В Италии проживает около шестидесяти миллионов человек, из них свыше 2,5 млн. - в Риме, который одновременно является самым большим городом и столицей Италии. Городами-миллионниками являются также Неаполь и Милан - 1,1 и 1,4 млн. человек соответственно. Плотность населения можно охарактеризовать исходя их соотношения примерно 200 человек на один квадратный километр. Более 90% жителей страны - итальянцы, которых принято разделять согласно этническим подгруппам: сардинцы, сицилийцы, лигурийцы, тосканцы и т.д. В Италии проживает достаточно много выходцев из соседней Европы: французов, греков, немцев, албанцев. Большинство населения - городские жители.
Язык
Национальный язык - итальянский, который различался тремя диалектами - центральным, северным и южным. Современная итальянская молодежь не уже использует эти диалекты, в-основном, пожилые люди. В Италии каждая провинция может иметь свой вариант диалекта, допустим, сардинский или каталонский.
В туристических зонах Италии практически повсеместно распространен английский и французский языки, а торговцы сувенирных лавок вокруг основных достопримечательностей Рима даже немного понимают русский язык. В северной части страны и на курортах Адриатического побережья распространен немецкий язык.
Религия
Рим, колыбель католицизма, определяет господствующую религию на территории Италии - католизм, редко встречаются иудаизм и мусульманство. В настоящее время, в Италии церковь официально отделена от государства, и отношения между ними регулируются при помощи отдельных законов и соглашений, например «Новым Конкордатом», существующим с 1984 г. Конституционное устройство Итальянского государства разделяет все религии на «католические» и «некатолические», и устанавливает равноправие без различия религии. Некатолические вероисповедания в Италии имеют право создавать свои организации, если они не противоречат установленному правовому порядку.
В черте итальянской столицы Рим, на холме Монте-Ватикано, расположено центральное звено католического мира - Ватикан, резиденция папы римского, главы католической церкви. Конклав кардиналов, выполняющий функции советников папы, избирает папу пожизненно.(в настоящее время глава католической церкви - Иоанн Павел 2). Город-государство Ватикан образовано в 1929 году и абсолютно не зависит от Италии, хотя они издревна поддерживают дружеские отношения. Ватикан насчитывает около 1 000 жителей - прелатов, или церковных служителей. Площадь Ватикана - всего сорок четыре гектара, большую часть территории занимают ценнейшие сокровища архитектуры и шедевры мирового искусства - собор и площадь Святого Петра, Сикстинская капелла, знаменитая библиотека Ватикана и музеи.
Испания - 0,15 млн челЧили Чили - 0,15 млн чел
Великобритания Великобритания - 0,13 млн чел
Эквадор Эквадор - 0,1 млн чел
Парагвай Парагвай - 90 тыс. чел
Румыния Румыния - 40 тыс. чел
ЮАР ЮАР - 35 тыс, чел
Хорватия Хорватия - 20 тыс. чел
Люксембург Люксембург - 19 тыс. чел
Мексика Мексика - 15 тыс. чел
Монако Монако - 10 тыс. чел
Хозяйство
Италия - страна гористая, это определяет характер расселения и тип хозяйства. Это - одна из наиболее густо заселенных стран Европы (300-400 чел. на 1 км²), но большинство населения сосредоточено на равнинах, либо в промышленно развитых районах (север страны и Кампанья). Горные районы и юг страны заселены реже. Соответственно на севере население больше занято в промышленности, тогда как юг остается аграрным. Из отраслей хорошо развиты машиностроение, металлургия, химическая, текстильная, пищевая промышленности.
В сельском хозяйстве доминирует земледелие, что вообще характерно для южных стран, однако развито и скотоводство - мелкий рогатый скот - козы и овцы. Главные культуры: пшеница , кукуруза , сахарная свекла . Развиты садоводство (цитрусовые, оливки) и виноградарство . На севере страны преобладают крупные монопольные хозяйства, на юге - мелкие крестьянские. Сильна дифференциация между богатыми и бедными.
Национальный быт и традиции
Жилища итальянцев различаются. В Альпах - дом альпийского типа, двух- или трехэтажный, с каменным низом и деревянным верхом, с внешней лестницей на верхний этаж(позднее лестницы стали внутренними).
В других районах преобладает дом италийского или латинского типа. Это двухэтажные каменные постройки, крыша - черепичная. На верхний этаж ведет внешняя лестница. Раньше хозяйственные помещения находились на нижнем этаже, теперь их размещают отдельно. Для небольших городов характерна кучевая планировка, где дома теснятся вокруг центральной площади. Конечно, на облике жилища сказываются социальные контрасты.
Национальный костюм итальянцев отличается яркостью и многообразием. Мужчины носили штаны чуть ниже колен, белую рубаху, куртку или безрукавку, женщины - длинную юбку в сборку или в складку, рубаху, часто вышитую, с широкими рукавами, и т. н. корсаж, то есть короткую кофточку, пестрый передник, шейный и головной платок. Обязательны были украшения. Это основные черты национального костюма, хотя в каждой местности были и свои разновидности. Сейчас везде носят современную одежду.
Кухня итальянцев, в отличие от костюма, не изменилась. Общее для неё - популярность макарон, риса, сыров и плодов моря. Макароны (по-итальянски - паста) имеют около 30 видов - спагетти , вермичелли , букатини, тальятелле , и др. Также много разновидностей сыра - рикотто, моцарелла, пекорино и т. д. блюда из риса могут готовиться с разными приправами, и называются ризотто. На десерт широко употребляются фрукты. Но ещё и каждая область славится каким-нибудь своим блюдом. В Лигурии - буридда, рыба, сваренная в масле с зеленью. В Ломбардии - бузекка, суп из требухи. В Умбрии - мадзафегати, сосиски из свиной печени. В Венеции - ризи э бизи, рис с горошком. В Риме - ньокки алла романа, клецки из картофеля. Неаполь - родина всемирно известной пиццы. Сейчас её продают во всем мире, есть специальные кафе - пиццерии. По производству вина Италия соперничает только с Францией. В основном, это сухие белые и красные вина, небольшая доля крепленых, десертных и игристых вин. Наиболее известно кьянти (Тоскана). В Сицилии - марсала, в Кампании - лакрима-кристи.
В разных городах есть и свои местные праздники. Так, в Монтальчино проводятся стрельбы из лука. В Сиене празднуют Палио, где устраивают игры со знаменами (сбандьерата). В Дженцано проводится инфьората. Это значит «украшенная цветами», цветами украшаются улицы. Вообще в Италии любят представления и праздники, переодевания в средневековые костюмы.
Эмиграция
До конца 1970-х годов Италия была преимущественно страной эмиграции. Высокая плотность населения, наличие экономических проблемных регионов на юге страны, хроническая безработица вынуждали миллионы итальянцев покидать родные места и переселяться в соседние страны и за океан.
Огромное количество итальянцев переселилось в такие страны как Аргентина , Бразилия , Канада , США , Австралия , Уругвай , Франция , Бельгия , Германия , Швейцария , Великобритания . В ХIХ веке итальянские иммигранты активно селились в российском Крыму и других российских городах. Их потомки проживают в этих странах и поныне, сохраняя определённую культурную обособленность
Культура и искусство
Италия считается родиной многих видов искусства. Другие страны Европы подражали ей в архитектуре, живописи, заимствовали музыку. Итальянцев приглашали в Россию строить Кремль (Марк Фрязин , Фиораванти), Петербург (Трезини , Растрелли , Росси , Монигетти и др.)
Давнюю историю имеет итальянский театр . В эпоху Возрождения возникла т. н. комедия масок (комедия дель арте). Первоначально спектакли исполнялись бродячими актёрами. Постоянными персонажами были остроумные слуги. Бригелла , Арлекин , Менегино и др., жадный купец Панталоне , трус Капитан , болтун Доктор и др.
Богата итальянская литература. Здесь также известны три основоположника, Данте , Петрарка , Боккаччо . Перечислять имена и достижения итальянской культуры можно до бесконечности, и для этого требуется отдельная книга.
Итальянцы в прошлом
Итальянцы всегда отличались подвижностью, живостью, темпераментом. У них существует язык жестов, то есть когда итальянец говорит, то говорит он не только ртом, но и руками. Интересно, как описывали итальянцев писатели прошлого, например, Стендаль . Французы считали, что разврат во Франции процветал под влиянием «дурных итальянских нравов», особенно в период правления Екатерины Медичи , Кончини , Мазарини . Римляне в 19 в. были очень религиозны. Для мирян поприще честолюбия было закрыто, карьеру делали только священники. Было сильно влияние католической церкви.
В Риме давались роскошные балы, лучше, чем у Наполеона . У князя Боргезе для этого было 37 залов. Он давал бал каждую субботу.
Римская знать была разорена. Из-за лени вести свои дела аристократия разорена управляющими. В Венеции она доведена до нищенства.
Прежде в итальянских республиках каждый мог защищаться имеющимися у него средствами. В XVI в. Карл V уничтожил эту свободу. Недовольные бежали в леса, где их ремеслом стал грабеж. Италия славилась разбоем. Но разбойника крестьяне уважали больше, чем солдата, служившего папе. Для них он был борцом за свободу, разбойники боролись с правительством, презираемым всеми. В 1826 разбойники были уничтожены.
Ещё один обычай, завезенный испанцами, - чичисбейство, процветал в XVI-XVIII вв. Многие женщины имели чичисбея , то есть кавалера, с которым она появляется в обществе, когда муж занят делами. Если чичисбей был богат, он продвигал мужа, иногда наоборот, богатый муж способствовал чичисбею. Наполеон уничтожил этот обычай.
Римляне, на вид сдержанные, на деле неистовы. Князь, влюбившийся в жену плотника, побоится мужа, так как тот попросту его зарежет. В любом другом городе князь мог преспокойно предаваться амурным делам, заплатив мужу.
Венеция в XVIII в. была самым театральным городом. Из старых театров осталось только два: Театро Россини и Театро Гольдони(бывш. Сан-Лука). В XVIII в. в театр ходили не только смотреть спектакль, там можно было закусить, поиграть в карты. Свет во время спектакля не гасили. Театры Венеции XVIII века и их владельцы: Сан-Кассиано (семья Трон), Сан-Лука (Вендрамин), Сан-Моисе (Джустиниан), Сан-Джованни э Паоло, Сан-Джованни Кризостомо (Гримани), Сант-Анджело (Кондульмер).
Итальянские имена
Наиболее распространенные мужские имена: Адриа́но, Алесса́ндро, А́льдо, Амеде́о, Амери́го, А́нджело, Андре́а, Анто́нио, Ари́стиде, Беа́то, Берна́рдо, Винче́нцо, Витто́рио, Гаэта́но, Да́рио, Джа́комо, Джамбатти́ста, Джачи́нто, Джиро́ламо, Джова́нни, Джорда́но, Джо́рджо, Джузе́ппе, Джу́лио, Ди́но, Доме́нико, Гуальтье́ро, Гуарне́ро, Гулье́льмо, И́тало, Ка́рло, Ла́дзаро, Лодови́ко, Лоре́нцо, Луи́джи, Лу́ка, Луча́но, Ма́рио, Ма́рко, Ма́ссимо, Маури́цио, Микела́нджело, Мике́ле, Никколо́, Ора́цио, Отта́вио, Па́оло, Пье́тро, Ранье́ри, Раффаэ́ле, Рена́то, Рикка́рдо, Робе́рто, Рудже́ро, Сальвато́ре, Сильва́но, Сильве́стро, Си́львио, Томма́зо, Теодо́ро, Умбе́рто, Франче́ско, Че́заре, Эдмо́ндо, Эми́лио, Энри́ко, Этто́ре, Эудже́нио.
Женские: Андже́лика, Беатри́че, Бьянка, Вирджи́ния, Витто́рия, Дже́мма, Джи́на, Джорджи́на, Джова́нна, Джуди́тта, Джу́лия, Джусти́на, Гильельми́на, Гра́ция, Кла́удия, Кристи́на, Ла́ура, Лючия, Маддале́на, Маргари́та, Мари́я, Орте́нзия, Отта́вия, Паоли́на, Ро́за, Рози́на, Сиби́лла, Сильва́на, Теодо́ра, Фло́ра, Франче́ска, Челести́на, Э́ва, Эле́на, Эми́лия, Э́мма.
Исконно романские имена: Амедео (боголюб), Беато (блаженный), Витторио (победитель), Джачинто (гиацинт), Итало (итальянец), Лучано (светлый), Маурицио (мавр, тёмный), Оттавио (восьмой), Паоло (малый), Пьетро (камень), Сальваторе (спаситель), Сильвано, Сильвестро, Сильвио (лесной), Франческо (французский), Чезаре (цезарь, царь).
Греческие: Алессандро (защитник-муж), Никколо (победитель народа), Теодоро (боголюб), Этторе (Гектор), Эудженио (благородный), и др.
Довольно много германских имен: Америго (др. герм. Амальрих), Бернардо, Гуальтьеро, Гуарнеро, Гильельмо (это - нем. Вальтер, Вернер, Вильгельм), Карло, Риккардо (Рихард), Лодовико и Луиджи (два варианта имени Людвиг, или Луис), Энрико (Генрих) и др.
Ещё один слой имен - библейские: Джованни (Иван, Иоанн), Джузеппе (Иосиф), Микеле (Михаил), Раффаэле.
Большинство имен - общеевропейские, они есть во всех европейских языках, но имеют своё национальное звучание.
Фамилии итальянцев чаще всего оканчиваются на «и», Верди, Россини, Росси, Монигетти и т. д. Это - показатель множественного числа, то есть по-русски это звучало бы так: Петровы, Ивановы. В средние века была другая форма фамилий, в единственном числе, - Тинторетто, Тассо, Данте и т. д. Известные персонажи трагедии Шекспира, Монтекки и Капулетти, в изначальном варианте звучали как Монтеккио и Капеллетто. В средние века итальянцы употребляли отчество , например, Пьетро ди Джованни - Петр Иванович. Популярны (особенно в прошлом) «слившиеся» двойные имена - Джанбаттиста (букв. Иоанн-Креститель), Джанпаоло, Джанпьетро.
См. также
Напишите отзыв о статье "Итальянцы"
Примечания
Литература
- Энциклопедия «Народы и религии мира ». - М., 1998.
- «Техника - молодёжи », № 3, 1983, стр. 46.
- «Техника - молодёжи», № 5, 1984
- А. Кондрашов. Справочник необходимых знаний. - М., 2001
- Т. Б. Алисова, Т. А. Репина, М. А. Таривердиева. Введение в романскую филологию.
- С. С. Мокульский. Итальянская литература. - М., 1966.
- Р. С. Гиляревский, Б. А. Старостин. Иностранные имена и названия в русском тексте. - М., 1985.
|
||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Итальянцы
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
