особливо против нашего; здесь, право, не знаешь, когда сутки кончатся; а там, маркиз, не правда ли?

Это правда ваша. Там зутки по крайней мере шестью шасами короше, нежели в России.

Вы чудеса нам рассказываете!

О ето еше безделиса; но позвольте, штоб теперь изъяснил я вам мои жалкие обстоятельства!

Как это приятно, что, живши там, можно получать несравненно скорее, нежели здесь, все новые романы и песенки; скажите, маркиз, кого там теперь более читают?

Фи! фи! как это неблагородно! Ми все, кто познатнее, никого не читаем.

Ну вот, сестрица, а батюшка вечно гневается, что мы мало сидим за книгами. Видишь ли, что и в Париже по-французски только говорят, а не читают.

Мало ли есть прекрасних упрашнений, кроме книг, для молодого, знатного шеловека. Например: можно нишего не

делать, можно гулять, можно петь, можно играть комедию. Я вам после обо всем расскажу; теперь позвольте представить вам мои жалкие обстоятельства...

Сестрица, маркизу жестко! Даша, подай подушку!

(исполнял приказание.)

Усядется ли мой маркиз?

(пересаживаясь.)

Покорно благодарствую, сударини! Ви не поверите, как приятно иметь дело с простими душами, как ваши; но согласитесь, ради бога, изъяснить вам мои обстоятельства! - Выслушайте меня!

Мы слушаем, маркиз.

Нешасия мои такови, што, слушая их, можно утонуть в слезах.

Бедный маркиз!

Мои жалкие приклюшения достойны...

Несчастный маркиз! Ах! ах!

Ах, боже мой! дозвольте только, штоб я изъяснил вам...

Злополучный маркиз! Ах! ах!

Если ви сжалитесь?..

Ах, сестрица! ах, Даша! какая жалость! Ах! ах! ах!

Если вы хотя несколько имеете шеловешества...

Ах, Даша! ах, сестрица, можно ль не терзаться? хи! хи!

Ах, сударыни, подлинно жалко! ох! ох! ох! (Все плачут около маркиза.)

Няня Василиса

(которая все глядела на них, вдруг плачет навзрыд.)

О! о! хо! хо! хо! согрешила я, окаянная, по грехам моим меня бог наказывает!

Ну ты что развылась, няня Василиса?

Няня Василиса

(со слезами.)

Так, золотые мои, глядела на вас, глядела, индо меня горе разобрало: я вспомнила про внука Егорку, которого за пьянство в рекруты отдали; ну такой же был статный, как его милость!

Куда ты глупа, няня Василиса!

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Фекла, Лукерья, Даша, няня Василиса и
Сидорка (несет платье).

Петровна! какой у нас француз, который по-русски говорит?

Няня Василиса

(указывая на Семена.)

Вот он, мой батюшка!

Неуч! да говори вежливее!

Извините его, маркиз! Куда ты глуп, Сидорка! ну простительно ли говорить так грубо: француз! француз! не мог ты сказать учтивее?

Виноват, сударыня, я не знал, что это бранное слово; только, воля ваша, барин не в брань изволил его сказать, а, напротив того, он хочет уже показывать, как чудо, француза, который по-русски говорит почти так чисто, как наш брат, крещеный, и для того прислал к нему с своего плеча новую пару платья, да 200 рублей денег, и велел, чтоб он неотменно теперь же оделся.

Помоги, любовь, моему маркизу!

Ура! маркиз! (Сидорке.) Скажи, мой друг, своему господину, што маркиз его благодарит.

Ах боже мой! что это значит? право, батюшка выходит из благопристойности! взгляните, маркиз, что за кафтан, я думаю, на нем одних галунов полпуда! - Поди, поди вон с платьем!

Полпуда! нет, нет, надобно иногда угождать старим людям.

Нет, маркиз, коли в батюшке нет человечества, так по крайней мере мы жить умеем. - Поди, Сидорка, вон с платьем! Оно вас задавит!

Нет, нет, постой, слуга! - О мучительницы, они грабят меня.

Вы шутите, маркиз! Это бы было убийство!

Это грех, беззаконие! - Поди, Сидорка, вон!

(схватя за платье.)

Позвольте мне, сударыня, этот грех на себя взять! (Берет платье.)

И подлинно, сударыни, неровно батюшка прогневается! Войдите, маркиз, в эту боковую комнату, вы тут можете одеться.

Право, нам стыдно, маркиз!

Вы увидите, сударини, што я во всяком кафтане тот же я. (Сидорке.) Пойдем, слуга! Голубчик кафтанчик, чуть было нас не разлучили!

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Фекла, Лукерья, Даша и няня Василиса.

(вслед Семену.)

Какой ум! Какая острота!

Какое благородство, какая чувствительность!

Благодаря маркизству.

Как видна ловкость во всяком пальчике маркиза!

В каждом суставчике приметно что-то необыкновенное, привлекательное.

Куда все это денется, как узнают, что он Семен?

Приметила ль ты, как он был в креслах: ну, можно ли свободнее лежать у себя в постели? Ах, наши молодые люди долго на него походить не будут, все еще отзываются они чем-то русским.

Чему ж дивиться, сестрица, коли батюшки да матушки сами изволят впутываться в воспитание! Они, конечно, все перепортят! Посмотри на многих из тех молодых людей, которых воспитание совершенно поверено было гувернерам: похожи ли они на русских?

Ну! воля твоя, сестрица, я нашего маркиза между тысячи русских узнаю; манеры не те, ухватки не те, взгляд не тот, а притом как несчастлив! Ах! я чуть не изорвалась с тоски, слушая его приключения!

Веришь ли, сестрица душенька, как он меня тронул, что я, сквозь слез, ничего не могла расслушать!

Ну как же не мучительно, когда видишь, что есть такие достойные люди, и сравнить с ними здешних необразованных животных!

А особливо таких, как наши любезные женишки, Хопров и Танин!

Куда это умно, ты, сестрица, будешь майоршею, а я асессоршею!

Майорша, асессорша! фи! гадость! Нет, нет, как изволит батюшка, я лучше в девках останусь!

Я, миленькая сестрица, хоть в девках и не останусь, только уж, воля его, ни майоршею, ни асессоршею быть, право, не намерена.

Ах, для чего мы не рождены во Франции! Я бы, может быть, была маркизша!

А я виконтесса! Куда, чай, это весело, миленькая сестрица! Побыл бы хоть неделю маркизшею или виконтессою, пускай бы после хоть век в девках сидеть!..

Куда это они подбираются?

Сестрица! мне пришла в голову прекрасная мысль!

Уж не та ли, что и мне, миленькая сестрица?

Верно, я по глазам узнаю, но это нас не поссорит, мой ангел; конечно, природа не даром дала нам тонкие чувства и тонкий ум.

Где тонко, тут и рвется.

Может быть, судьба и подлинно одну из нас готовила быть маркизшею.

Пойдем ко мне в комнату, ты увидишь, что я сделаю. Даша, останься здесь и скажи маркизу, что мы тотчас выйдем! (Отходя.)

Ma chère amie, il faut d’abord... l

Няня Василиса

Матушка Фекла Ивановна, извольте говорить по-русски!

Сгинешь ли ты когда-нибудь от наших глаз, няня Василиса?

Право, у барышень моих что-нибудь непутное на уме! Ну, дорогой Семен, затеял ты дело: посмотрим, каково-то концы сведешь!

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Даша, потом Семен, разряженный в Велькарова кафтан и
распудренный, и Сидорка.

Ну да, приятель, ты и в расходную свою книгу запишешь, что 200 рублей изволил принять маркиз, то есть я. Скажи, девушка, где твои барышни?

Тотчас выйдут, маркиз! Они просят, чтоб вы их подождали.

Ну да коли маркиз то чин, так как же прозванье-то ваше? вить мне надо толком записать и показать барину, а он и так ворчит, что я не умею порядком в расход занести.

Мое прозвание! прозвание... Послушай, девушка! (Тихо.) Даша, не помнишь ли ты какого-нибудь французского прозвания? Злодей мучит меня уже час, а на ветер сказать боюсь, чтоб старику себя не оболтать.

1 Дорогой друг, надо сперва... (франц.)

Хоть убей, право, ни одного не помню! Смотри, Семен, не напутай на себя!

Так, уже ничего не видя, и к девкам нашим изволит подлипать! Что ж, сударь, мусье маркиз, как ваше прозвание?

Прозвание? стало, это надобно? (Тихо.) Дай бог памяти! Даша, да помоги!

Будто я знакома с маркизами? Кроме похождения маркиза Глаголь, которого 3-й том у меня в сундуке валяется, я ни одного маркиза не знаю.

Славно! чего этого лучше? (Громко.) Так ты, миленькая девушка, будешь чинить мои маншети?

Вот дурака нашел! чинить манжеты! Мне, сударь, право, некогда; скажите, как вас зовут?

Меня как зовут? Изволь, мой друг: меня зовут маркиз Глаголь!

Маркиз Глаголь!

С ума ты сошел!

Коль есть печатный маркиз Глаголь, для чего не быть живому? Да, да, маркиз Глаголь, не забудь, приятель, и запиши, что деньги изволил полушить маркиз Глаголь.

Маркиз Глаголь! слушаю! Глаголь... Право, чудно... Маркиз Глаголь!.. Ахти, мои батюшки, ну ни дать, ни взять, будто из русской азбуки!

ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

Даша и Семен, хохочут.

Ну, мой бесценный маркиз Глаголь!

Ну, моя маркизша!

Не свербит ли у маркиза спина?

Смелым бог владеет, королева моя! Нет... да полюбуйся-ка. (Расхаживает.) Посмотри-кась! Какова выступка? каков вид? Чем не барин? Чем не маркиз? Что, каково меня одели?

Прекрасно! только каково-то тебя раздевать будут.

Пустого ты боишься.

Надобно быть твоему бесстыдству и дерзости, чтоб назваться французом, не зная ни слова по-французски.

Ничего, ничего; барышни твои точно таковы, как мне надобно; им бы хоть уж имя не русское, далее они не смотрят. Что до старика, то я знал наперед с твоих же слов, что он запретит мне говорить по-французски, как скоро услышит, что я по-русски говорю; а без него надежда моя на премудрую няню Василису. Видишь ли, как я дело-то со всех сторон кругло расчел!

Это правда, только я все что-то боюсь!

Вздор, посмотри-ко! 200 рублей уж тут, и комедия почти к концу; еще бы столько же, или на столько же хоть выманить от красавиц, то к вечеру сложу маркизство, с барином своим распрощаюсь, чин чином, и завтра ж летим в Москву! Я уж придумал, как и делу быть: открою или цырульню, или лавочку с пудрой, помадой и духами.

(приседая важно.)

Не позабудьте, маркиз, одной безделицы, прежде нежели изволите отправиться в Москву открыть лавочку.

(с комическою важностью.)

Что, душа моя?

(приседая важно.)

Со мной здесь же обвенчаться; а то вы, знатные, иногда очень забывчивы.

(с комическою важностью.)

Я надеюсь, что вы мне об этом припомните!

(приседая.)

Не премину, конечно, маркиз! Тс! идут. А, это барышни! Боже мой, и без няни Василисы! пропал ты...

Худо, Даша!

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

Фекла, Лукерья, Даша и Семен.

Дашенька, поди на крыльцо и стереги, как скоро приедут Хопров и Танин, прелестные наши женишки, отдай им эти письма; а мы здесь поговорим с маркизам.

Не прогляди же их!

Как! вы без няни Василисы?

(хохочет.)

Мы ее заперли в нашей комнате. Поди отсель.

Я, право, боюсь...

Ох, поди же!

Если батюшка...

Ну, что ты привязалась, как няня Василиса! Поди, коли говорят!

Беды, совсем беды! Поскорей побежать его выручить!

ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Фекла, Лукерья и Семен.

Ну, до меня дело доходит! Попытаемся как-нибудь отыграться. (Им.) Как ви прекрасни, сударини! верите ли, што, глядя на вас, я забываю мои нешасия; здесь я стал совсем иной шеловек. Смотря на вас, не могу я быть сериозен, - это волшебство! настоящее волшебство! Я думал, што я буду плакать, а вы делаете, што я не могу не смеяться.

Ecoutez, cher marquis... l

Боже мой! што вы хотите делать? Я дал батюшке вашему слово не говорить по-франсузски.

1 Послушайте, дорогой маркиз... (франц.)

Il ne saura pas l .

Невозможно! невозможно! никак невозможно - услишат.

Mais de grâce... 2

(убегая от них на другую сторону театра.)

По-русски, по-русски, ради бога по-русски! - О няня Василиса!

(гоняясь за ним.)

Je vous en prie... 3

Je vous supplie... 4

1 Неумолимый! (указывая на Дашу) и в которых вы изволите так грубо Хопрову и Танину запрещать ездить ко мне в дом?

Воля ваша, батюшка, мы не хотим, чтоб они и надежду имели на нас жениться.

Ах, не унижайте нас!

Велькаров

Что, что вы, сумасшедшие! да они благородные, молодые и достойные люди.

Ах, сударь, если б они были люди, они бы хоть немножко походили на маркиза.

Велькаров

Это что еще?

(на коленях.)

Не будьте так жестоки, не заглушайте в нас благородных чувств; и если уж одна из нас должна носить русское имя, то позвольте хотя другой надеяться лучшего счастия.

(на коленях.)

Не будьте неумолимы! ужели для вас не привлекательно иметь родню в самом Париже?

Велькаров

Встаньте, встаньте! Боже мой, какое мученье! вас точно надо запереть. (Особо.) Мой дорогой гость успел вскружить им голову. Я вас проучу!

Батюшка, можно ли так обижать знатного человека!

Помилуйте, вы обесславите себя по всей Франции.

Велькаров

Мы посмотрим его на первом опыте. Господин маркиз, я позволяю или, лучше сказать, я требую, чтоб ты дочерям моим при мне рассказал по-французски жалкое приключение, как тебя в лесу ограбили.

Прощай, маркизство!

Ах, какое счастие!

Милостивый государь!..

Велькаров

Посмотри-ко, ты уже чище по-русски стал выговаривать, скоренько научился!

Милостивый государь...

Ах! говорите, говорите, маркиз!

Велькаров

Ну, говори ж, маркиз Глаголь!

(на коленях.)

Ах, сударь!

Велькаров

Полно, полно! не стыдно ль знатному человеку так унижаться! Изволь рассказывать, пусть дочери мои послушают французского языка.

Няня Василиса

(подходя к Семену.)

Уже, мой батюшка, позволь и мне послушать, куды давно хотелось.

Ах! простите кающегося грешника. Я, сударь... ах! я не маркиз, я, сударь... ах! я и не француз, а просто вольный человек, служу у господина, который, проездом в армию, остановился в вашей деревне, и зовут меня Сенькой!

Бездельник! и ты мог...

Виноват, сударь, страстная любовь сделала меня маркизом.

(на коленях.)

Простите нас, сударь!

Велькаров

А ты, Даша, тут же?

Ах, сударь, мы уже давно любим друг друга, и нам не на что жениться. Не могши ничего достать с русским именем, употребил я невинную хитрость и назвался маркизом; но я, право, не участник в отказе, который барышни сделали своим женихам.

Велькаров

Нет, нет, твоя спина дорого мне за это заплатит! Вот, госпожи дочки, следствие вашего ослепления ко всему, что только иностранное! Кто меня уверит, чтоб и в городе, в ваших прелестных обществах, не было маркизов такого же покрою, от которых вы набираетесь и ума, и правил?

Милостивый государь, простите нас!

Сжальтесь над верными любовниками!

Велькаров

Однако, право, мне и досадна и смешна выдумка этого плута. Господин маркиз Глаголь, ты бы стоил доброго увещания, но я прощаю тебя за то, что сегодняшним примером дал ты моим дочкам урок. Встань, возьми свою Дашу, и поезжайте с ней куда хотите. Сидорка, разочтись с ней; ужо и на дорогу прикажу вам дать.

Ах, сударь, вы нас оживили!

Уф, как гора с плеч свалилась! Пойдем, Даша! И другу и недругу закажу маркизом называться! (Уходит с Дашей; за ними Сидорка.)

Велькаров

А вы, сударыни, я вас научу грубить добрым людям, я выгоню из вас желание сделаться маркизшами! Два года, три года, десять лет останусь здесь, в деревне, пока не бросите вы все вздоры, которыми набила вам голову ваша

любезная мадам Григри; пока не отвыкнете восхищаться всем, что только носит нерусское имя, пока не научитесь скромности, вежливости и кротости, о которых, видно, мадам Григри вам совсем не толковала, и пока в глупом своем чванстве не перестанете морщиться от русского языка! Няня Василиса! поди, не отходи от них! (Уходит.)

УДК 82

Аннотация: В статье в свете тезаурусного подхода рассмотрены черты жанра комедии «урока», осуществлен жанровый анализ комедии И. А. Крылова «Урок дочкам».

Ключевые слова: русская литература XVIII века, драматургия, жанр комедии «урока», И. А. Крылов, тезаурусный анализ.

В ключе тезаурусного подхода, предложенного Вал. А. и Вл. А. Луковыми и в настоящее время привлекшего внимание ученых нашей страны, интересно рассмотреть жанр комедии «урока», ставший своеобразным продолжением комедии-«школы», которая сформировалась в Европе в XVII веке (Мольер), а в европейской драматургии XVIII века выразила идеи Просвещения, и в этих своих вариантах она и попала в поле российского тезауруса. Важнейшая оппозиция в тезаурусном подходе — «чужое» и «свое» в таких исследованиях частных культурных фактов высвечивается во всей конкретности проявлений более общего процесса межкультурных взаимодействий, столкновения и слияния различных национальных культурных тезаурусов.

Основанная также на идее воспитания, комедия «урока» в России сосредоточила свое внимание, в первую очередь, на частных вопросах. На сцене давались «домашние» уро­ки. Наибольшей популярностью пользовались комедии «Урок дочкам» И. Крылова (1807), «Урок холостым, или Наследники» М. Загоскина (1822), «Урок женатым» А. Шаховского (1822), «Урок лжецам, или Жених на один час» Я. Люстиха (1823) и другие. При этом все чаще просматривалась главная особенность комедии «урока» — сочетание вопросов воспитания добродетели в семье с об­щенациональной идеей утверждения всего русского в общественной и частной жизни. Драматурги высмеивали галломанствующих гос­под, обращали внимание зрителя на негативные стороны светского воспитания вообще. В частности, невинная, на первый взгляд, ма­нера поведения — кокетство — оказывалась серьезным социально-опасным явлением, последствия которого сказывались на судьбах порядочных людей. От отдельных человеческих недостатков комедия «урока» приводила зрителя к большим социальным обобщени­ям. Однако, в отличие от комедии-«школы», пьесы-«уроки» не но­сили философского характера. Они были смешными, веселыми, продолжая разрабатывать на практике мольеровский принцип — «развлекая, поучать».

Мольеровская концепция стала определяю­щей в развитии комедии «урока» на русской сцене в первой четверти XIX ве­ка. При этом необходимо заметить, что комедия «урока» имела, как правило, всего один акт, отказавшись от формы пятиактной классицистической комедии. Возможно, это было связано с распро­странившимся жанром водевиля в начале века, который, по заме­чанию М. Паушкина, развивался по двум линиям: с одной стороны, во французскую схему вкладывалось русское содержание (оригинальный водевиль), а с другой, — переделывалась «безделка французского образца с попыткой во французский сюжет вложить русские образы и русскую действительность — это переводной, пере­деланный водевиль» . Схожие процессы наблюдались в ряде пере­водных комедиях «урока», таких, например, как «Урок мужьям, или Сумасбродное испытание» И. Вольберха (1809), «Урок женам, или Домашняя тайна» по комедии О. Крезе де Лессе А. Волкова (1812), «Урок в ботанике, или Наказанная недоверчивость», — под­ражание Э. Дюпати неизвестного автора (1820), «Урок ревнивым, или Ревность не ведет к добру» в переделке Р. М. Зотова (1823) и другие.

Среди первых оригинальных русских комедий «урока» выде­ляется пьеса И. А. Крылова (1796-1844) «Урок дочкам». По мне­нию исследователей, она заимствовала сюжет и характеры из коме­дии Мольера «Смешные жеманницы». Однако при всей схожести произведений комедия Крылова — это самостоятельная русская пьеса, поднимавшая актуальнейшую проблему времени — распростра­нившееся увлечение всем иностранным и пренебрежение русским, национальным. Проблема, как известно, не потеряла своей акту­альности до сих пор.

К созданию комедии Крылов пришел в результате размышле­ний о театре. Эстетические взгляды писателя сложились еще в конце XVIII века, когда он был редактором и автором «Почты ду­хов» (1789). Используя форму сатиры, критик высмеивал подража­телей классицистической трагедии, которые в погоне за внешними эффектами уходили от объективности в изображении характеров и ситуаций. Так, например, описывал Крылов подобную классицистическую трагедию, пародируя, по замечанию Б. Асеева, пьесу Княж­нина «Восслав» : «Трагедия была сочинена по вкусу островитян в восьми действиях двенадцатистопными стихами... Главный герой сей трагедии... был вдруг философ, гордец и плакса; актер по смыслу слов очень изрядно поддерживал свой характер (Дон Кихот — Н. Е.); он храбрился в тюрьме, читал на театре рассуждения тог­да, когда надобно ему было что-нибудь делать; будучи простолюди­ном, гордился пред государем и плакал пред своею любовницею, как дитя от лозы, когда она делала ему ласки, а чтоб ему чаще хлопали, то он, оборотясь к зрителям, почти при всяком стихе твердил им, что он иноземец» . Размышляя о судьбе актера, Крылов в том же письме подни­мал вопрос о роли этой профессии в жизни общества, защищал человеческое достоинство ее представителей. Он утверждал: «Это одно только предрассуждение... Негодный промысел приносит больше пользы, нежели вреда. И самая низость сего звания полезна для того, что поведение комедианта не берется в пример, и он своею худою жизнею не заражает целого народа, а добродетельною не делает лице­меров, старающихся ему подражать и под видом благочестия про­изводящих тысячу разорений. Комедиант не имеет случая сделать несправедливого суда; угнетать каким-нибудь откупом целый го­род: проманивать по двадцати лет бедных просителей, не делая ни­чего и живя их имением. Вся власть его ограничивается только тем, что изображает на театре пороки. Он может поправить те час­ти злоупотребления, до которых не достигают законы и которые более вреда и разорения приносят государству, нежели самые хищ­ные откупщики» .

Крылов писал, что «театр... есть училище нравов, зеркало страстей, суд заблуждений и игра разума...» . И далее, в письмах-памфлетах, по определению Н. Степанова , Крылов уже от своего имени говорил: «Всякое действие должно быть на театре вероятно и исполняемо в своем месте. Автор не должен казаться чудотвор­цем, но подражателем природы» . В письме к П. А. Соймонову (1789), указывая, что «добрый вкус у всех просвещенных народов один, а драма, в которой нет толку, и парадиз зевать заставляет» , критик продолжал развивать собственные наблюдения за вкусами публики, отражающие социальные ориентации автора, который, подобно Радищеву, признавал истинно прекрасным не «светскую бледность лица, а живой румянец»: «Быть дородною, иметь при­родный румянец на щеках — пристойно одной крестьянке; но благо­родная женщина должна стараться убегать такого недостатка: су­хощавость, бледность, томность — вот ее достоинства. В нынешнем просвещенном веке вкус во всем доходит до совершенства, и жен­щина большого света сравнена с голландским сыром, который тог­да только хорош, когда он попорчен» .

По мнению Крылова, успех пьесы зависит от хорошо построен­ного действия и от правдоподобия выводимых не сцену характеров. «Сколь бы герой привлекателен ни был... сколь бы много остроты, ума и вкуса на него истощено ни было — все это не произведет пол­ного действия, если герой введен... без причины», — указывается в «Примечании» на комедию «Смех и горе» (1789) . Развивая мысль П. Плавилыцикова о том, что «зрелище есть общественная забава, исправляющая нравы человеческие», Крылов писал: «На театре должно нравоучение извлекаться из действия. Пусть говорит фило­соф, сколь недостойно питать в сердце зависть к счастью ближнего; сколь вредна страсть сия в общежитии, сколь пагубна в сильных людях; пусть истощает все риторические украшения, дабы сделать отвратительное изображение сей страсти: я буду восхищен и тронут красноречием; но драматический автор должен мне показать завидливого, коего ритор сделал описание, — он должен придать ему такое действие и оттенки, которые бы без помощи его слова, заста­вили меня ненавидеть это лицо, а с ним вместе и пагубную страсть, в нем образованную» . И далее критик обращал внимание на ма­стерство Мольера, подражание которому, по его мнению, является естественным и поучительным: «Мольер в своей комедии, не говоря длинных нравоучений против скупости, заставляет ненавидеть Гар­пагона и делает его смешным; но в некоторых наших комедиях старики говорят преизрядные и предлинные нравоучения, охлаж­дают ими жар действия, и весь успех, производимый ими, это тот, что слушатели желают только скорее дождаться счастливой мину­ту, когда опустят занавес» .

Драматург был близок в своих рассуж­дениях к автору «Школы Света» Вуазенону, также утверждавшего первенство мольеровской комедии. Крылов явно ориентировался и на Дидро, когда говорил о «положениях», выводимых на сцену: «...На театре обстоятельства трагические или комические бывают по тому такими почитаемы, каким образом они описываются автором, и какой характер в них действует, а не по своему содержанию». Он четко проводил грань между комическим и трагическим персонажами, равно как и между комическим и трагическим в пьесе. При этом Крылов, развивая мысль, утверждал: «Сочиняя, ...я имел намерение забавлять, трогая сердца, и в сем-то состоит должное автора, ибо вывесть на театр шута не есть еще сделать драму» .

Крылов во всех своих произведениях, будь то критические ста­тьи или басни, комедии или «письма» в «Почте духов», выступал как истинный патриот отчизны, отстаивающий национальное, рус­ское, смеющийся над приверженцами всего западного. Для писате­ля важным вопросом всегда был вопрос воспитания соотечествен­ника в лучших традициях русской культуры. В. И. Кулешов спра­ведливо заметил: «Борьба Крылова таила в себе попытку проло­жить путь некоему третьему направлению» . И действительно, Крылов в драматических произведениях представляет первый опыт в разработке этого третьего направления — комедии «урока», первые элемен­ты которой наблюдались уже в пьесе «Модная лавка» (1806).

И «Модная лавка», и «Урок дочкам» пользовались огромной популярностью у русского зрителя. Секрет успеха комедий в том, что Крылов сумел преодолеть ди­дактизм нравоучительной комедии, уйти от схематизации образов в угоду нравственной идее. «Мораль у Крылова не отвлеченная, а возникающая из практической, общественной необходимости, из конкретной жизненной ситуации», — писал Н. Л. Степанов относительно басен писателя . Эти слова в полной мере отражают и особенности комического у Крылова-драматурга.

Все действие комедии «Урок дочкам» построено на столкнове­нии двух мировоззренческих систем, выраженных в поступках и словах персонажей — Велькарова и его дочерей, Феклы и Лукерьи. Крылов задает комическую ситуацию тем, что помещает сестер, воспитанных на французский манер в городе, в условия провинци­альной помещичьей старины, где главным хранителем националь­ных традиций выступает няня Василиса, приставленная к ним, чтобы следить за тем, как и на каком языке они общаются. «Эффект очуждения» в комедии «урока» помогает создать коми­ческую ситуацию.

«Эффект очуждения» соотносится с «эффектом отчуждения» Б. Брехта. В драматургии XVIII века данный прием позволял создать дистанцию между зрителем и сценой, показать привычные характеры или жизненные ситуации с непривычной стороны, тем самым заставить зрителя удивиться и осмыслить, оценить происходящее по-новому, сквозь призму своего индивидуального сознания. Для достижения воспитательного эффекта привычное изображалось как обыденное или отражало, как у Мольера, основные тенденции общественного развития. При этом «эффект очуждения» не всегда связан с «эффектом удивления». Драматурги XVIII — первой половины XIX века широко использовали «принцип зеркала». Представляя на суд зрителя образцы порока или добродетели, они показывали из со всех сторон, позволяя зрителю проанализировать виденное с позиций своего жизненного опыта. Чаще всего ситуация была основана на столкновении этических понятий, и каждый зритель обязательно оказывался перед выбором — либо принять и признать в качестве нормы то, что видит на сцене, либо отвергнуть и найти адекватную замену в своем сознании всему происходящему. Взгляд на привычное со стороны заострял нравственные и социальные противоречия, актуализировал многие социальные явления. При этом драматург оказывался в позиции учителя, которые не давал готовых ответов, а заставлял зрителя самому принимать верное решение, причем это решение было опят же замкнуто на индивидуальный жизненный опыт последнего. В результате смех в комедии становился более серьезным и соотносился более с трагическим, нежели комическим катарсисом. Названные особенности комедии-«школы» русская комедия «урока» успешно развивала, о чем свидетельствует и комедия И. А. Крылова.

Слишком разительным оказывается контраст между теми нравами, которые царят в доме Велькарова, и нрава­ми, которые привезли в этот дом помещика его дочери. Ситуация для Феклы и Лукерьи поистине драматическая, но она вызывает смех, особенно в описании Даши, их горничной, которая так представля­ет ее своему жениху Семену:

«Даша. ... Отец их со службы приехал, наконец, в Москву и захотел взять к себе дочек — чтоб до замужества ими полюбоваться. Ну, правду сказать, утешили же они старика... всю родню его и старых знакомых отвадили грубостями и насмешками. Барин не знает языков, а они накликали в дом таких нерусей, между которых бедный старик шатался, как около Вавилонской башни... Вышедши, наконец, из терпения от их проказ и дурачеств, он увез дочек сюда на покаяние, — и отгадай, как вздумал наказать их...

Семен. Ахти! никак заставил модниц учиться деревенскому хозяйству?

Даша. Хуже!...Он запретил им говорить по-французски! (Семен хохочет)... Смейся, смейся, а бедные барышни без французского языка, как без хлеба, сохнут; да это мало, немилосердный старик сделал в сво­ем доме закон, чтоб здесь никто, даже гости, иначе не говорили, как по-русски; ... Это еще не конец. Чтоб и между собой не говори­ли они иначе, как по-русски, то приставил к ним старую няню Ва­силису, которая должна, ходя за ними по пятам, строго это соблю­дать; а если заупрямятся, то докладывать ему...» .

Рассказ Даши послужил толчком к дальнейшим действиям Се­мена, который, переодевшись французом, пока его хозяин едет че­рез имение Велькарова, пользуется моментом, чтобы получить в жены Дашу. Сцены встречи и «светской» беседы дочерей помещика с переодетым слугой комичны по своей сути. Они, подобно мольеровским, представляют своеобразный «спектакль в спектакле», главными героями которого на сей раз становятся слуги, ловко одурачивающие господ.

Велькаров занимает интересную позицию в пьесе. Он редко выходит на сцену и появляется в самом конце ко­медии, чтобы выступить от лица тех русских дворян, которые всег­да были противниками галломании. Велькаров сразу разгадал об­ман Семена, но простил слугу, так как тот «сегодняшним примером дал... урок дочкам» . Отец искренне возмущен страстью дочерей ко всему иностранному, нерусскому. Финальные слова главы се­мейства звучат патетически: «А вы, сударыни! я вас научу грубить добрым людям, я выго­ню из вас желание сделаться маркизшами! Два года, три года, де­сять лет останусь здесь, в деревне, пока не бросите вы все вздоры, которыми набила вам голову ваша любезная мадам Григри; пока не отвыкните восхищаться всем, что только носит не русское имя, по­ка не научитесь скромности, вежливости и кротости, о которых, видно, мадам Григри вам совсем не толковала, и пока в глупом своем чванстве не перестанете морщиться от русского языка...» .

Собственно, финальные слова Велькарова не были неожидан­ностью. Справедливость родительского гнева подтверждалась пове­дением дочерей на протяжении всего действия. Целью родитель­ского приговора является исправление недостатков в светском вос­питании девушек. Велькаров решает восстановить гармонию между подчеркнуто простонародными именами — Фекла и Лукерья — и их носительницами. Под влиянием высшего общества барышни утра­тили то доброе и благородное, что воспитывал когда-то в них отец. Не случайно еще в начале пьесы, возмущенный тем, что дочери по­стоянно перебивают его, не желая выслушать, Велькаров кричит: «...Чем более я вас слушаю, тем более сожалею, что вверил вас любезной моей сестрице. Стыдно, сударыни, стыдно! — Девушки, вы уж давно невесты, а еще ни голова ваша, ни сердце не запасено ничем, что бы могло сделать счастие честного человека. Все ваше остроумие в том, чтоб перецыганивать и пересмеивать людей, часто почтеннее себя; вся ваша ловкость, чтоб не уважать ни летами, ни достоинствами человека и делать грубости тем, кто вас старее. В чем ваше звание? Как одеться или, лучше сказать, как раздеться, и над которою поманернее развесить волосы. Какие ваши дарования? Несколько песенок из модных опер, несколько рисунков учителевой работы и неутомимость прыгать и кружиться на балах; а самое-то главное ваше достоинство то, что вы болтаете по-французски...» .

Фактически, Велькаров высказывает представление автора о добропорядочном воспитании русского человека, главными прин­ципами которого были бы уважение к старшим и почитание отца, родительского дома. Глава семьи не приемлет космополитизма до­черей, с болью воспринимает и оценивает результаты светского воспитания.

Крылов зафиксировал в комедии тенденцию морального рас­слоения русского общества в начале XIX века. Его нравственные уроки касались не только семейных отношений, но в пьесе звучит протест против разрушения общественных связей и естественных чувств в человеке вследствие подобного воспитания. Оценивая ко­медию Крылова, Ю. Стенник пишет: «Острая пародийность, пре­вращавшая комедию в средство борьбы, своеобразное приспособле­ние мольеровских тем и сюжетных коллизий для обличения явле­ний, порождаемых новой исторической ситуацией и для осмеяния нравов петербургских гостиных, наконец, шутливая игривость трактовки традиционных драматических положений, что сближало жанр комедии с водевилем — все эти особенности могут рассматри­ваться как типические для комедии 1800-1810-х годов, и все они в той или иной степени присутствуют в комедиях Крылова»

Фёкла и Лукерья, дочери дворянина Велькарова, воспитывались у своей тётки гувернанткою мадам Григри «на последний манер». Отец приехал со службы к ним в Москву и решил взять дочерей к себе. Модницы рассердили старика тем, что «отвадили грубостями и насмешками» его родных и друзей и всё время приглашали к себе в дом «нерусей». У Велькарова лопнуло терпение, и он привёз дочек в деревню.

Здесь отец запрещает Фёкле и Лукерье говорить по-французски, что является для них самым большим наказанием. И даже всем своим гостям Велькаров приказывает говорить только по-русски. Чтобы дочки не ослушались, Велькаров приставляет к ним старую няню Василису, которая следит за каждым шагом девушек.

У барышень есть горничная Даша. Ещё в Москве собиралась она выйти замуж за Семёна, да только ни у жениха, ни у невесты не было денег. Свадьба была отложена до тех времен, пока деньги появятся. Служа у дворянина Честона, Семён ездил с ним в Пе тербург. Там Честон разорился и был вынужден «на самом лёгком ходу» ехать в армию «бить бусурманов». Занемогший дворянин остановился в деревне Велькарова, и Семён пошёл повидаться с Дашей. Жених и невеста рассказывают друг другу о том, что случилось со дня разлуки. Выясняется, что денег ни у одного, ни у другого не прибавилось. Даша говорит жениху, что её барышни щедры, но только к иностранцам. У Семёна созревает план…

Няне Василисе жалко барышень, которые слышат французскую речь только от попугая. Няня уговаривает Велькарова отменить запрет на французский язык, но тот непреклонен. Барышни с сожалением вспоминают о жизни в городе: там к ним ходили учителя рисования, музыки и танцев, там Фёкла и Лукерья ездили по модным лавкам, по обедам и балам, знали все городские слухи и сплетни. После этого деревенская жизнь представляется им невыносимо скучной. А отец ещё и прочит им женихов из числа местных дворян: Хопрова и Танина, людей «достойных, рассудительных, степенных и притом богатых». Но девицы уже отказали многим женихам; так же они собираются поступить с Хопровым и Таниным.

Слуга докладывает Велькарову, что у дверей его стоит некий француз, и притом маркиз, который идёт в Москву пешком. Гостеприимный Велькаров согласен принять его. Фёкла и Лукерья вне себя от радости. Они волнуются: смогут ли встретить маркиза достойно. Отец разрешает им говорить по-французски, ежели гость не умеет по-русски.

Но, к великому огорчению Фёклы и Лукерьи, француз говорит по-русски. И немудрено: ведь это на самом деле Семён, выдающий себя за маркиза. Барышни ласково встречают мнимого француза, в беседе с ним признаются в отвращении к русскому языку и любви к французскому. Фёкле и Лукерье интересно послушать о Франции… Однако лжемаркиз может лишь сообщить, что «во Франции все города вистроени на больших дорогах». Но сёстры и от этого в восторге. На вопрос о литературе Семён отвечает, что чтение - занятие не для знатных людей. А главное, «маркиз» хочет рассказать, что с ним случилось множество несчастий: он, знатный человек, путешествует пешком и нуждается в деньгах. Барышни, услышав об этом, плачут от жалости. Глядя на них, плачет и няня Василиса: она вспоминает внука Егорку, которого за пьянство в рекруты отдали.

Велькаров доволен, что «маркиз» умеет говорить по-русски. На радостях он присылает «французу» новую пару платья да двести рублей денег. Фёкла и Лукерья в ужасе при виде платья: на нём «одних галунов полпуда». Но «маркиз», как ни странно, доволен.

Фёкла и Лукерья в восторге от «маркиза», его «благородства и чувствительности». Они горюют о своей участи, не желая быть майоршами или ассесоршами. Одновременно им приходит в голову одна и та же мысль: может быть, или Фёкле, или Лукерье удастся стать «маркизшей»…

Конторщик Сидорка хочет записать в расходную книгу, что «француз» получил двести рублей. Он просит Семёна назвать своё имя. Но тот, как назло, не знает ни одного французского имени. У него есть книжка про похождения маркиза Глаголь, и он решает назвать себя так же. Семён надеется получить от барышень ещё двести рублей, и тогда уж к вечеру «сложить маркизство», обвенчаться с Дашей, распрощаться со своим барином и сразу же ехать в Москву. Там он откроет «или цирюльну, или лавочку с пудрой, помадой и духами».

Фёкла и Лукерья пишут письма Хопрову и Танину, где наотрез им отказывают и даже запрещают приезжать в гости. Няню Василису они запирают у себя в комнате. Девицы пытаются заставить Семёна говорить по-французски, но он не идёт им навстречу, ссылаясь на слово, данное Велькарову. Лжемаркиз уже не знает, куда деваться от настойчивости барышень, но тут, к счастью, появляется няня Василиса.

Велькаров гневается на дочерей: ему удалось перехватить их письма к Хопрову и Танину. Но Фёкла и Лукерья бросаются перед ним на колени: они признаются в своих надеждах, что хотя бы одна из них выйдет замуж за француза. Велькаров обещает проучить девиц.

Сидорка объявляет, что комната для маркиза Глаголь готова. Это имя всех повергает в замешательство. Велькаров догадывается об обмане и требует, чтобы мнимый маркиз рассказал по-французски о своих злоключениях. Семёну ничего не остаётся, как только признаться в самозванстве. Он рассказывает свою историю, говорит о любви к Даше. Велькаров сперва гневается: «Твоя спина дорого мне за это заплатит». Семён и Даша умоляют о прощении. И Велькаров прощает Семёна за тот урок, который он преподал Фёкле и Лукерье. Он разрешает Семёну ехать с Дашей куда угодно, да ещё и даёт им денег на дорогу.

А дочкам своим Велькаров обещает, что останется в деревне до тех пор, пока они не бросят «все вздоры», не научатся «скромности, вежливости и кротости» и не перестанут «морщиться от русского языка». Сёстры лишь издают горестные восклицания на французском языке. Но няня Василиса наготове: «Матушки-барышни, извольте кручиниться по-русски».

Урок –презентация по комедии Ивана Андреевича Крылова «Урок дочкам» Каширина Татьяна Александровна, учитель литературы; Каткова Светлана Викторовна, школьный библиотекарь, учитель истории; Крючкова Елена Викторовна, учитель французского. ГБОУ СОШ 1106 ЮЗАО города Москвы 2013 год.

План урока 1. Литературная гостиная. Звучит Вальс. Танцующие пары. Разговоры на французском. 2. Электронная презентация « Это время было французским». Французский язык становится первым языком межнационального общения, в России многие дворяне владеют французским намного лучше, чем русским, не знать французского – позор и почва для насмешек. 3. Представление отдельных сцен из комедии И.А. Крылова «Урок дочкам». Действие 1. Явления: 2,4, 6,7,8, Последнее- «фанфиковское». 4. Краткий рассказ об Иване Андреевиче Крылове. Мазурка. Разговоры на французском.

Москва как «провинция»… После отъезда столицы в Петербург, Москва, оставив за собой титул древней столицы, стала почти провинцией. В Москву теперь ссылали в почетную ссылку и тех, «кто Сибири не заслужил». В Москву отправлялись и постаревшие вельможи, как бы на пенсию. И время в Москве – замедлилось… Бурная столичная жизнь шла в Петербурге, там же был императорский двор, там же иностранные послы, иностранная мода, иностранная литература и все иностранное и модное, там же модные балы и великосветские развлечения, доступные узкому кругу, допущенному ко двору. Там же в Петербурге высокий накал государственной службы, дележ чинов и должностей, там же лучшие полки, гвардия и лейб-гвардия с головокружительными перспективами.

Московская же жизнь осталась патриархальной и неспешной. Большая политика и большие чины были в Петербурге, Москва осталась при своих торговых путях и церквях, стала считаться городом купеческим и патриархальным. Если в Петербурге спрашивали: «Где вы служите?», то в Москве: «Чем вы занимаетесь?». Если в Петербурге говорили – чиновник, в Москве говорили – барин. Новости доходили с изрядным опозданием, и если Петербург бурлил от каких-то «горячих» событий, то до Москвы все это доходило, но не спеша и успевало «остыть». Кузнецкий мост в XVIII векев XVIII веке

… и в начале XIX века Но многие в Москве не желали мириться со своим провинциальным статусом. Люди хотели быть не хуже столичных жителей, хотели модно одеваться, жить как в столице, говорить как в столице, развлекаться как в столице – чтобы, попав в Петербург, в грязь лицом не ударить. Многим это удавалось с большим успехом. А еще больше людей относилось к этому с иронией. Давайте взглянем на жизнь московского дворянства в начале XIX века: посмотрим, как одевались, развлекались, чему учились, как жили и что ели.

Это время можно назвать французским. Все были увлечены французской жизнью, французскими модами, французской литературой. И это неудивительно: Франция - передовая европейская страна. Впервые в истории мода и модная одежда стали доступны относительно большому кругу людей, стали менее заметны различия между сословиями; образованных людей стало больше, больше стало светской «легкой» литературы, появился бульварный жанр. И вся Европа, а за ней и Россия начали подражать французам – тогдашним « властителям дум». Французский язык становится первым языком межнационального общения, в России многие дворяне владеют французским намного лучше, чем русским. Не знать французского – позор и почва для насмешек. Впрочем, в то время русская светская литература делает первые шаги и не может сравниться по обилию жанров и количеству авторов и изданий с европейской и французской. Можно сказать, что наши литераторы выросли на французской литературе и отчасти на немецкой и английской. В это же время бурно развивается и европейская пресса. Издается огромное количество газет, пишутся острые статьи, появляется жанр газетной карикатуры. Можно сказать, мир меняется необратимо, дверь между сословиями теперь отпирается « золотым ключом», и выглядеть как аристократы теперь могут многие.

В Москве все есть. И что же Москва? Разумеется, в Москве все есть! На «Кузнецком мосту», еще с Екатерининских времен, граф Ростопчин сдает французским портным и торговцам свою землю под магазины и лавки. Кузнецкий мост через реку Неглинную с обеих сторон занят модными магазинами и салонами. Там московские и провинциальные модники и модницы могут привести свой вид в соответствии с парижской модой. А угнаться за модой в то время было очень трудно. Модных журналов не было, поэтому дворяне выписывали готовые нарядные костюмы из-за границы, покупали у торговцев модные платья и мелочи, заказывали туалеты в иностранных мастерских. Старшее поколение за модой поспевает с трудом: «Большая дедовская карета, запряженная шестью чалыми клячами, остановилась у дверей модной лавки. Вот из нее вылезает пожилая женщина в большом чепце, подходят три молодые девушки: « Дайте нам головных уборов, покажите нам эти шляпки, да по христианской совести, госпожа мадам!» И мадам, понимая с кем имеет дело, продает втридорога залежалый товар. Нравы Кузнецкого моста и его завсегдатаев постоянная почва для сатиры: «Кузнецкий мост давно без кузниц, Парижа пестрый уголок, Где он вербует русских узниц, Где он сбирает с них налог.» – пишет А.С. Грибоедов.

Приличной публике нужны развлечения. Понятно, что есть балы и званые вечера, но это в основном зимой, да и не всех туда приглашают. Нужны развлечения попроще, на каждый день. В Петербурге публика прогуливается по набережным и по Невскому проспекту, где можно встретить многих важных персон, а то и самого Государя! В Москве это не получится, но прогуливаться, щеголяя парижскими туалетами, можно. В Москве появляются модные, как бы сказали сейчас, «популярные » места для прогулок. В Москве это не улицы, а аллеи среди зелени. Например, «Марьина роща» – тогда еще не имевшая дурной славы. Вот как о московских гуляньях вспоминает К.Батюшков: «На гулянье приезжают одни, чтобы отдыхать от забот, другие – ходить и дышать свежим воздухом, женщины приезжают собирать похвалы, мужчины удивляться, а лица всех почти спокойны. Здесь страсти засыпают, люди становятся людьми, одно самолюбие не дремлет, оно всегда на часах» На прогулку надевали все самое красивое: орденские знаки, ленты, бархатные камзолы и шелковые платья, дабы показать себя. Состоятельные люди выезжали на прогулку в собственном экипаже, некоторые в наемном, многие пешком. Много гуляли в Останкине и в Петровском парке. В Подновинском предместье собиралась публика попроще, там были балаганы и прочие развлечения. На большие праздники: на Пасху, на Масленичные гулянья - в этих местах собирались все московские сословия.

Гулянья по утрам не были причудами московских дворян. Это была крепкая традиция. Во многом способствовал этому Христиан Иванович Лодер. На Остоженке, в Хитром переулке, врач открыл заведение, куда с раннего утра москвичи стремились приехать и выпить «минеральной воды». Открыто оно было в огромном саду, где и прогуливались с раннего утра больные. Водолечение стало модным занятием. Как-то сразу стало модным иметь «слабое» здоровье, требующее постоянного лечения минеральными водами. Своих минеральных вод в Москве нет, но можно составлять искусственные. Водолечебница была настоящим клубом, причем обязательным к посещению. Все было организовано на высшем уровне: каждому пациенту составлялась программа лечения, приготавливались лечебные воды, выдерживались паузы между приемами. Во время пауз пациенты прогуливались по парку, а в беседке играл оркестр. Водолечебница открывалась в 6 часов утра, и многие приезжали прямо к открытию. Рвение некоторых пациентов граничило с сумасшествием и тоже стало мишенью для сатиры. От водолечебницы Лодера, например, пошло выражение «гонять лодыря», что оно означает – все знают. Лишь только пять часов пробьет, Жена моя уже одета, И под крыльцом стоит карета, И мы с пяти часов утра Уж едем с нею со двора. Стоимость билета, или на современном языке – абонемента, составляла баснословные 300 рублей (годовой заработок ремесленника!), так что мода обходилась недешево.

А зимой – время балов. В первой половине XIX века в продолжение зимы каждый день в Москве бывало до 40 балов в дворянских домах, не считая Благородного собрания, где обычно собирались не менее 4000 человек. Один из современников писал: «…каждая зима в Москве походила на шумную неделю масленицы». Другой вспоминал: «…балам нет конца, и не понимаю, как могут выдерживать. Ежели сумасшествие продолжится на всю зиму, то все переколеют, и к будущей нужен будет рекрутский набор танцовщиц». Бал открывался каким-то определенным танцем, в котором принимали участие все присутствующие. За первым «обязательным» следовали другие, легкие танцы: экосез, экосез-кадриль и мазурка. Вальс в первой четверти XIX столетия считался тогдашними строгими моралистами танцем не совсем приличным, но московские кавалеры и дамы танцевали его с особым увлечением и воодушевлением, заставляя восхищаться красотой и изящностью, умением танцевать даже приезжих иностранцев, знатоков вальса. Заканчивался бал особым танцем с множеством фигур, выдумываемых первой парой, сопровождавшимся беготней по всем комнатам. Бальный оркестр, составленный обыкновенно из крепостных артистов, в большинстве случаев, был очень плох. Во время бала оркестр помещался на хорах и, как правило, не был богат музыкантами.

Неизменной принадлежностью любого бала был буфет с прохладительными напитками, мороженым, чаем со сластями, куда шли танцующие, спасаясь от духоты и копоти танцевальных зал. Буфет был обставлен по стенам прилавками, на которых в хрустальных чашах лежали грудами фрукты и конфеты, стояли граненые разноцветные графины с освежающими напитками, а в серебряном самоваре кипела вода. Добраться до прилавка из- за многолюдства всегда было трудно. «Пока мы дожидались нашей очереди, – рассказывает современник, – чтобы напиться, один приземистый барин успел пропустить в себя пять чашек чаю и проглотить с полдюжины сдобных булочек, но, по крайней мере, он ничем не запасался, а в двух шагах от него, какая-то пожилая барыня преспокойно набивала конфетами свой огромный ридикюль, который начинал уже принимать форму увесистого кулька…»

Мода на французское и иностранное вызвала большую потребность в учителях иностранного языка. И в те времена почти любой иностранец годился в учителя. Понятно, что лучшие оседали в столице, а совсем уж никчемные продвигались в глубь страны и, конечно, через Москву. А потому бывали очень курьезные случаи. Наиболее востребованными оказались французы, а также франкоговорящие швейцарцы – настолько, что русские дворяне стали буквально гоняться за всяким приезжим французом, хоть сколько-нибудь пригодным на роль учителя. А годился на эту роль, по тогдашним понятиям, почти всякий, если только он не ходил в лохмотьях, не вытирал ладонью рот и не был глухонемым, поскольку в этом случае он мог говорить по-французски и уже имел какие-никакие европейские манеры. Большего же от воспитания тогда не требовали. Поэтому изрядное число поваров, мыловаров, портных и модисток, прибыв в Россию в поисках счастья, убеждались, что гораздо легче и лучше устроится на сытное и непыльное место домашнего наставника, и пополняли собой армию гувернеров и учителей всех наук. За неимением француза провинциальные родители соглашались и на любого иностранца.

Некто Протасьев вспоминал, что, когда ему было двенадцать лет, отец пожелал учить его немецкому языку. Отправляя обоз с хлебом в Москву, он поручил старосте нанять учителя-немца, не дороже чем за 150 рублей в год. Староста привез немца, согласившегося служить за 140 рублей. Тот оказался плохим учителем, но хорошим переплетчиком и великим мастером клеить из бумаги коробочки. Через год этого учителя заменили другим за 180 рублей. Он кое-чему все-таки научил, но лучше умел делать сыры и играть на флейте. Еще через два года появился третий учитель – отставной квартирмейстер прусской службы – за 225 рублей в год- человек грубый и жестокий. Он сильно бил ученика, пока пятнадцатилетний уже Протасьев однажды не отлупил его в ответ. После этого учителя отпустили; на том ученье и кончилось. «Достать вам иностранца, посадить его в кибитку и отправить мне нетрудно, – писал поэт К. Н. Батюшков к сестре в деревню, – но какая польза от этого? За тысячу (в год) будет пирожник, за две – отставной капрал, за три – школьный учитель из провинции, за пять, за шесть – аббат». Писатель и дипломат И. М. Муравьев-Апостол, долго живший во Франции и владевший не то десятью, не то двенадцатью языками, находил ситуацию с устным французским в русском свете катастрофической: «Изо ста человек у нас (и это самая умеренная пропорция) один говорит изрядно по-французски, а девяносто девять по- гасконски, не менее того все лепечут каким-то варварским диалектом, который они почитают французским потому только, что у нас это называется "говорить по- французски"…Войди в любое общество: услышишь презабавное смешение языков! тут слышишь нормандское, гасконское, русильонское, прованское, женевское наречия; иногда и русское пополам с вышесказанными. – Уши вянут!»

И это о тех, кто имел возможность обучаться дома. Для обучения вне дома, наиболее приличными заведениями были пансионы, содержащиеся иностранцами. На начало XIX века в Москве было около 20 пансионов для дворянского сословия. Наиболее престижными были Московский благородный пансион и пансион при Московском университете. Преподавались иностранные языки, арифметика, закон божий, танцы и фехтование. Русскому языку не учили нигде. Преподавание было основано на заучивании наизусть и очень формально. При этом в комнатах было холодно, еда скудная и телесные наказания. Нелегко приходилось в учении дворянским недорослям. Впрочем, домашнее обучение было не лучше. Князь И. М. Долгорукий вспоминал: «Я учился немецкому языку, учился два года и слова не затвердил; еще один учил меня фехтованию – и я принялся за ремесло рубаки прекрасно; другие двое выправляли мне ноги – и я плясал изрядно; старый артиллерийский сержант занимал меня математическими упражнениями, но – грешный человек – дошел до дележа и в пень стал у дробей». Кроме этого шестнадцатилетний Долгорукий учился еще музыке, рисованию, верховой езде и барабанному бою – и, как уверял, преуспел лишь в последнем.

Жилье москвичей тоже не избежало влияния моды, но мода проникла в быт в виде статуэток, драпировок, безделушек, иногда мебели. Бытовой уклад жизни и устройство жилья остались российскими. Обстановка и отделка комнат нередко удивляла заезжих иностранцев своей «сборностью» и отсутствием единого стиля: камины были сделаны из разных пород мрамора, стояла превосходная мебель, множество изделий из бронзы, мраморных статуй и статуэток, на стенах – картины хороших мастеров, богатые драпировки и гобелены, прекрасные ковры… и вдруг рядом обнаруживалась потертая простая мебель, скрипучие кровати, богато населенные клопами, отсутствие необходимейших удобств, комнаты без отделки и обоев, стулья без подушек, окна без занавесок, с разбитыми стеклами, подклеенными бумагой, голые деревянные неокрашенные полы и печи со щелями в изразцах.
Традиционное московское занятие – конечно, чаепитие. По любому поводу и без повода, семьей, и с гостями, и на приеме, и вообще везде. А московское хлебосольство, доходящее до абсурда! У Ивана Петровича Архарова каждый день обедало не менее сорока человек, а по воскресеньям давались балы, на которые собиралось все лучшее московское общество. Иван Петрович встречал своих гостей с таким искренним радушием, что каждый из них мог считать себя самым желанным для него человеком. Особенно почетных и любимых гостей он заключал в объятия, приговаривая: «Чем угостить мне дорогого гостя? Прикажи только, и я зажарю для тебя любую дочь мою!» А московских хозяек отличали и в Петербурге. Так И.А. Крылов довольно часто обедал у А.М. Тургенева, потому что очень ценил кулинарные способности его кухарки Александры Егоровны. «Александра Егоровна какова! Недаром в Москве жила – у нас здесь такого расстегая никто не смастерит – ни одной косточки! Так на всех парусах через проливы в Средиземное море и проскакивают!» – говорил Крылов, ударяя себя при этом ниже груди. Краткое содержание комедии «Урок дочкам» И.А. Крылова 1807 Краткое содержание комедии. Фёкла и Лукерья, дочери дворянина Велькарова, воспитывались у своей тётки гувернанткою мадам Григри «на последний манер». Модницы рассердили отца тем, всё время приглашали к себе в дом «нерусей». У Велькарова лопнуло терпение, и он привёз дочек в деревню. Здесь отец запрещает Фёкле и Лукерье говорить по-французски. Чтобы дочки не ослушались, Велькаров приставляет к ним старую няню Василису, которая следит за каждым шагом девушек. У барышень есть горничная Даша. Ещё в Москве собиралась она выйти замуж за Семёна, да только ни у жениха, ни у невесты не было денег. Свадьба была отложена до тех времён, пока деньги появятся. Служа у дворянина Честона, Семён ездил с ним в Петербург. Там Честон разорился и был вынужден «на самом лёгком ходу» ехать в армию «бить бусурманов». Занемогший дворянин остановился в деревне Велькарова, и Семён пошёл повидаться с Дашей. Даша говорит жениху, что её барышни щедры, но только к иностранцам. У Семёна созревает план... Дальше просим дочитать читать комедию Ивана Крылова и сравнить с «фанфиковской» концовкой 7 «А» класса. Иван Андреевич Крылов Псевдонимы: Нави Волырк Дата рождения: 2 (13) февраля 1769 Место рождения: Москва, Российская империя Дата смерти: 9 (21) ноября 1844 (75 лет) Место смерти: Санкт-Петербург, Российская империя Род деятельности: поэт, баснописец, драматург Годы творчества: Жанр: Басня, пьеса2 (13) февраля1769 МоскваРоссийская империя 9 (21) ноября1844 Санкт-Петербург Российская империя Басняпьеса

У дворянина Велькарова две дочери, Фекла и Лукерья. Дочки живут в Москве у тетки. Гувернантка мадам Григри занимается их воспитанием. Девушки прогневали отца тем, что в доме у них постоянно гостят "неруси", а его родственников и знакомых они осыпают грубыми насмешками. Рассерженный старик привозит барышень в деревню, запретив им разговаривать на иностранном языке. Чтобы они не нарушили его запрет, за ними присматривает нянька Василиса.

Молодым барышням прислуживает Даша. Ещё до приезда в деревню они с Семёном хотели пожениться, но из-за нехватки средств, свадьбу пришлось отставить до лучших времён. При встрече Даша с Семёном делятся впечатлениями о днях, проведенных в разлуке. От невесты Семён узнает, что ее барышни с благоговением относятся к заграничным кавалерам. В голове Семена зреет замысел...

Жизнь в деревне молодым барышням кажется невыносимо тоскливой, они привыкли к городской жизни, где они вели праздное, полное развлечений и удовольствий существование, разъезжая по балам и модным магазинам. Сестер обучали танцам, живописи, музыке, они в совершенстве владеют французским языком.

Отец собирается выдать дочерей замуж за богатых помещиков, Хопрова и Танина, считая их достойной партией. Фёкла и Лукерья, привыкшие в Москве к более аристократическому обществу, против такого решения.

Дворецкий объявляет об иностранце, который держит путь в Москву, и желает нанести им визит. Хлебосольный Велькаров соглашается, дочери безумно рады. В этом случае, если иностранец не знает русского языка, им позволено общаться с гостем на французском языке. Но Семён, а это он выдает себя за французского маркиза, кроме русского, не знает никаких языков. Фёкла и Лукерья жаждут рассказов о Франции, но - увы! лжемаркизу нечего поведать им о неизвестной им стране. Он только жалуется на ряд несчастий, выпавших на его долю во время путешествия. Признается, что он, богатый человек, вынужден передвигаться пешком, испытывая большую нехватку в деньгах и одежде. Жалостливые Фёкла и Лукерья ему слёзно сочувствуют, обещая ему помочь.

Велькарову льстит, что француз общается по-русски, он дарит ему одежду и деньги. Дочери Велькарова уже представляют себя женой "маркиза". Приказчик Сидорка хочет сделать запись в конторскую книгу, что иностранцу выдали деньги. Он спрашивает имя Семена, тот не в силах ответить, он не знает французских имён. Семён называется "маркизом Глаголем". Барышни отказывают Хопрову и Танину, и отказываются даже встречаться с ними. Старик в гневе, он перехватил послания дочерей. Фёкла и Лукерья падают в ноги отцу, они признаются ему, что думают о том, что хоть кто-то из них станет женой маркиза.

Имя « маркиза Глаголь» ставит всех в тупик. Догадавшись о мошенничестве маркиза, Велькаров требует, чтобы тот перешёл на свой родной язык и рассказал о своих злоключениях по-французски. Семён не в состоянии этого сделать, с повинной головой он сознаётся в своем обмане. Рассказывает, что пошел на такое ради любви к Даше, на которой он мечтает жениться. Вместе с Дашей они молят Велькарова простить их, умоляют его помочь им. Велькаров доволен, что дочери получили урок от Семена. На радостях он отпускает Дашу с Семёном на все четыре стороны, и ссуживает их деньгами.

Своим дочерям Велькаров сулит жить в деревне до тех пор, пока они не научатся вести себя подобающим образом. Старый дворянин хочет видеть своих дочерей скромными и благовоспитанными девушками, любящими и уважающими свои корни и свою Родину.

Комедия Крылова высмеивает приверженцев иностранного, учит патриотизму.

Картинка или рисунок Крылов - Урок дочкам

Другие пересказы для читательского дневника

• Краткое содержание Толстой Гиперболоид инженера Гарина

  Изучая дело о загадочном убийстве на забытой ленинградской даче, работник УГРО Василий Шельга находит следы физико-химических экспериментов. Выдвигается версия, что убитый – изобретатель Гарин Петр Петрович