Анализ «Елка и свадьба» (Достоевский Ф. М.)

Федор Михайлович Достоевский

ЕЛКА И СВАДЬБА

Кроме этой фигуры, таким образом принимавшей участие в семейном счастии хозяина, у которого было пятеро сытеньких мальчиков, понравился мне еще один господин. Но этот уже был совершенно другого свойства. Это было лицо. Звали его Юлиан Мастакович. С первого взгляда можно было видеть, что он был гостем почетным и находился в таких же отношениях к хозяину, в каких хозяин к господину, гладившему свои бакенбарды. Хозяин и хозяйка говорили ему бездну любезностей, ухаживали, поили его, лелеяли, подводили к нему для рекомендации своих гостей, а его самого ни к кому не подводили. Я заметил, что у хозяина заискрилась слеза на глазах, когда Юлиан Мастакович отнесся по вечеру, что он редко проводит таким приятным образом время. Мне как-то стало страшно в присутствии такого лица, и потому, полюбовавшись на детей, я ушел в маленькую гостиную, которая была совершенно пуста, и засел в цветочную беседку хозяйки, занимавшую почти половину всей комнаты.

Дети все были до невероятности милы и решительно не хотели походить на больших, несмотря на все увещания гувернанток и маменек. Они разобрали всю елку вмиг, до последней конфетки, и успели уже переломать половину игрушек, прежде чем узнали, кому какая назначена. Особенно хорош был один мальчик, черноглазый, в кудряшках, который все хотел меня застрелить из своего деревянного ружья. Но всех более обратила на себя внимание его сестра, девочка лет одиннадцати, прелестная, как амурчик, тихонькая, задумчивая, бледная, с большими задумчивыми глазами навыкате. Ее как-то обидели дети, и потому она ушла в ту самую гостиную, где сидел я, и занялась в уголку – с своей куклой. Гости с уважением указывали на одного богатого откупщика, ее родителя, и кое-кто замечал шепотом, что за ней уже отложено на приданое триста тысяч рублей. Я оборотился взглянуть на любопытствующих о таком обстоятельстве, и взгляд мой упал на Юлиана Мастаковича, который, закинув руки за спину и наклонив немножечко голову набок, как-то чрезвычайно внимательно прислушивался к празднословию этих господ. Потом я не мог не подивиться мудрости хозяев при раздаче детских подарков. Девочка, уже имевшая триста тысяч рублей приданого, получила богатейшую куклу. Потом следовали подарки понижаясь, смотря по понижению рангов родителей всех этих счастливых детей. Наконец, последний ребенок, мальчик лет десяти, худенький, маленький, весноватенький, рыженький, получил только одну книжку повестей, толковавших о величии природы, о слезах умиления и прочее, без картинок и даже без виньетки.

Он был сын гувернантки хозяйских детей, одной бедной вдовы, мальчик крайне забитый и запуганный. Одет он был в курточку из убогой нанки. Получив свою книжку, он долгое время ходил около других игрушек; ему ужасно хотелось поиграть с другими детьми, но он не смел; видно было, что он уже чувствовал и понимал свое положение. Я очень люблю наблюдать за детьми. Чрезвычайно любопытно в них первое, самостоятельное проявление в жизни. Я заметил, что рыженький мальчик до того соблазнился богатыми игрушками других детей, особенно театром, в котором ему непременно хотелось взять на себя какую-то роль, что решился поподличать. Он улыбался и заигрывал с другими детьми, он отдал свое яблоко одному одутловатому мальчишке, у которого навязан был полный платок гостинцев, и даже решился повозить одного на себе, чтоб только не отогнали его от театра. Но чрез минуту какой-то озорник препорядочно поколотил его. Ребенок не посмел заплакать. Тут явилась гувернантка, его маменька, и велела ему не мешать играть другим детям. Ребенок вошел в ту же гостиную, где была девочка. Она пустила его к себе, и оба весьма усердно принялись наряжать богатую куклу.

Я сидел уже с полчаса в плющовой беседке и почти задремал, прислушиваясь к маленькому говору рыженького мальчика и красавицы с тремястами тысяч приданого, хлопотавших о кукле, как вдруг в комнату вошел Юлиан Мастакович. Он воспользовался скандальзною сценою ссоры детей и вышел потихоньку из залы. Я заметил, что он с минуту назад весьма горячо говорил с папенькой будущей богатой невесты, с которым только что познакомился, о преимуществе какой-то службы перед другою. Теперь он стоял в раздумье и как будто что-то рассчитывал по пальцам.

– Триста… триста, – шептал он. – Одиннадцать… двенадцать… тринадцать и так далее. Шестнадцать – пять лет! Положим, по четыре на сто – 12, пять раз =60, да на эти 60… ну, положим, всего будет через пять лет – четыреста. Да! вот… Да не по четыре со ста же держит, мошенник! Может, восемь аль десять со ста берет. Ну, пятьсот, положим, пятьсот тысяч, по крайней мере, это наверное; ну, излишек на тряпки, гм…

На днях я видел свадьбу… но нет! Лучше я вам расскажу про елку. Свадьба хороша; она мне очень понравилась, но другое происшествие лучше. Не знаю, каким образом, смотря на эту свадьбу, я вспомнил про эту елку. Это вот как случилось. Ровно лет пять назад, накануне Нового года, меня пригласили на детский бал. Лицо приглашавшее было одно известное деловое лицо, со связями, с знакомством, с интригами, так что можно было подумать, что детский бал этот был предлогом для родителей сойтись в кучу и потолковать об иных интересных материях невинным, случайным, нечаянным образом. Я был человек посторонний; материй у меня не было никаких, и потому я провел вечер довольно независимо. Тут был и еще один господин, у которого, кажется, не было ни роду, ни племени, но который, подобно мне, попал на семейное счастье… Он прежде всех бросился мне на глаза. Это был высокий, худощавый мужчина, весьма серьезный, весьма прилично одетый. Но видно было, что ему вовсе не до радостей и семейного счастья; когда он отходил куда-нибудь в угол, то сейчас же переставал улыбаться и хмурил свои густые черные брови. Знакомых, кроме хозяина, на всем бале у него не было ни единой души. Видно было, что ему страх скучно, но что он выдерживал храбро, до конца, роль совершенно развлеченного и счастливого человека. Я после узнал, что это один господин из провинции, у которого было какое-то решительное, головоломное дело в столице, который привез нашему хозяину рекомендательное письмо, которому хозяин наш покровительствовал вовсе не con amore и которого пригласил из учтивости на свой детский бал. В карты не играли, сигары ему не предложили, в разговоры с ним никто не пускался, может быть издали узнав птицу по перьям, и потому мой господин принужден был, чтоб только куда-нибудь девать руки, весь вечер гладить свои бакенбарды. Бакенбарды были действительно весьма хороши. Но он гладил их до того усердно, что, глядя на него, решительно можно было подумать, что сперва произведены на свет одни бакенбарды, а потом уж приставлен к ним господин, чтобы их гладить.
Кроме этой фигуры, таким образом принимавшей участие в семейном счастии хозяина, у которого было пятеро сытеньких мальчиков, понравился мне еще один господин. Но этот уже был совершенно другого свойства. Это было лицо. Звали его Юлиан Мастакович. С первого взгляда можно было видеть, что он был гостем почетным и находился в таких же отношениях к хозяину, в каких хозяин к господину, гладившему свои бакенбарды. Хозяин и хозяйка говорили ему бездну любезностей, ухаживали, поили его, лелеяли, подводили к нему для рекомендации своих гостей, а его самого ни к кому не подводили. Я заметил, что у хозяина заискрилась слеза на глазах, когда Юлиан Мастакович отнесся по вечеру, что он редко проводит таким приятным образом время. Мне как-то стало страшно в присутствии такого лица, и потому, полюбовавшись на детей, я ушел в маленькую гостиную, которая была совершенно пуста, и засел в цветочную беседку хозяйки, занимавшую почти половину всей комнаты.
Дети все были до невероятности милы и решительно не хотели походить на больших, несмотря на все увещания гувернанток и маменек. Они разобрали всю елку вмиг, до последней конфетки, и успели уже переломать половину игрушек, прежде чем узнали, кому какая назначена. Особенно хорош был один мальчик, черноглазый, в кудряшках, который все хотел меня застрелить из своего деревянного ружья. Но всех более обратила на себя внимание его сестра, девочка лет одиннадцати, прелестная, как амурчик, тихонькая, задумчивая, бледная, с большими задумчивыми глазами навыкате. Ее как-то обидели дети, и потому она ушла в ту самую гостиную, где сидел я, и занялась в уголку – с своей куклой. Гости с уважением указывали на одного богатого откупщика, ее родителя, и кое-кто замечал шепотом, что за ней уже отложено на приданое триста тысяч рублей. Я оборотился взглянуть на любопытствующих о таком обстоятельстве, и взгляд мой упал на Юлиана Мастаковича, который, закинув руки за спину и наклонив немножечко голову набок, как-то чрезвычайно внимательно прислушивался к празднословию этих господ. Потом я не мог не подивиться мудрости хозяев при раздаче детских подарков. Девочка, уже имевшая триста тысяч рублей приданого, получила богатейшую куклу. Потом следовали подарки понижаясь, смотря по понижению рангов родителей всех этих счастливых детей. Наконец, последний ребенок, мальчик лет десяти, худенький, маленький, весноватенький, рыженький, получил только одну книжку повестей, толковавших о величии природы, о слезах умиления и прочее, без картинок и даже без виньетки.
Он был сын гувернантки хозяйских детей, одной бедной вдовы, мальчик крайне забитый и запуганный. Одет он был в курточку из убогой нанки. Получив свою книжку, он долгое время ходил около других игрушек; ему ужасно хотелось поиграть с другими детьми, но он не смел; видно было, что он уже чувствовал и понимал свое положение. Я очень люблю наблюдать за детьми. Чрезвычайно любопытно в них первое, самостоятельное проявление в жизни. Я заметил, что рыженький мальчик до того соблазнился богатыми игрушками других детей, особенно театром, в котором ему непременно хотелось взять на себя какую-то роль, что решился поподличать. Он улыбался и заигрывал с другими детьми, он отдал свое яблоко одному одутловатому мальчишке, у которого навязан был полный платок гостинцев, и даже решился повозить одного на себе, чтоб только не отогнали его от театра. Но чрез минуту какой-то озорник препорядочно поколотил его. Ребенок не посмел заплакать. Тут явилась гувернантка, его маменька, и велела ему не мешать играть другим детям. Ребенок вошел в ту же гостиную, где была девочка. Она пустила его к себе, и оба весьма усердно принялись наряжать богатую куклу.
Я сидел уже с полчаса в плющовой беседке и почти задремал, прислушиваясь к маленькому говору рыженького мальчика и красавицы с тремястами тысяч приданого, хлопотавших о кукле, как вдруг в комнату вошел Юлиан Мастакович. Он воспользовался скандальзною сценою ссоры детей и вышел потихоньку из залы. Я заметил, что он с минуту назад весьма горячо говорил с папенькой будущей богатой невесты, с которым только что познакомился, о преимуществе какой-то службы перед другою. Теперь он стоял в раздумье и как будто что-то рассчитывал по пальцам.
– Триста… триста, – шептал он. – Одиннадцать… двенадцать… тринадцать и так далее. Шестнадцать – пять лет! Положим, по четыре на сто – 12, пять раз =60, да на эти 60… ну, положим, всего будет через пять лет – четыреста. Да! вот… Да не по четыре со ста же держит, мошенник! Может, восемь аль десять со ста берет. Ну, пятьсот, положим, пятьсот тысяч, по крайней мере, это наверное; ну, излишек на тряпки, гм…
Он кончил раздумье, высморкался и хотел уже выйти из комнаты, как вдруг взглянул на девочку и остановился. Он меня не видал за горшками с зеленью. Мне казалось, что он был крайне взволнован. Или расчет подействовал на него, или что-нибудь другое, но он потирал себе руки и не мог постоять на месте. Это волнение увеличилось до nec plus ultra , когда он остановился и бросил другой, решительный взгляд на будущую невесту. Он было двинулся вперед, но сначала огляделся кругом. Потом, на цыпочках, как будто чувствуя себя виноватым, стал подходить к ребенку. Он подошел с улыбочкой, нагнулся и поцеловал ее в голову. Та, не ожидая нападения, вскрикнула от испуга.
– А что вы тут делаете, милое дитя? – спросил он шепотом, оглядываясь и трепля девочку по щеке.
– Играем…
– А? с ним? – Юлиан Мастакович покосился на мальчика.
– А ты бы, душенька, пошел в залу, – сказал он ему.
Мальчик молчал и глядел на него во все глаза. Юлиан Мастакович опять осмотрелся кругом и опять нагнулся к девочке.
– А что это у вас, куколка, милое дитя? – спросил он.
– Куколка, – отвечала девочка, морщась и немножко робея.
– Куколка… А знаете ли вы, милое дитя, из чего ваша куколка сделана?
– Не знаю… – отвечала девочка шепотом и совершенно потупив голову.
– А из тряпочек, душенька. Ты бы пошел, мальчик, в залу, к своим сверстникам, – сказал Юлиан Мастакович, строго посмотрев на ребенка. Девочка и мальчик поморщились и схватились друг за друга. Им не хотелось разлучаться.
– А знаете ли вы, почему подарили вам эту куколку? – спросил Юлиан Мастакович, понижая все более и более голос.
– Не знаю.
– А оттого, что вы были милое и благонравное дитя всю неделю.
Тут Юлиан Мастакович, взволнованный донельзя осмотрелся кругом и, понижая все более и более голос, спросил наконец неслышным, почти совсем замирающим от волнения и нетерпения голосом:
– А будете ли вы любить меня, милая девочка, когда я приеду в гости к вашим родителям?
Сказав это, Юлиан Мастакович хотел еще один раз поцеловать милую девочку, но рыженький мальчик, видя, что она совсем хочет заплакать, схватил ее за руки и захныкал от полнейшего сочувствия к ней. Юлиан Мастакович рассердился не в шутку.
– Пошел, пошел отсюда, пошел! – говорил он мальчишке. – Пошел в залу! пошел туда, к своим сверстникам!
– Нет, не нужно, не нужно! подите вы прочь, – сказала девочка, – оставьте его, оставьте его! – говорила она, почти совсем заплакав.
Кто-то зашумел в дверях, Юлиан Мастакович тотчас же приподнял свой величественный корпус и испугался. Но рыженький мальчик испугался еще более Юлиана Мастаковича, бросил девочку и тихонько, опираясь о стенку, прошел из гостиной в столовую. Чтоб не подать подозрений, Юлиан Мастакович пошел также в столовую. Он был красен как рак и, взглянув в зеркало, как будто сконфузился себя самого. Ему, может быть, стало досадно за горячку свою и свое нетерпение. Может быть, его так поразил вначале расчет по пальцам, так соблазнил и вдохновил, что он, несмотря на всю солидность и важность, решился поступить как мальчишка и прямо абордировать свой предмет, несмотря на то что предмет мог быть настоящим предметом по крайней мере пять лет спустя. Я вышел за почтенным господином в столовую и увидел странное зрелище. Юлиан Мастакович, весь покраснев от досады и злости, пугал рыжего мальчика, который, уходя от него все дальше и дальше, не знал – куда забежать от страха.
– Пошел, что здесь делаешь, пошел, негодник, пошел! Ты здесь фрукты таскаешь, а? Ты здесь фрукты таскаешь? Пошел, негодник, пошел, сопливый, пошел, пошел к своим сверстникам!
Перепуганный мальчик, решившись на отчаянное средство, попробовал было залезть под стол. Тогда его гонитель, разгоряченный донельзя, вынул свой длинный батистовый платок и начал им выхлестывать из-под стола ребенка, присмиревшего до последней степени. Нужно заметить, что Юлиан Мастакович был немножко толстенек. Это был человек сытенький, румяненький, плотненький, с брюшком, с жирными ляжками, словом, что называется, крепняк, кругленький, как орешек. Он вспотел, пыхтел и краснел ужасно. Наконец он почти остервенился, так велико было в нем чувство негодования и, может быть (кто знает?), ревности. Я захохотал во все горло. Юлиан Мастакович оборотился и, несмотря на все значение свое, сконфузился в прах. В это время из противоположной двери вошел хозяин. Мальчик вылез из-под стола и обтирал свои колени и локти. Юлиан Мастакович поспешил поднесть к носу платок, который держал, за один кончик, в руках.
Хозяин немножко с недоумением посмотрел на троих нас но, как человек, знающий жизнь и смотрящий на нее с точки серьезной, тотчас же воспользовался тем, что поймал наедине своего гостя.
– Вот-с тот мальчик-с, – сказал он,указав на рыженького, – о котором я имел честь просить…
– А? – отвечал Юлиан Мастакович, еще не совсем оправившись.
– Сын гувернантки детей моих, – продолжал хозяин просительным тоном, – бедная женщина, вдова, жена одного честного чиновника; и потому… Юлиан Мастакович, если возможно…
– Ах, нет, нет, – поспешно закричал Юлиан Мастакович, – нет, извините меня, Филипп Алексеевич, никак невозможно-с. Я справлялся; вакансии нет, а если бы и была, то на нее уже десять кандидатов, гораздо более имеющих право, чем он… Очень жаль, очень жаль…
– Жаль-с, – повторил хозяин, – мальчик скромненький, тихонький…
– Шалун большой, как я замечаю, – отвечал Юлиан Мастакович, истерически скривив рот, – пошел, мальчик, что ты стоишь, пойди к своим сверстникам! – сказал он, обращаясь к ребенку.
Тут он, кажется, не мог утерпеть и взглянул на меня одним глазом. Я тоже не мог утерпеть и захохотал ему прямо в глаза. Юлиан Мастакович тотчас же отворотился и довольно явственно для меня спросил у хозяина, кто этот странный молодой человек? Они зашептались и вышли из комнаты. Я видел потом, как Юлиан Мастакович, слушая хозяина, с недоверчивостию качал головою.
Нахохотавшись вдоволь, я воротился в залу. Там великий муж, окруженный отцами и матерями семейств, хозяйкой и хозяином, что-то с жаром толковал одной даме, к которой его только что подвели. Дама держала за руку девочку, с которою, десять минут назад, Юлиан Мастакович имел сцену в гостиной. Теперь он рассыпался в похвалах и восторгах о красоте, талантах, грации и благовоспитанности милого дитяти. Он заметно юлил перед маменькой. Мать слушала его чуть ли не со слезами восторга. Губы отца улыбались. Хозяин радовался излиянию всеобщей радости. Даже все гости сочувствовали, даже игры детей были остановлены, чтоб не мешать разговору. Весь воздух был напоен благоговением. Я слышал потом, как тронутая до глубины сердца маменька интересной девочки в отборных выражениях просила Юлиана Мастаковича сделать ей особую честь, подарить их дом своим драгоценным знакомством; слышал, с каким неподдельным восторгом Юлиан Мастакович принял приглашение и как потом гости, разойдясь все, как приличие требовало, в разные стороны, рассыпались друг перед другом в умилительных похвалах откупщику, откупщице, девочке и в особенности Юлиану Мастаковичу.
– Женат этот господин? – спросил я, почти вслух, одного из знакомых моих,стоявшего ближе всех к Юлиану Мастаковичу.
Юлиан Мастакович бросил на меня испытующий и злобный взгляд.
– Нет! – отвечал мне мой знакомый, огорченный до глубины сердца моею неловкостию, которую я сделал умышленно…
Недавно я проходил мимо ***ской церкви; толпа и съезд поразили меня. Кругом говорили о свадьбе. День был пасмурный, начиналась изморось; я пробрался за толпою в церковь и увидал жениха. Это был маленький, кругленький, сытенький человечек с брюшком, весьма разукрашенный. Он бегал, хлопотал и распоряжался. Наконец раздался говор, что привезли невесту. Я протеснился сквозь толпу и увидел чудную красавицу, для которой едва настала первая весна. Но красавица была бледна и грустна. Она смотрела рассеянно; мне показалось даже, что глаза ее были красны от недавних слез. Античная строгость каждой черты лица ее придавала какую-то важность и торжественность ее красоте. Но сквозь эту строгость и важность, сквозь эту грусть просвечивал еще первый детский, невинный облик; сказывалось что-то донельзя наивное, неустановившееся, юное и, казалось, без просьб само за себя молившее о пощаде.
Говорили, что ей едва минуло шестнадцать лет. Взглянув внимательно на жениха, я вдруг узнал в нем Юлиана Мастаковича, которого не видел ровно пять лет. Я поглядел на нее… Боже мой! Я стал протесняться скорее из церкви. В толпе толковали, что невеста богата, что у невесты пятьсот тысяч приданого… и на сколько-то тряпками…
«Однако расчет был хорош!» – подумал я, протеснившись на улицу…

«Елка и свадьба» — ранний святочный рассказ Достоевского. Авторский подзаголовок: Из записок неизвестного.
Исследователи XX века обходили этот рассказ своим вниманием, его обычно упоминали при рассмотрении общей проблематики произведений раннего Достоевского, акцентируя черты поэтики, характерные для , и не замечая ростки нового художественного мышления, более полно реализованного в зрелых произведения писателя. Не раз отмечалось наличие общих сквозных, повторяющихся персонажей раннего Достоевского: так, «добродетельный злодей» кроме «Елки и свадьбы» встречается и в очерке цикла «Петербургская летопись» (от 27 апреля 1847 г.), и в . Это позволило литературоведам предполагать замысел несостоявшегося тематического цикла, в который кроме названных произведений по характеру рассказчика и подзаголовку «Из записок неизвестного» включался .
Святочный рассказ «Елка и свадьба» совершенно по-новому, в отличие от литературного , актуализирует тему детства, образуя в литературе середины XIX века ту «зону эпического сознания», которая была размыта вторжением романа. Детство у Достоевского на протяжении всего его творчества становится темой индивидуального эпоса о бытии личности в гармонии с собой и миром или обнаруживает нарушение цельности бытия. Именно в рождественных и святочных рассказах тема детства является мотивом философии, концентрирующим смысл происходящего. Название рассказа подчеркнуто оксюморонно, организует антитезу начала и завершения, выявляет динамику, переход-ность процесса жизненного развития, остановлен-ного расчетливой интригой. Несомненно, мы се-годня воспринимаем этот ранний рассказ Достоевского под углом зрения позднего философского творчества писателя, в котором чрезвычайно значим и самоценен миг праз-дничного единения людей, любви и милосердия («золотой век») в противовес «вчерашнему» под-ходу, акцентирующему моменты социального обличения. Характерный «святочный» мотив о задуманной на елке свадьбе просматривается в рассказе, но во-преки традиционному подходу в основе брака не любовь, а денежный расчет. Достоевский трансформирует поэтику святочного рассказа, усиливая ассоциативно-семантические связи ключевых слов-символов, говоря-щего имени персонажа, закладывая основы философского повествования рождественских произведений, актуальных в литературе 1870—1880-х гг. Рассказчик-наблюдатель назван «неизвестным», что усиливает его неопре-деленность, странность в чиновничьей среде. Он делает повествование более интимным, играет с вымыслом. Рассказ открывается повествовательным вступлением, т.е. начинается «с конца», а потом происходит мысленное возвращение на детский елочный бал, здесь ассоциативно-семантические ходы оказываются важнее фабульных. «На днях я ви-дел свадьбу <...> но нет! Лучше я вам расскажу про елку. Свадьба хороша; она мне очень понра-вилась, но другое происшествие лучше». Ироническое, пародийное повествование со свобод-ной сказовой интонацией, ориентированной на игру с чужим словом, с чужой точкой зрения, сочетается с эвристическими ходами мысли рассказчика, экспери-ментирующего с новыми способами сопряжения. Композиция «Елки и свадьбы» строится на последовательном обмане ожиданий читателя.
Сталкивая в заглавии рассказа понятия, голоса разных миров — детского, истинного, и взрослого, меркантильно-расчетливого, автор через клю-чевые слова («елка», «свадьба») дает точки со-пряжения образной активности мысли, строит смысловое поле рассказа. Противоречивая связь этих ключевых слов создает своеобразную поэтическую формулу-оксюморон, характерную для ран-него творчества Достоевского, в ней сближены полюса комического и трагического. Исследователи (Альтман, Неча-ева, Шарапова) не совсем точно обозначили эту литературную тенденцию как «фельетонность» или «водевильность». Достоевский же актуализирует в слове борьбу конкретного и обобщенно-смыслового начал. Это проявляется на всех уровнях произведения, не только в рассказах, не только в заглавии, но в перифрастических обозначениях персонажей («лицо», «известное деловое лицо», «эта фигура», «хозяин», «сытень-кий мальчик», «господин», «большие», «ребенок», «девочка», «дитя»; «свой предмет», «чудная кра-савица», «жених», «невеста», «что-то донельзя наивное, неустановившееся, юное»). Эта игра характерологическо-социальными штампами прозы натураль-ной школы перерастает у Достоевского в емкое философское обоб-щение, возводящее частный случай к вечным нравственно-этическим законам человеческого бытия. Тем самым энергетика повествования в рассказе приближа-ется к таким принципам прозы XX в., как неомифологизм, мыслительная игра на границе вымыс-ла и реальности, интертекстуальность, приоритет стиля над сюжетом. Единственное имя персона-жа в рассказе, Юлиан Мастакович, многозначно сконструировано как оксюморонное соединение. Имя напоминало о Юлиане Отступнике, визан-тийском императоре и философе-неоплатонике, осуществлявшем римскую идею всемирного вла-дычества и языческой церкви. Отчество же указы-вало на воровское прозвище преступника в романе Э. Сю «Парижские тайны» — Мастак (так пере-водчик В.М. Строев передал франц. Le maitre decole). Тем самым в персонаже налицо контраст-единство меркантилизма, страсти к обогащению, прикрываемых более высокими ценностными мотивами.
— иронический «неизвестный» литера-тор — следит за пожилым господином Юлианом Мастаковичем, который на детском балу замечает одиннадцатилетнюю девочку с богатым прида-ным, подсчитывает процент с этой суммы за пять лет и начинает ухаживать за девочкой и ревно-вать ее к играющему с ней ровеснику. Через пять лет рассказчик, наблюдавший рождение замысла этой коммерческой сделки, становится свидетелем венчания шестнадцатилетней красавицы с «малень-ким, кругленьким, сытеньким человечком с брюш-ком». В композиции рассказа реализуется расширение смысла частного случая до драматизма глобального несоответствия рождественского настрое-ния добра, милосердия, защиты органичности детства и юности с жестокой реальностью чинов-ничьей страсти к обогащению, уподобляющей «расчет» жениха убийству духа жизни, красоты юности. В этом раннем рассказе Достоевского ярко прояви-лась новая диалогическая позиция рассказчика, изоб-ражающего целостно механизм общения людей в единстве социальных, нравственных и философских начал. Сложное и динамичное взаимодействие речевых сфер, точка зрения заставляет слово рассказчика существовать под воздействием чужих голосов, мировоспри-ятий и оценок, тем самым формируя открытие нового целостного взгляда на мир и на человека. Ситуация елки, празднично объединяющая детей в радости общения, будет противостоять мнимостям и несвободе жизни «больших» и соотноситься с вечными рождественскими мотивами обновления и очищения. Идеал, присутствующий как точка зрения в сознании рассказчика, позволяет в этом святочном рассказе осуществить взаимопроникновение частного, конкретного и всемирного, общечеловеческого, столь свойственного зрелому Достоевскому.

Акелькина Е.А. Елка и свадьба // Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник. СПб.: Пушкинский дом, 2008. С. 68—70.

Прижизненные издания:

1848 — СПб.: Тип. И. Глазунова и Комп, 1848. Год десятый. Т. LX. Сентябрь. Отд. VIII. (С. 44—49)
1860 — М.: Изд. Н.А. Основского. Тип. Лазаревского института восточных языков, 1860. Т. I. (С. 437−448)
1866 — Полное собрание сочинений Ф.М. Достоевского. Новое, дополненное издание. Издание и собственность Ф. Стелловского. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1866. Т. III. (С. 129—132)
1866 — Ф.М. Достоевского. Новое, просмотренное издание. Издание и собственность Ф. Стелловского. СПб.: Тип. Ф. Стелловского, 1866 (13 с.)

Федор Михайлович Достоевский – русский писатель, мыслитель, философ и публицист. Он известен многим как автор популярнейших романов «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», и «Братья Карамазовы». Помимо этого среди произведений Достоевского числится немалое количество рассказов. Например, «Роман в девяти письмах», «Честный вор», «Мальчик у Христа на елке» и другие.

Коснемся сюжета предложенного для анализа рассказа.

В произведении Федора Михайловича «Елка и свадьба» рассказывается о двух связанных между собой событиях – о елке и свадьбе. Пять лет назад неизвестный, от чьего лица ведется повествование, был приглашен на детский бал, то есть елку. Он чувствовал себя отстраненно, так как из всех присутствующих был знаком разве что с хозяином дома. Из-за этого он некоторое время просидел в цветочной беседке, которая занимала половину гостиной. В этой же комнате играли десятилетний мальчик и одиннадцатилетняя девочка. Мальчик был сыном гувернантки хозяйских детей, с которыми ему нельзя было играть из-за своего социального положения. Девочка же была особенной (для «охотников» за деньгами). Ее приданое составляло триста тысяч рублей. Один господин, которого звали Юлиан Мостакович, посчитал, что через пять лет сумма приданого девочки увеличиться, и та, достигнув шестнадцатилетнего возраста, станет еще более выгодной невестой. Возможно, «запах денег» вскружил Юлиану голову, и он решил действовать прямо сейчас. Господин подошел к играющим детям с целью подружиться с девочкой; затем спросил: «Будите ли вы любить меня, милая девочка?». Сын гувернантки сидел рядом и, кода понял, что ей неприятен этот мужчина и его вопросы, заплакал из «полнейшего сочувствия». Это заставило Юлиана отстать от самой девочки, но не от ее родителей: перед ними он «рассыпался в похвалах и восторгах о красоте, талантах, грации и благовоспитанности милого дитяти». В итоге, когда неизвестный читателю повествователь проходил мимо некоей церкви, он узнал, что та самая девочка с приданым выросла в шестнадцатилетнюю девушку, которая выходит замуж за того самого Юлиана Мостаковича.

В рассказе автор поднимает проблему жестокости и несправедливости жизни. Достоевский сталкивает два противоположных мира: мир добра и ребяческих забав с миром расчетливых и жаждущих обогащения людей. Образ первого мира автор передал через праздник, подарки и детей, а образ второго - через взрослых участников торжества, в особенности через Юлиана Мостаковича. Этого мелочного человека ничто не сдерживает: ради богатства он готов на все. Взрослый мужчина начал планировать свадьбу, когда предполагаемой невесте было всего одиннадцать.

Обратим внимание на то, как Достоевский описывает Юлиана Мостаковича. Безусловно, большую роль играет «портретная» лексика. Выделим ключевые слова: «немножко толстенек», «сытенький, румяненький, плотненький, с брюшком, с жирными ляжками», «кругленький как орешек». Данное описание заставляет нас чувствовать неприязнь по отношению к Юлиану, а используемые автором уменьшительно ласкательные суффиксы показывают никчемность данного персонажа.

Теперь рассмотрим героев рассказа, которым и противопоставлен Юлиан Мостакович, а именно детей. При описании сына гувернантки автор использует такие слова: «худенький, маленький, весноватенький, рыженький», «крайне забитый и запуганный». Так мы понимаем, что его положение в обществе ниже, чем других детей, чьи родители выше по рангу. Про девочку с приданым Достоевский пишет так: «прелестная, как амурчик, тихонькая, задумчивая, бледная, с большими задумчивыми глазами на выкате». Благодаря этим словам, мы представляем очень красивую и милую девочку, которая через пять лет будет соответствовать несколько другому описанию: «Красавица была бледна и грустна. Она смотрела рассеяно, … ее глаза были красны от недавних слез». Она предстает перед нами девушкой, вид которой, кажется, «без просьб сам за себя молит о пощаде».

В своем рассказе Достоевский пользуется разнообразными синтаксическими конструкциями, а именно сложносочиненными, сложноподчиненными, бессоюзными предложениями, а так же различными оборотами. Благодаря такому построению произведения, читателю легче проникнуться историей и представить себя тем неизвестным повествователем, который был свидетелем детского бала и свадьбы.

В тексте преобладают описательные части речи, то есть прилагательные и наречия: «деловое», «одутловатый», «прилично одетый», «чрезвычайно внимательно». Они придают повествованию красочность и позволяют более наглядно воссоздать в голове с помощью воображения происходящее в рассказе. Ближе к кульминации произведения основной частью речи становятся глаголы, что передает динамичность повествования: «остановился… бросил… двинулся… огляделся…».

Федор Михайлович – мастер художественных троп. В произведении можно заметить очень выразительные эпитеты: «величественный», «перепуганный», «невинный», сравнения: «был красен как рак», а также метафоры: «узнав птицу по перьям».

Я уверена, что этот рассказ не оставит никого равнодушным. Наверняка каждый, читая его, сочувствовал мальчику, который хотел играть с другими детьми, но из-за классового неравенства не мог, и девочке, которая, не смотря на огромное богатство, была вынуждена прожить несчастную жизнь в браке с отвратительным человеком.

Федор Михайлович Достоевский ценен для нас и как мастер художественного слова, и как очень глубокий писатель, к произведениям которого можно возвращаться и каждый раз открывать для себя что-то новое и очень важное.

Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) - начать подготовку

Обновлено: 2017-11-14

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter .
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.

Если посмотреть на жизненные занятия персонажей Достоевского, то выяснится, что среди них больше всего чиновников — настоящих и бывших. В подавляющем большинстве случаев это чиновники мелкие или же средней руки. В ранних произведениях это Девушкин из «Бедных людей», Голядкин из «Двойника», Прохарчин из «Господина Прохарчина», Вася и Аркадий из «Слабого сердца», мечтатель из «Белых ночей». В поздних произведениях — это герой «Записок из подполья», Мармеладов из «Преступления и наказания».

Все это, однако, не означает, что чиновники с более высокими должностями в произведениях Достоевского не появляются совсем. Герой рассказа «Ёлка и свадьба» Юлиан Мастакович — человек средних лет, холостяк, начальник департамента.

Заурядные чиновники Достоевского — люди жалкие и смешные. Каков же герой, который занимает более высокое положение? Мастакович, разумеется, выглядит более внушительно, чем какой-нибудь Макар Девушкин. Но что творится у него там, внутри?

В конце года Мастаковича приглашают на детский бал — на елку в дом некоего предпринимателя. Среди приглашенных была и купеческая супружеская пара с прелестной дочкой одиннадцати лет. Поговаривали, что за ней уже есть триста тысяч приданого. Однако по законам тогдашней России девушка могла вступить в брак только по достижении шестнадцати лет.

Увидев девочку и услышав про ее приданое и возраст, Мастакович выходит из богато убранной залы и, загибая пальцы, приступает к подсчетам. «<…>Ну, пятьсот, положим, пятьсот тысяч, по крайней мере, это наверно...»

Потом мы переносимся на пять лет вперед и видим Юлиана Мастаковича — «кругленького и сытенького». Мы видим его бодрую фигуру возле церкви, где должна состояться его свадьба. Невесте только что исполнилось шестнадцать лет, на ее лице, еще не утерявшем печать детскости, явлены грусть и печаль. В толпе говорят, что за ней пятьсот тысяч приданого. Выходит, что расчет Мастаковича оказался верен.

Когда Достоевский описывает чиновничий мир, он не испытывает никакого почтения по отношению к высокопоставленным чиновникам — наоборот, он становится более язвительным.

Еще один высокопоставленный чиновник — это губернатор Андрей фон-Лембке из «Бесов». Если определить его натуру одним словом, то это совершенная посредственность. По-настоящему ему нравится только одно — в тихом одиночестве заниматься рукоделием. И в общем-то должность губернатора — это для него несчастье. Он глуп и слаб, он вознесся над людьми не по заслугам, а потому он страдает подозрительностью, он все время следит, как бы подчиненные не оставили его в дураках. К тому же и его жена Юлия тоже не блещет умом, но, однако, надувает щеки и полагает, что, наверное, ее высшее предназначение состоит в том, чтобы в качестве супруги губернатора верховодить в высшем губернском обществе. Из-за этого и Лембке приходится корчить из себя то, чем он не является на самом деле, испытывая при этом душевное беспокойство и дискомфорт, а от этого ему становится еще хуже.

Достоевский любил и превосходно умел издевательски изображать слабохарактерных людей и их выкрутасы. Этот фарсовый реализм виден и в беспощадном изображении людей простых, и в изображении такого господина, как губернатор. Однако смех, возбуждаемый Достоевским, не является веселым и чистым. В случае с Мастаковичем при описании его «блестящего плана» и свалившегося на него счастья читатель ощущает сарказм и еще способен посмеяться от души. Но вот в Лембке ощущается надрыв, в нем видны ростки безумия... Делается как-то не смешно — собирающий полевые цветы Лембке заставляет вспомнить потерявшего рассудок Короля Лира, “причудливо убранного полевыми цветами”», — что, возможно, и забавно само по себе, но только смеяться не хочется. Ведь Достоевский хотел нам показать тонкости работы подсознания у этого заурядного и слабого человека.

Своим пристальным взглядом Достоевский наблюдает за губернатором Лембке — и этот взгляд не отличается от того, как он вглядывался в обезумевшего мелкого чиновника Голядкина из «Двойника».

Среди героев Достоевского — чиновников и военных любого ранга и звания — мы не встретим обладателей таких образцовых качеств, как благородство, чистота и мужество.

В «Ёлке и свадьбе» мы сталкиваемся с комбинацией героев, которая часто встречается у Достоевского: господин средних лет и неопытная в делах этого мира девушка. В поведении Юлиана Мастаковича, этого господина средних лет, хорошо видны и стремление произвести впечатление, и алчность, но в то же самое время совершенно ясно, что в нем есть и похоть, предметом которой является малолетка. У Достоевского много таких персонажей, которые в этом отношении схожи с Мастаковичем. Это и князь Валковский из «Униженных и оскорбленных», который облизывается на Наташу, похожую на студентку; в «Преступлении и наказании» это сладострастник Свидригайлов, который заигрывает с молодой и пышущей здоровьем Дуней, это и Лужин, ценящий только деньги и общественное положение. В «Идиоте» это помещик Тоцкий, который нацеливается на Настасью Филипповну с ее детских лет. В «Подростке» мы видим господ, которые готовы «помочь» бедной студентке Оле. В «Вечном муже» мы встречаемся с Трусоцким — чиновником средних лет, который обручается с молоденькой девушкой. В «Кроткой» ростовщик женится на пятнадцатилетней девушке.

Многократно репродуцируемые отношения одного и того же свойства образуют тот социальный фон, на котором представлены герои различного положения и характера.

Если говорить о «населении» произведений Достоевского, то прежде всего вспоминаются крайне бедные городские «низы», представленные семьей Мармеладова. Но Достоевский часто выводит на сцену и тех, кого можно назвать «мелкими буржуа». Кроме того, много у него мастаковичей — алчных и похотливых. В глазах людей они смотрятся блестящими господами, они относятся к низшим даже и с теплотой, но в то же самое время они вульгарны и снедаемы похотью и алчностью. Вот Епанчины из «Идиота» — они из новых богачей, зарабатывающих на своих фабриках и доходных домах, их дом можно отнести к сравнительно благополучным, но даже о них говорится, что у них нет собрания сочинений Пушкина. А сам Епанчин, хоть и боится свою жену, но глазки у него становятся масляными, когда речь заходит о молоденькой содержанке.

Достоевский не изображает «настоящих» и солидных аристократов — аристократов по происхождению, воспитанию, духу, богатству. Нет, его внимание привлекают другие люди — представители новой мелкой буржуазии, в которых ощущается отсутствие какой-то основы; они не декаденты, но следуют за своими страстишками, их бросает то вправо, то влево. И в «Зимних заметках о летних впечатлениях», написанных на основе впечатлений о посещении Европы, Достоевский все время обращается к парижским мелким буржуа — их культу денег и беспорядочным любовным отношениям.

Достоевский не презирает Юлиана Мастаковича — человека с положением, расчетливого и похотливого — как «аморального». Рассказчик, от чьего имени ведется повествование, относится с иронией к «расчету» Мастаковича и посмеивается над ним — и в этом есть своя правда. Но в то же время не возникает и ощущения узколобого пуританизма, морализаторства, нравоучительности. Скорее, это занимательный рассказ о том, как важный начальник департамента сумел придумать такой план действий, который никому не приходил в голову, — придумал и преуспел в нем.

С самой своей молодости Достоевский воспринимал Петербург как одну огромную сцену, на которой играют самые разные актеры в масках. Это та атмосфера, которая присутствует в любимом Достоевским романе-фельетоне. Достоевский изображал город-лабиринт, в каждом ответвлении которого живут самые разные люди, и он избегал вставать в позу морализатора.

Когда Достоевский стал романистом, этот город придал ему сил. В «Униженных и оскорбленных», в «Преступлении и наказании» мы встречаемся с сиротами, жалкими старыми супругами, князьями с темным прошлым, с продажными женщинами, ростовщиками, бедными студентами, пьяницами, чахоточными женщинами... Все эти люди, обитающие в каждом уголке огромного города, и составляют пьесу, которую пишет Достоевский.